The notebook

Где-то около полудня. Зал: пуст, нас: двое. Это Вена или Цюрих, или завтра Вена, а сейчас Берлин? Доработался до того, что начал теряться в днях и путать ноты, забывать принимал ли сегодня пилюлю перед едой. Хотя ее противный вкус вряд ли возможно забыть. Сижу уже битый час перебирая пальцами по роялю. На сцене запах старинного дерева, красного дерева и смрад горелых проводов. В глазах уже рябит от белых клавиш и бирюзового перстня на руке. Надеюсь, что мерзкий нарыв на пальце, который выскочил неизвестно почему и причиняет мне страшную боль, не помешает дальше работать.Пора перевязать бинтом. Рояль звучит величественно, местами грозно, с ним тяжелее чем с фортепиано, но оно того стоит. Исполняя свою музыку, порой кажется, больше никто не сможет прочувствовать ее также. В этом плане я ревнивец и эгоист, влюблённый в своё творчество. Я никогда полностью не отдаю его публике, что бы вам там не казалось. Смотрю в пустой зал и знаю, сейчас никого, а к вечеру будет негде яблоку упасть. Разве не об этом я всегда мечтал? Тео. Он сидит со мной на пустой сцене среди пыльных инструментов и прокручивает пальцем новости в телефоне, я знаю, что он не смотрит на яркие картинки, он думает. Непрерывно думает. Его голова почти всегда забита мыслями, но я не всегда могу и хочу понимать какими. Не мешаю ему, он не мешает мне. Он дарит мне не просто тишину, он дарит мне одиночество. Даже находясь рядом, мы все равно порознь, когда это нужно. Звук должен быть окутан тишиной. Мы это знаем. Раньше мы пытались общаться абсолютно честно абсолютно полно и говорить друг другу все, что думаем, до самого конца. Правда, потом оба временно переходили на антидепрессанты. Пресс трудных будней не раз ломал. Он бросает телефон, подходит к стойке и сжав крепко пальцами микрофон, прислонившись к нему губами начинает распеваться. Сцена любит его и волнительно скрипит под подошвами кожаных туфель, свет не бьёт в глаза, наоборот, он тусклый, приятный. Можно рассмотреть как в нем летают мелкие блесточки, что предает некий шарм обстановке. Позже в гримерке от скуки начинаю выводить Тео на эмоции, всячески задевать и грубо шутить на больные темы. Хоть я его безусловно уважаю, но иногда мне это почему-то кажется забавным. Но тот по привычке уже не поддаётся моей фривольности, сидит перед зеркалом в дорогой комбинации чёрного цвета и отшучивается, отнекивается, не обижается. Это навеивает ещё большую скуку, и я иду в конец комнаты отдыхать на диван. Лицом к стене. Где-то около полуночи. Комната отельного номера залита багрово - красным ламповым светом. Перед глазами темный силуэт на мягких простынях. Моя рука упрямо скользит по длинным волосам спускаясь к гладкой, приятной на ощупь спине. Сладкий, слишком приторный аромат женских духов как дурман рассеивается в воздухе и бьет в нос, неужто все немки привыкли так душиться? Где-то тихо из стереосистемы на повторе играет диск Depeche Mode. Она говорит, это `крутая песня`, она ее уже `где-то слышала`. Конечно она крута, ты, глупая. Это и так априори понятно. Хочешь мне понравится? Тогда лучше помолчи. Одним движением пальцев расстегиваю белый кружевной бюстгальтер и вожу рукой по выступающему позвоночнику. Она извивается, и я разрешаю ей меня потрогать. Рубашка - нежнейший хлопок. Чувствуешь? На шее - чистое золото. Видела? Я сказал ей, что секс со мной прекрасен. И хотел это доказать, но оказался слишком нетерпелив и не доказал ничего. Свет погас - она вздохнула. Еще с юности я осознал, что любовь имеет горькое послевкусие. Она как заварной чай, поначалу вкусно, сладко, вода пропитана цветочными нотами, но чем больше пьёшь, тем ближе ко дну пробивается противная горечь осадка, и ты уже и вовсе жалеешь, о последнем глотке. Нет, я не отрицаю любовь. Отрицают ее как раз те, кто больше всех в ней нуждается. Где-то около 8 утра. Никто не обмолвился где и как провёл ночь. Закрыв за собой дверь, и оставшись наедине, мы все другие, это понятно. Это нормально. Уставившись в окно автобуса, лежу на плече у Пола. Люблю его за то, что он не задаёт лишних вопросов, за то, что я его слушаю, а он меня слышит. Краем уха улавливаю музыку, играющую в его наушниках, и жду пока Ченнай заварит мне зелёный чай. Я ей признателен за то, что она не держит на меня обиду, что приняла все как есть, что все понимает. Она не глупая, и гордая. Очень гордая. Признаться честно, имею привычку наблюдать за ее марафетом у зеркала: корсет затянут на все веревочки, на губах алый блеск со вкусом вишни (не важно откуда мне известно) и пару капель парфюма в ложбинке на груди. Кудрявая прелесть. Хотел пойти к Питу и предложить попить чай вместе, но вместо этого наблюдаю в его глазах глубокую тоску по дому, месту, где его ждут и любят. Он может продолжать натянуто улыбаться и говорить, что все хорошо, все в порядке, но я слышал по ночам этот глубокий вздох, в который вложена вся тяжесть дней проведённых вдали от дома и этим,увы, все сказано. Не буду ему докучать. Дорога нас научила тому, что мы ничего не можем взять с собой. Ни дивана, на котором так комфортно лежалось по выходным, ни питомца за которым каждый день ухаживали, ни даже вид из окна, что мы привыкли видеть по утрам. И все же, каждый раз вернувшись к обыденным вещам домой, мы возвращаемся иными. Пора бы подумать о завтрашнем дне. А что завтра? А завтра будет где-то около полудня. Зал: пуст, нас: двое...