Medui

      Тот день не задался с самого утра. Все началось с того, что кухарка опрокинула целую кастрюлю супа, ошпарив при этом хозяйскую гончую, чем немало разозлила княгиню, которая вот уже третий день кряду мучилась страшной мигренью. Все это подняло дом на уши. Князь был раздосадован недовольством жены, а потому, дабы не усугублять, отложил свои дела и остался дома.       Юная же княжна, не в силах больше выносить навязчивой суматохи и прикрываясь ею, ускользнула в конюшни, наспех поседлала еще сонную Куклу и уехала к тому моменту, как ее отсутствие было обнаружено.       * * *       В лесу было привычно тихо. Нет, конечно, лес был полон звуков, ярких и звонких. Полон шума и шелеста высоких крон, щебета и чириканья разномастных птиц, больших или малых. Однако все это было скорее приятным фоном для царившего там тенистого умиротворения.       До обеда молодая княжна с кобылой в поводу бродила знакомыми дорогами, навестив ежевичник и малинник, любимые ею особо. Увы, в суматохе, корзинка для ягод была забыта дома, и ягоды приходилось отправлять сразу в рот, но так было даже вкуснее. И плевать на все эти бесконечные наставления надоедливых гувернанток о том, что якобы можно подхватить заразу, если как следует ягоды не промыть. Сколько их было поедено сырыми, или, в лучшем случае, выкупанными в ручье неподалеку! У маменьки пошла бы кровь носом, если бы та узнала.       – Как славно, что никого здесь не бывает, верно, Кукла?       Княжна сидела, подобрав полы платья, прямо на траве, совершенно не заботясь о цвете своих кипельно белых гольф. Она была увлечена плетением венка, в который, точно краски на полотно, ложились цветы колокольчиков, мальвы, кислицы и прочих лесных красот, названий которых девушка даже не знала. Черно-белая пятнистая кобыла паслась неподалеку и вопроса даже не услышала – слишком уж занимала ее свежая трава, которой так не хватало, порой, на конюшне. Трава была лишь у привилегированных охотничьих жеребцов, а вот рядовым мохноногим каштанкам приходилось довольствоваться затхлым горьковатым прошлогодним сеном.       Поэтому голубоглазая Кукла лес тоже любила.       Ясные лучи, которые дарило в это время года чистое, высокое, лазурное небо, пригрело их, отчего княжна задремала, прислонившись к шершавому стволу раскидистого вяза и совсем позабыв о своем намерении вернуться к обеду. Не стоило злить княгиню, иначе можно было схлопотать и домашний арест над пыльными толстыми фолиантами с вредным учителем.       Разбудил княжну свист ветра и шум потревоженных крон над головой. Ветер своевольничал в густой листве, рождая накатывающий волнами шелест. Небо тоже было неспокойным: от лазури не осталось и следа – все оно было сплошь затянуто грязными серыми облаками, которые клубились прямо над головой, точно опустившись на самые макушки деревьев. И тучи те явно собирались разразиться нешуточным ливнем.       – Ой-ой, Кукла, пора возвращаться, и быстрее, – юная княжна взволнованно поднялась на ноги, засобиралась и попыталась приманить кобылу, так неосмотрительно отпущенную. Кукла всегда была послушной и шла на зов, но сейчас она обеспокоенно стояла в центре заметно потемневшей поляны, высоко держа голову, выпучив глаза и раздувая ноздри.       – Это всего лишь дождь, – девушка медленно приближалась к насторожившемуся зверю, протянув руки и давая ноздрям кобылы поймать знакомый запах. – Сейчас может ударить гром, и поэтому нам нужно ехать домой…       Кобылка позволила подойти к себе, взять за повод, однако девушка точно в воду глядела. Наверху полыхнуло, на миг осветив испуганную морду лошади, а затем медленно, неспешно, точно прочищая горло, заговорила гроза. Глубоким низким раскатом, словно там, сверху, раскалывались невидимые горы, долго, протяжно, мучительно. Казалась, что не только небо, но и земля раскололась, по-крайней мере, девушка с лошадью ощутили дрожь под ногами.       Кобыла тонко протяжно заржала, испуганная ударом, встала в свечку, повод выскользнул из рук девушки. Лошадь ударила копытами, тяжело опустилась, ловя ноздрями первые капли и припустила галопом в направлении, обратном дому. Девушка только и увидела, что задранный хвост да блестящие подковы.       А потом хлынул дождь. Сразу весь, словно опрокинули ванну с ледяной водой. Ветер подхватывал потоки, швыряя их навстречу, прямо в лицо, не давая возможности укрыться и продолжать путь вслед за кобылой.       «Надо ее оставить, вернуться позже», – подумала было княжна, когда ее жакет, а затем и шелковый лиф промокли насквозь. – «Но тогда с маменькой случится приступ».       Еще секунду девушка колебалась, и, смело противостоя стихии, отправилась искать сбежавшую лошадь, заходя все глубже, спотыкаясь, поскальзываясь на корнях. В чаще было спокойней, тяжелые капли по-прежнему срывались с листьев, однако ветер не был таким сильным, и дождь не причинял боли. Однако было темно, и над головой то и дело раздавался зловещий скрип пытающихся противостоять грозе деревьев. Княжне лес вдруг показался ненадежным, хрупким, раз он так натужно скрипел.       Пытаясь удержать равновесие и хватаясь за все подряд – стволы, ветки, кустарник, – девушка уже не шла, а брела, думая лишь о том, как ей придется выбираться отсюда, и сможет ли она. Ведь о лесе том ходило множество слухов. Деревенские мужики поговаривали, что его охраняет некий страж, именованный ими Королем Леса, и что не дает он тронуть и дерева. А кто пытается рубить или зверя стрелять, так с тем непременно что-то да случается, и чаще всего это укусы змей. Потому стража чаще кликали Змеиным Королем. И потому лес был нелюдимым, тихим и нетронутым, однако с княжной ничего там никогда не случалось, возможно, потому, что она не желала здесь никому зла, а, может, потому, что это были лишь байки и выдумки необразованного сельского люда, который любил придумывать всяких духов, домовых и леших. Как говорила маменька, лишь по причине своего невежества и недалекости.       Но она-то, княжна, была образована. И танцевать могла, и музицировать, изучала и арифметику, и астрономию, и историю. И учитель ее всегда говорил, что лешие и русалки – выдумки да сказки, чтобы дети в лес ходить боялись.       С этими мыслями княжна и продиралась, как ей казалось, по следам лошади. Она даже не заметила, как дождь стих, а гроза ушла так же быстро, как и началась. Не иначе, как ветер-баловник погнал тучи дальше, поливать их поместье.       – Вот маменька испугается. Надо бы поскорее Куклу найти, – бормотала себе под нос девушка, скорее для того, чтобы отвлечься и скрасить неуютную тишину, оставленную дождем. Птицы попрятались и молчали, наверняка ожидая, пока их перья просохнут после ливня, да и белок с зайцами видно не было. А вот на кабана, лося или волка наткнуться было очень страшно, и это подгоняло ее, заставляя стучать каблуками сапожек все ритмичнее.       – Кукла, – тихо позвала княжна, боясь разбудить эхо в высоких лесных сводах, – Кукла!       Однако голос ее постепенно набирал уверенности, и вот она уже звала в полную силу, а лес отвечал ей «Кукла-Кукла!» Будто насмехался.       – Нет, это совершенно невозможно! Как она поймет, куда идти, если мой голос отражается и звучит отовсюду?       Девушка топнула ножкой, как она обычно делала это дома и капризно присела на ближайшее поваленное дерево. Было очень холодно, одежда неприятно липла к телу, руки были ледяными, а зуб не попадал на зуб, однако углубляться в чащу не представлялось возможным.       – Глупая кобыла, как она сможет выйти отсюда сама? Ее же съедят волки!       – Их здесь нет.       – Как это нет! – горячо воскликнула княжна. – В каждом лесу водятся волки, мне так учи… учитель…       И тут до нее дошло. Она подскочила, закрутившись волчком, высматривая, прислушиваясь, но ничего, кроме сырых темно-коричневых стволов не увидела.       – К… то… кто здесь?       Она пятилась, то и дело меняя направление движения и размахивая руками, точно отгоняя мух.       – Кто ты? Говори!       – Это ты кто? – раздался голос опять, над самым ухом, отчего княжна взвизгнула, отскочила, поскользнулась и, запутавшись в мокрых юбках, упала на землю.       – Покажись, я не вижу тебя!       Девушка была вне себя от страха, ей не хватало сил подняться, она оцепенела, не зная, куда смотреть. Но голос был рядом, совсем близко, он был тихим, слабым, словно бы это говорил умирающий, а она бы сидела у его постели. Но она была в лесу. В глухом лесу.       – И не увидишь, – ответил голос на грани шепота, прямо ей в ухо, отчего с девушкой немедля случился припадок, и она лишилась чувств.       * * *       Она потревожила его, разбудила. Та черно-белая кобыла, продиравшаяся сквозь бурелом и несущаяся куда глаза глядят. Он сначала было подумал, откуда здесь взяться лошадям, но потом появилась девочка, вся мокрая, в фиолетовой шляпке с прилипшим к ней, к шляпке, белым пером. У девочки той были удивительной чистоты синие, точно сапфиры, глаза и крайне впечатлительная натура. Глядя на то, как обмякла ее тонкая фигурка, он позабыл о своем раздражении и даже успел пожалеть, что не смог бы подхватить ее, даже если бы успел.       * * *       Очнулась княжна достаточно быстро, потому как подобные эмоциональные обмороки были весьма кратковременными и свойственными всем особам ее возраста и статуса. Однако она долго лежала, боясь открыть глаза и увидеть над собой темно-зеленый бархатный полог леса и услышать странный шепот опять. Нет, это были непрошенные фантазии, ей приснился сон, и она лежит в своей постели, а кухарка еще не проливала кипящий суп на спину их гончей. Девушка могла отрицать что угодно, но тот факт, что она лежала в сыром, стягивавшем грудь корсете, и что ноги ее были такими же мокрыми и ледяными, она отрицать никак не могла. Даже ее младшие братья не решились бы так зло подшутить над ней.       Набравшись храбрости и девять раз досчитав до пятнадцати, она резко распахнула глаза. Все было, как и ожидалось – дебри кругом.       – Здесь есть кто? – откашлявшись, прохрипела княжна.       Вначале молчание обрадовало ее, однако оно было таким недолгим.       – Не бойся меня.       Голос теперь звучал издалека, и был едва различим, слова понимались с трудом, но их было так мало, что не уловить смысла было сложно.       – Я… – девушка, трясясь всеми поджилками, все же выпятила грудь, как ее учила маменька, задрала подбородок и бодро (хотя и изредка запинаясь) произнесла. – А я и не боюсь. Просто ты… – девушка мысленно отругала себя за забывчивость и поправилась. – Вы… вы не говорите слишком близко. Знаете, как-то не по себе становится, когда незнакомые мужчины на ухо шепчут.       – Хорошо, – послушно отозвался голос все оттуда же. – Как твое имя?       – Меня зовут Таис, я первая дочь Князя Антарского, – с достоинством произнесла девушка, на секунду почувствовав себя в своей тарелке. – А вы… вы кто?       Голос молчал долго. Таис даже показалось, что он и вовсе исчез, испарился, растворился в лесной влаге. Она даже осмелилась подняться на ноги и попыталась оправить на себе промокшую одежду, когда услышала тихое «Никто».       – Но ведь… ведь вы не у меня в голове. Да даже если бы и там, тогда бы вы были моей мыслью или фантазией, – от нервов Таис вдруг посетила детская болтливость. – Но вы там, далеко, разговариваете, значит, у вас есть голос, а это уже что-то.       – Больше ничего, – отозвался голос на одной ноте.       – Так не бывает, – упрямо твердила молодая княжна, снимая с головы шляпку и принимаясь осматривать безнадежно испорченное перо белоснежного павлина. – Голос мы создаем горлом, а горло может быть только у живого существа, у которого есть голова, туловище, руки и ноги, – с умным видом декларировала она, не вполне понимая, о чем вообще говорит, и так ли это.       – У меня ничего нет.       – Постойте… – ее вдруг острым копьем пронзила непрошенная, но очень точная мысль. – Неужели… вы тот самый лесной король, о котором все деревни окрест галдят, не умолкая?       Голос опять выдержал паузу, думая о чем-то своем. Хотя как Голос может вообще думать?       – Был им когда-то. Очень давно.       Слова его скрежетали, давались с трудом. Один лес знает, чего далось Голосу вспомнить слова давно забытого, чужого ему языка. Хотя как Голос может вообще что-то помнить?       Девушка была в не меньшем смятении. Выходило так, что те самые необразованные дурни оказались правы, а ее достопочтенный и высокоуважаемый (но не слишком приятный в общении) учитель – нет.       – Если вы говорите, что лесным королем были давно, тогда кто вы сейчас? Почему не показываетесь?       – Я не могу, у меня больше нет… тела.       – Как же вы тогда говорите, без тела? – не унималась упрямая княжна, а Голос, тем временем, начинал терять терпение и, сам того не замечая, креп и усиливался.       – Я не знаю.       – Вы умерли?       – Нет, не умирал.       – Тогда что? Просто растворились в воздухе?       – Истаял.       – Что за вздор, тает снег по весне, человек не может истаять!       – Я не был человеком.       – Кем же тогда?       Голос притих, а княжна, деловито уперев руки в боки и уставившись в ту точку, где, по ее мнению, и располагался незримый собеседник, ждала ответа, решив вывести того на чистую воду. Страха она больше не ощущала, скорее любопытство, потому как о бесплотных голосах ее учитель ничего на занятиях не рассказывал, а ведь это, несомненно, скрасило бы их однообразные и унылые уроки!       Наконец-то Голос соблаговолил.       – Я не могу тебе сказать.       – Почему это?       Но Голос не ответил. Слишком тяжело было то, от чего он скрывался все эти столетия. То, что забыть он никак не мог, и что разъедало его тело, его измученный разум год за годом. Память.       – Ну хорошо, – вздохнула княжна и присела на промокший поваленный ствол обратно. На небе наконец-то опять нарисовалось ясное солнце, и какой-никакой свет, но ажурный лесной полог все же пропускал. Таис выбрала местечко потеплее и посветлее, при этом отметив, что ни чаща, ни Голос теперь не казались ей страшными. Да и одежда мало-помалу начинала высыхать, согреваемая, с одной стороны, теплом ее тела, а с другой – приветливыми летними лучами.       – Так и быть, не хотите говорить об этом – не надо. Из всего, что вы сказали выходит, что… – княжна начала загибать пальчики, облаченные в белую сатиновую перчатку, - вы были королем давно, не болели, не умирали, но истаяли, как я поняла, это значит исчезли, однако душа ваша осталась… получается, вы – душа Лесного Короля, так? И его голос. Так или не так?       – Душа, – прошептал голос так тихо, что Таис не разобрала. – Я был… был его душой. А, может, он был моей плотью.       – Что-то непонятно, – княжна нахмурилась, будучи совсем сбитой с толку, – были его душой… А теперь-то вы чья душа? Души сами по себе не обитают, им нужен… флакон, если хотите. Даже у джиннов есть их лампы.       Этот вопрос был сложнее всех предыдущих, вместе взятых, и у Голоса не было ответа на него. Зато у Таис был.       – Я поняла. Вы – душа этого леса, да?       Голос молчал, и Таис расценила это молчание по-своему.       – Простите меня за бестактность, я совсем вас измучила. Маменька говорит, что это все нервы.       – Тогда и ты меня прости, – отозвался голос. – За то, что испугал.       – Нисколечко. Теперь я вижу, что лесной король совсем не страшный, и голос у вас красивый.       А голос и вправду был хорош. Когда он отбивался от ее нелепых вопросов, он становился глубоким, бархатным, чуть вибрирующим баритоном, и Таис немедленно себе нарисовала чудеснейшего принца, потом, вспомнив, что он не принц никакой, а король, намечтала еще и корону с вправленными в нее изумрудами и бриллиантами. И глаза у Короля должны были быть непременно зеленые, он же никакой там не морской, а лесной. Впрочем, весь образ был целиком и полностью срисован с ее жениха, а как было бы здорово, если бы жених ее был королем. Вот маменька бы удивилась… Маменька.       – Ой… ой-ой, – девушка засуетилась, забегала глазами..       – Что такое? – Голос тоже был встревожен.       – Я опоздала к обеду, маменька так рассердится, так рассердится, и запретит мне выезжать из поместья… – запричитала княжна, точно пятилетний ребенок, сразу позабыв о достоинстве и этикете. – И кобыла моя убежала, и дороги назад я не знаю…       Спрятав лицо в ладони, Таис заплакала, да так горько, что, будь у Голоса сердце, его бы непременно защемило.       – Не плачь. Не плачь, Таис, я выведу тебя.       Княжна показала свое блестящее от слез личико, и в синих глазах ее зажглась доверчивая надежда.       – П-правда? Вы знаете путь?       – Я же душа этого леса, – мягко напомнил Голос. – Ты сама сказала.       – И.. и т-то верно… а кобыла эта глупая, сгинет же…       – Лошади чуют дорогу лучше вас, людей. Вот увидишь, вернешься домой, а она уже там.       Девушка шумно прерывисто вздохнула, но взяла себя в руки и решительно кивнула.       – Ведите.       А потом вдруг задумалась: если Голос бесплотен, как она сможет следовать за ним? На слух?       Но Голос сказал что-то, громко, нараспев, тягуче, на каком-то заморском, незнакомом ей языке, и птицы вокруг взорвались оглушительным щебетом, лес будто ожил, а на одном из стволов заскреблось что-то. Таис присмотрелась – белка.       – Она выведет тебя, Таис. А матери расскажи правду. Только обо мне не рассказывай.       – Но как же…       – Прощай, княжна.       Голос слышался уже много дальше, он ускользал от нее вместе с ветром, с шелестом листвы.       – Постойте! Как вас звали раньше?       – Трандуил, – донес ей ветер, и она не могла сказать точно, что не ошиблась.       Таких имен уже не встречалось. Это наверняка было на том самом языке, незнакомом ей. Но так давно… Она все думала о нем. У него ведь не было даже рук, чтобы умыться с утра, глаз, чтобы заплакать, сердца, чтобы то замирало от счастья или волнения, у него не было ничего. Какое-то странное, глупое колдовство, думала она. Взять и истаять.       А белка была шустрой, и пока Таис поспевала за ней, успела согреться окончательно, да и обратная дорога показалась ей гораздо короче. А вот на опушке ее ждали неприятные вести в виде отца, матери и еще добрых десяти человек. Оказывается, Кукла и вправду вернулась домой сразу после грозы, поседланная, но без своей всадницы. Ох и перепугала она всех! Князь тут же собрал поисковой отряд из своих охотников, княгиня потом неделю лежала бледная, словно полотно, а Таис была наказана. Да не как обычно, не учителем, не науками, а сослана вниз, к кухарке, чтобы с утра до вечера, чихая от муки и проливая на себя то похлебку, то компот, готовить на весь дом завтраки, обеды, полдники, ужины и бесконечное число раз приглашать домашних на чаепитие со свежей выпечкой, на которую княжна потом еще долго даже смотреть не могла. А кухарка то и дело бранила ее за рассеянность и невнимательность, за то, что в облаках летала, а разве могла Таис сказать, что думает она о голосе, что слышала в лесу? Такие вещи рассказывать было непринято и даже опасно, но сама она была уверена, что не с ума сошла от страха, не придумала, не нафантазировала.       Он был там. Трандуил.