Без начала и конца

      Неделя, проведённая на кухне бок о бок с Енохом, была лучшей в жизни Риссы за последние лет эдак тридцать. Работа в паре сплотила совершенно разных людей, заставив их прислушиваться друг к другу, искать компромиссы, узнавать что-то новое. Время, незаметно утекающее за долгими разговорами или целомудренным молчанием, казалось, то вмиг пролетало, напоминая о себе раскатистым громом старинных коридорных часов, то тянулось, точно густая горячая карамель. Утром Рисса поднималась к Еноху, привыкнув обходиться без стука, уверенно проходила мимо безобразных кукол, которые больше не нападали на неё, по-хозяйски раздвигала тяжёлые тёмные шторы, позволяя мягкому солнечному свету проникать в окна мрачной комнаты. Всегда вместе, всегда рядом, и никто более не был им нужен — неужели сбылись её мечты? Мечты... — Ты меня совершенно не слушаешь, — Гораций кивнул сам себе, захлопывая новенькую глянцевую книгу и укладывая её на контрастно-старый, видавший виды пыльный фолиант. — А напрасно: я прочёл тебе самую интересную сцену использования телекинеза Кэрри*. Это не очень похоже на твой случай, но вдруг в тебе тоже скрыта такая сила, которая способна разрушить Чемберлен? Вернее, нашу петлю... Ты знаешь, что Стивен Кинг был знаком со странными и, скорее всего, тоже им является?..       Рисса, жалостливо простонав, уронила голову на сложенные на столе руки. — Прости, — неразборчиво протянула она, поворачивая шею и встречаясь с добрыми глазами Горация. — Ты слишком романтизируешь Еноха, — осторожно и ласково начал он, словно разговаривал с помешанной. — Выдаёшь желаемое за действительное. Он не может, и, главное, не хочет быстро сходиться с новыми людьми. — Я знаю, знаю, — Рисса прерывистое вздохнула и по-детски надула губы. — Ну почему он такой... Такой Енох?       Девушка не нашла слово, которое смогло бы описать молодого человека, не дающего ей покоя.       На деле работа с Енохом оказалась очень, очень далека от представлений Риссы. Совместный труд не сплотил их, между ними не выстроились особые доверительные отношения, как не заладились у них и беседы. Пожалуй, единственным, что совпало с реальностью, было очень странно текущее время, словно меняющее свой ход. Утром, просыпаясь до рассвета, девушка бездумно глядела в своё отражение в винтажном зеркале своей комнаты, желая оттянуть время начала кухонной рутины, но часы тревожного ожидания проходили для неё одним мгновением; прямо противоположно действовал этот временной феномен после того, как к Риссе присоединялся Енох. От его равнодушного взгляда веяло холодом и неприятной снисходительностью, и, к тому же, от него нельзя было скрыться. Рисса кожей чувствовала, что юноша буквально не сводил с неё глаз, и это заставляло её оглядываться и нервничать, нарушая концентрацию на том, что она делает.       А вот Еноха, казалось, не могло отвлечь от работы ничего. Его обязанности стали для него привычкой, которая не вынуждала обдумывать действия, доведённые до абсолютного автоматизма. Рисса убеждалась в этом всё больше и больше.       Перед ужином, когда солнце медленно опускалось за пушистые ветви деревьев, Енох никогда не включал свет. Рисса по первому времени налетала на всё, что оказывалось на её пути, и буквально утыкалась лицом в свои руки, чтобы видеть, что она ими делает. Еноху, в свою очередь, было не просто достаточно света закатного солнца для комфорта — более того, он вообще не нуждался в органе зрения, в чём девушка была глубоко убеждена. Его руки жили своей жизнью, пока светящиеся изнутри огненно-рыжим светом, падающим из окна, глаза следили за движениями Риссы. Их таинственное сияние в сумраке помещения было непреодолимо затягивающим.       Енох предпочитал не разговаривать с Риссой за работой, но ни до, ни после её завершения они не пересекались.       Одним из самых ярких воспоминаний за неделю для девушки стало первое после окончания дежурств утро, когда она столкнулась с Енохом на лестнице и он в ответ на пожелание доброго утра при всех небрежно послал её к чёрту. Джейк, сглаживая обиду от громких слов, пошутил, что у Еноха исчерпался лимит вежливости, но зато он стал походить на себя прежнего. Эмма, как настоящая девушка и обладательница более чуткой души, на вечерней прогулке с Риссой рассказала о недалёком прошлом. Рассказ о войне незаметно свернул к конкретному молодому человеку, и Рисса с некоторым удивлением слушала, как старательно Эмма нахваливала Еноха со всех сторон; Рисса предположила, что девушка не хотела, чтобы его несдержанность развязала новый конфликт. Это было вполне логичным желанием: в доме забот хватало и без борьбы характеров. В конечном счёте повествование Эммы вполне ожидаемо сконцентрировалось на подвигах Джейка, которые даже Рисса знала наизусть, и ей подумалось, что нет лучше биографа, чем влюблённый человек. Далее Рисса слушала уже вполуха. — Да, пожалуй, тебе лучше побыть одной, — Гораций, потеряв надежду на полноценный диалог, поднялся со своего места, неспешно разглаживая складки на по-старомодному накрахмаленной рубашке. — Нет, подожди, — мальчик остановил Риссу, вскинув ладонь. — Тебе хочется уйти в свои мысли, а делать это проще в одиночестве. Всё в порядке, — добавил он. — Мне не обидно.       Без присутствия Горация почему-то больше не получалось провалиться в мысленный круговорот, да и в словно разом опустевшей библиотеке оставаться не было смысла. Девушка решила, что лучшее, что она могла сделать, это запереться в своей комнате до ужина с каким-нибудь интересным чтивом.       Устроиться в любимом месте на берегу озера не позволял настрой. Под шум ветра в высоких деревьях и запах воды Рисса впадала в дрёму, чего она не хотела себе позволить. В саду перед домом было слишком шумно: почти все дети собрались там гонять мяч. Мисс Перегрин тоже была там, Рисса видела её через окно библиотеки. Поэтому вариант с комнатой казался единственным подходящим.       Дом ожидаемо не оказался совершенно пуст. Библиотека, расположенная в «башне», или же на четвёртом этаже, словно была не частью дома, а отдельным миром бесконечных знаний, отделяющимся непроницаемыми дубовыми дверями. Из-за особенностей расположения помещение почти что жило своей жизнью, не пропуская посторонние звуки, запахи и даже лишний свет. Потому лишь на лестнице Рисса услышала торопливые лёгкие шаги человека, нет, двух или четырёх, больше походящие на цокот когтей.       Енох возник неожиданно, привычно нагруженный банками и взвинченный. Его немногочисленная армия суетилась под его ногами, готовая пустить в ход оружие. Он вздрогнул и чертыхнулся, почувствовав препятствие, но, сфокусировавшись на растерянном лице напротив, бросил чёткое: — Ты, за мной, быстро.       И уверенно завернул в свою комнату, не оборачиваясь, потому как не сомневался, что девушка пойдёт за ним. — Ассистируй мне. — Что? — пробормотала Рисса, отступая от заляпанного кровью и неизвестно чем ещё стола. — Скорее, пока они бьются! — Енох почти закричал, хватая девушку за предплечье и подтаскивая к своему рабочему месту, наклоняя к столешнице. Рисса выпустила из рук книгу, которую так и не донесла до своей комнаты. — Господи, зачем ты вскрыл сразу троих? — прошептала она, уставившись на ряд мышей со вспоротыми грудными клетками. — Что мне делать?       Её ладонь обожгла холодом сталь маленького скальпеля. Енох колдовал таким же над четвёртым тельцем. — Стратегческая ошибка, — нехотя признался он, плеснув в одну из принесённых банок желтоватый раствор. — Смотри сюда! Пальцами оттягиваешь, перерезаешь все отходящие сосуды, бросаешь в банку. — Пальцами?! — Оттягиваешь, режешь, бросаешь! — Оттягиваю, режу, бросаю... — словно заклинание повторяла Рисса, нервно закусывая губы.       Добраться до сокращающегося органа представлялось большой проблемой. Потому как маленькой. В голове девушки это звучало абсурдно, но не так, как вид одиноко плавающего в литровой банке мышиного сердца. Чтобы обхватить и не повредить полудюймовое сердечко, приходилось буквально выворачивать тельце наизнанку, ломая хрупкие рёбра. От струящейся крови слегка кружилась голова, но Рисса стойко отвлекала себя от мыслей о запачкавшихся руках. Она заставляла себя сохранять спокойствие и следовать указаниям Еноха, ведь осознавала всю уникальность момента. И состояла она даже не в необычности опыта, а в том, что Енох сам практически попросил девушку о помощи. И Рисса собиралась сделать всё что только было в её силах для того, чтобы не подвести его. — Всё, — заключил Енох, небрежно вытирая руки о старое полотенце и передавая его Риссе. Девушка задумчиво смотрела на переливающееся в тусклом свете стекло бесчисленных банок на стеллаже, сминая пальцами жёсткую вафельную ткань. — Что ты будешь с ними делать? — спросила Рисса, переведя взгляд на юношу.       Енох удивлённо обернулся к своей недавней ассистентке, взяв в руки опустевшее тельце. — Да много чего, — протянул он. — Можно суп сварить или сшить воротник из шкурок, — его лицо сделалось озабоченным. — Ох, столько способов дать им вторую жизнь, не прибегая к моей странности, такая дилемма. — Как же ты остроумен, матерь божья, — отозвалась Рисса, закатив глаза. — Я задала тебе вопрос вполне серьёзно, и рассчитывала на такой же серьёзный ответ. — Наверное же не оставлю на память, — едко ответил Енох, завязывая бежевый бумажный пакет, мгновенно покрывшийся бурыми пятнами. — Утилизирую надёжным способом. Я удовлетворил твоё любопытство? — Вполне, — кивнула она, смотря в глаза хмурому юноше. На пару мгновений комната погрузилась в звенящую тишину. — Так, — вздохнул Енох, прерывая их гляделки. — Посмотри вправо и воспользуйся комнатой, в которой ты окажешься, ничего при этом не заляпав своими руками. Я скоро вернусь.       Рисса смотрела, как его фигура исчезает за дверью, из-под которой проглядывала тонкая полоса коридорного света, и послушно обернулась. Её взгляду предстала ещё одна дверь; девушка удивилась, что не замечала её раньше. За ней скрывалась небольшая ванная, и Рисса пришла в ещё большее удивление: она была уверена, что ни у кого из детей не было персональных ванных комнат, однако Енох отличился даже в этом.       Комната оказалась опрятно убранной и светлой. В ней пахло смесью приятных мыльных запахов и совсем немного спиртом. Рисса вскинула брови, увидев на бортике ванны завидный длинный ряд из шампуней, гелей и даже ароматических масел. Енох следил за собой и явно любил подолгу плескаться в горячей воде, о чём свидетельствовал местами вздувшийся и потемневший слой штукатурки на потолке.       Девушка подошла к раковине, встретившись взглядом со своим растерянным отражением в зеркале подвесного шкафчика. Из него сыпалась тёмная труха, прилипающая к влажному железу умывальника, и пахло травами. Рисса долго провозилась с тугими вензелями, и те всё же поддались, позволяя настроить напор воды. Тряпка не сильно помогла избавиться от крови, и предложение Еноха воспользоваться его ванной было очень целесообразным: идти через половину дома к женской душевой с быстросохнущим липким кровяным налётом на руках было бы не очень приятно.       Пока Рисса отмывала скользкие руки, склонившись над умывальником, дверь снова хлопнула. Девушка стряхнула с ладоней холодные капли, посмотрев в зеркало, и действительно увидела в темноте комнаты Еноха, который что-то раскладывал на своём столе. — Опять?! — не удержалась от восклицания Рисса, увидев на столе клетку, и с сожалением узнала маленькую чёрную мышь. — Что ты собираешься с ней делать?       Енох вздрогнул, не ожидая, что девушка окажется прямо за его спиной. Его руки были тщательно вымыты в душевой, мимо которой ему всё равно пришлось пройти. — Что? А, — Енох взял со стола опустевшую банку и отнёс её в другой конец комнаты к стеллажу. — Это, — он задумчиво переставлял банки с полки на полку, подыскивая место для новой. — Зарывай. — Ты с ума сошёл?!       Юноша обернулся на возмущённый крик. Рисса выглядела ошеломлённой и злой, и Енох непонимающе приподнял бровь. — Ты с ума сошла? — отозвался он в той же манере, разрываясь между возмущением и смехом. — Это Зарывай, я так назвал его. Или мне нужно было с тобой посоветоваться?       Рисса, приоткрыв рот, переводила взгляд с Еноха на клетку и обратно. От собственного предположения о живодёрских наклонностях юноши ей стало неловко, и она смущённо уставилась себе под ноги. — Уж наверное я не стал бы его умерщвлять по многим причинам, — Енох закатил глаза. — Мы же неделю назад вместе заходили в зоомагазин за кормом, ты забыла? — Да я даже не знала! — ответила Рисса, обиженно поджав губы. — Откуда мне было знать, что ты там купил, если я не была рядом с тобой в тот момент? — Ну конечно, — язвительно процедил юноша, открывая клетку. — Держи.       В ладонях Риссы оказался маленький пушистый комочек. Сначала зверёк рванулся из её рук, испугавшись, но она удержала его, легко прижав к груди, поглаживая мягкую антрацитово-чёрную шерсть. — Он покорил тебя, — умилённо протянула девушка, смотря то на притихшего мышонка, то на наблюдавшего за ней Еноха. — Вот ещё, — фыркнул он, смущаясь. — Просто оказался слишком мелким для опытов. Ты представляешь, насколько крохотное у него сердце? Что с него взять. — Да, даже суп не сваришь, — пожала она плечами, чуть улыбнувшись. — Действительно. Думаю, для знакомства достаточно.       Енох осторожно забрал мышь из её рук, возвращая в клетку, и подошёл к тумбочке возле своей кровати. Открыв нижний ящик, он вытащил пёструю картонную коробку с изображением симпатичной крысы. — Здесь корм, — он взглядом указал в сторону тумбочки, чтобы Рисса обратила внимание, где он хранится. — Но в основном приношу продукты с кухни.       Девушка понимающе кивнула, хотя не была точно уверена, для чего её инструктируют. Этот своеобразный обряд знакомства с питомцем Еноха ей нравился. Пока юноша возился с грызуном, Рисса обратила внимание на лежащие на краю стола незнакомые предметы: небольшую железную коробочку, из которой торчал уголок вышивки, и бумажный конверт. Её глаза изумлённо распахнулись. — Енох, — Рисса не сдержала восхищения, усмехнувшись. — Я смотрю, ты подготовился.       Он, привычно недовольно хмурясь, глянул туда же. — А я смотрю, тебе палец в рот не клади.       Рисса терпеливо ждала, когда юноша освободится, и не притрагивалась к чужим вещам. Енох, казалось, нарочно тянул время, но в конце концов жестом велел девушке занять его рабочее место. Сам он привалился к столешнице, скрестив ноги. В его бледных руках, испещрённых ожогами, оказался пожелтевший конверт, в котором девушка заметила целый ворох писем. Вскоре Енох вытащил оттуда старый снимок, протянув его Риссе. — Это было в день моего зачисления на службу.       Девушка бережно забрала предложенную фотографию, явно сделанную в серединный период двадцатого века. На хрупкой выцветшей от времени бумаге были достаточно чётко различимы чёрно-белые силуэты: хромированные блестящие в солнечном свете крылья самолёта, пятеро юношей лет семнадцати-двадцати. Молодые люди стояли в ряд, обнявшись за плечи, и удивительно широко и искренне улыбались, кроме второго справа молодого лётчика. Рисса без труда узнала в нём Еноха. Он в своей манере слабо кривил губы, будто ухмыляясь.       Енох с фотографии семидесятилетней давности, насмешливо щуривший тёмные глаза, почти ничем не отличался от Еноха, напряжённо склонившегося над Риссой. Кажется, у запечатлённого на фотокарточке юноши волосы были чуть короче, чем она привыкла видеть, и взгляд немножко теплее, но в остальном внешне они были идентичны — невероятное чудо сохранения тела во временной петле. Интересно, как война изменила его внутри?       Тем временем поверх фотографии, которую Рисса держала в руках, легла ещё одна. На ней Енох вновь стоял у самолёта, не такого большого, как на предыдущей фотокарточке, спиной привалившись к высокой кабине. Девушка, приглядевшись, удивлённо вскинула брови. — Это же американский истребитель. — Разведчик-корректировщик, — поправил он машинально. — Я воевал за США. — Но родился и жил ты в Англии, — пробормотала Рисса. — И, видимо, уже в петлях, иначе на фотографиях тебе должно было быть за сорок. Какой это год?       Енох перевернул фотографию в её руках. «Июнь 1942» — гласили символы, выведенные знакомым каллиграфическим почерком. — Прошлая петля мисс Перегрин была создана в сороковом,* — вслух рассуждала Рисса. — Но приют существовал задолго до того года. Ты с самого начала жил в той петле? — Тебе будет сложно понять с середины... Это всё длинная история, очень длинная, — сказал он тихо, убирая фотографии в конверт. — Нам некуда торопиться, — девушка улыбнулась одними уголками губ. — История, длиной в столетие, — скептично добавил Енох, лишь раззадоривая её интерес. — У нас в запасе как максимум бесконечность и как минимум пара часов до ужина, — Рисса сползла по стулу, закидывая голову на спинку, и поймала насмешливый взгляд Еноха — совсем как с фотографии, но от понимания того, что юноша так смотрел именно на неё, внутри девушки, словно шипучее игристое вино по хрустальным бокалам, разливалась и искрилась необъяснимая радость.       Енох взял в руки коробочку, блеснувшую сталью боков, но не торопился её открывать. Он последний раз обдумывал, стоило ли Риссе знать столь личные вещи о нём, хотя, на самом деле, больше сражался с самим собой. Ведь он ничего не потерял бы от этой беседы? Ведь Рисса не стала бы использовать эти знания против него самого? — Я долго жил в Лондоне, — сказал Енох наконец. — Помогал семейному делу. Смерть всегда высоко ценилась, она всегда была и всегда будет. Так мне казалось, пока я не открыл свою странность.       Рисса рассматривала его профиль, боясь неловким движением сбить юношу с мыслей, когда он только-только решился поступиться принципами, ему одному понятными, и доверить девушке частичку себя. Енох не стал вдаваться в подробности, как именно он познакомился со своим даром, и Риссе осталось лишь выстраивать догадки, одна страшнее другой. — Я стал развиваться, разобрался в своих возможностях. Научился неплохо стрелять, когда понял, что нужно добывать сердца. А потом о моих опытах узнали, — Енох нахмурился, глухо постукивая пальцами по железной крышке. — Какой-то мальчишка видел, как я вживил беличье сердце в ожившую игрушку. Конечно же, ему не поверили, но по городу расползлись слухи. И однажды в лавку пришла женщина, которую интересовали не ритуальные услуги, а я. — Ты без сомнений поверил ей? — спросила Рисса, когда Енох замолчал. Она поняла, что он говорил об имбрине. — Мисс Мэрула на моих глазах обратилась в дрозда, у меня были сомнения лишь в собственной вменяемости, — в его голосе улавливалась усмешка, хоть внешне Енох оставался совершенно равнодушным. — Тем более, до встречи с ней я уже как несколько месяцев заставлял наших «клиентов» вылезать из гробов с помощью бычьих сердец, меня было крайне сложно удивить. Она рассказала мне о петлях, в которых одним днём живут странные дети, и я был очарован её словами, мне казалось, что мне выпал шанс жить, ни о чём не заботясь, среди тех, кто принял бы меня. — Сколько лет тебе было? — Почти пятнадцать.       За окном послышался визгливый крик Эммы, требовавшей Милларда облачиться в костюм. Сумеречное лилово-голубое небо затянули нежные розовые облака, похожие на сахарную вату. — Ты долго жил в её петле? — Два года. Я не очень скучал по своей прошлой жизни, но был достаточно умён, чтобы понять, что в мире, в котором я оказался, не всё так просто, — Енох переступил с ноги на ногу, очевидно находясь в неудобном положении, однако продолжал подпирать стол, не прерывая рассказ. — Оказалось, что моя странность необычна даже для странных: детям было противно знать, чем я занимаюсь, и они не скрывали своего отвращения. Я не имел возможности проводить новые эксперименты, поэтому попросту терял время. Забавно, что я так считал, находясь в месте, где самого понятия времени не существовало, правда?       Рисса неопределённо пожала плечами, словно Еноха правда интересовало её мнение. — В конце концов я вернулся домой, ведь мне повезло, что у меня ещё оставалась такая возможность. Моя семья не сказать, что была рада моему возвращению, но глубоко поражена: они похоронили меня вскоре после внезапного исчезновения. Не знаю, на что я рассчитывал. Правда не знаю, — повторил Енох в печальной задумчивости. — Мне тогда уже было семнадцать, поэтому я считался хорошей рабочей силой, не более. Но это не так важно.       В последней фразе Енох покривил душой, Рисса чувствовала это. Конечно же, не было ничего необычного в том, что он ждал любви от своей семьи, но он бы ни за что не признался в этом даже самому себе, не то, что кому-то другому. Было до щемящей душу тоски обидно, что Енох не получил необходимого ребёнку тепла, так и не найдя замены родительскому. Нелюбимый, недооценённый, нежеланный, но ни в коем случае не жалкий. — Через пару недель нам доставили тело: девочка лет двенадцати попала под лошадь прямо напротив нашей лавки. Её тело было так изуродовано, что ни у кого не оставалось сомнений в её смерти. С такими травмами невозможно выжить! — возбуждённо выпалил Енох. — Она выглядела, как беспризорница, и я сразу стал готовить тело к погребению, однако её раны стали затягиваться на глазах сами собой, вывихнутые суставы вставали на место, и только тогда я узнал в ней странную из петли мисс Мэрулы. Тем же вечером я собрал вещи и вернулся с ней, — он сморщился, стыдясь своих опрометчивых поступков. — А потом началась первая на моей памяти война.       У Риссы против воли по спине пробежали мурашки. Война не пощадила никого, оставшись на память в сердце каждого человека страшным саднящим рубцом. — Отсиживаться в петле было безопасно, но совершенно несправедливо, особенно для меня, ведь я мог принести пользу. Недалеко от входа в петлю расположился полевой госпиталь, в котором я стал помогать перевязывать и оперировать раненых, стараясь не проводить в настоящем дольше двух суток — потом, правда, год всё же меня нагнал. Я возобновил свои опыты с оживлением на солдатах и мог похвастаться отличными успехами, — в голосе Еноха проскользнуло нескрываемое самодовольство, и Рисса не могла его в этом корить, ведь восхищалась им не меньше. — Один раз попался сбитый лётчик, но он был уже слишком плох, поэтому я просто забрал его сердце и куртку. Всё же, мне она была нужнее, чем ему. Цинично? — Нет, ты бы всё равно не смог его спасти, — без колебаний ответила Рисса. — На войне каждый сам за себя. — Каждый сам за себя, — эхом отозвался Енох, откинув с лица мягкие тёмные кудри. — Если бы каждый думал только о себе, страны сдавались бы без боя, а не сражались за свои ценности, — возразил он, оставшись, однако, довольным её ответом. — По окончании войны я вернулся в петлю и двадцать с лишним лет скучал, окончательно рассорившись с детьми, а потом мне наконец подвернулась возможность снова занять себя: началась Вторая мировая.       Всё же, Риссу потрясло, что Енох говорил о войне как о поводе развлечь себя. От однообразия теряли рассудок, но Енох словно с рождения имел довольно расплывчатые границы нормальности. Возможно, его родной дом априори не мог привить ему стандартные в классическом понимании реакции на те или иные события. — Я собирался окончательно покинуть петлю, но это требовало определённой подготовки. Я узнал расположение других петель от Британских островов до Средней Азии, и теоретически меня могли в них принять. Но я не представлял, как можно было за двое суток пересечь границу в военное время, не задержавшись на кордонах и не оказавшись нечаянно убитым. Я снова стал помогать в ближайшем госпитале, и в феврале сорок второго у меня появился шанс покинуть не только Лондонскую петлю, но и саму Великобританию.       Енох оттолкнулся от стола, всё же решив найти более удобное место. Он опустился на край своей постели, передав Риссе драгоценную железную коробочку, на дне которой лежали маленький деревянный крестик и вышитые шевроны. Девушка повернулась за Енохом, находя его новое положение более комфортным для беседы: их глаза были на одном уровне, а сам он больше не нависал над ней, хоть и сидел совсем не далеко. Его комната поражала, скорее, своей вместительностью, чем размерами. — Я оперировал двух американских лётчиков. Через пару дней, когда они собирались возвращаться в Вашингтон на базу, я уговорил их взять меня с собой. — Тебе не кажется, что это было довольно импульсивно? — вдруг перебила Рисса, заставив Еноха недовольно вздохнуть. — Нет, не кажется, — отрезал он. — Я и мисс Мэрула сочли этот вариант самым простым. Без всяких формальностей мне оставалось только за несколько часов пересечь океан на лёгком истребителе с опытными лётчиками и попасть в петлю Вашингтонской имбрины. Единственное, что могло помешать осуществлению плана, это если бы наш самолёт сбили, — равнодушно добавил Енох, с удовольствием наблюдая, как попусту негодует Рисса. — Как будто все самолёты в военное время безопасно добирались до пунктов назначения, — нахмурилась девушка. — Я понимаю, что у тебя не было лучшего выбора. — Хорошо, что ты сама осознаёшь, как глупо обвинять меня в безрассудстве, хоть твоё волнение и выглядит довольно мило, — заметил Енох. — Однако, так или иначе, я добрался до Вашингтона в качестве добровольца на зачисление в Военно-воздушные силы США. Почти полгода проходил подготовку, а потом летал в составе Первой армии ВВС США, по-прежнему оперируя в госпитале. И знаешь, что оказалось самым сложным для меня? — Чередовать полёты и операции? — предположила Рисса. — Настоять на том, что каждые два дня я должен в одиночку ускользать в неизвестном направлении. — Точно, — она понимающе кивнула. — Так ты бы вряд ли задержался среди военных. — Меня поначалу приняли за шпиона, — признался Енох, запальчиво сверкая глазами. — Но командующий воздушной армией генерал-майор распознал во мне странного и, к тому же, на удачу оказался им сам. Он позволил мне остаться в качестве лётчика и врача. И, в общем-то, я неплохо послужил во благо стране.       Рисса провела пальцем по шершавой белой единице. Отличительная эмблема ничуть не выглядела затёртой и сохранила яркость цветов: на сапфирово-синем овале красовались арабская единица и белая звезда с небольшим красным кружочком внутри. По сторонам от звезды величественно распахивались огненно-рыжие витиеватые крылья. Без сомнений, это был шеврон Первой воздушной армии, который когда-то располагался в районе предплечья куртки Еноха. Юноша взглядом указал ей на вторую пару нашивок. — Это эмблема Второй армии ВВС США. Подразделение подготавливало лётные составы. Я состоял в ней, пока не практиковал полёты.       Рисса участливо кивнула, переключив внимание на новый знак. На небесно-синего цвета квадрате под всё той же белой звездой с кругом по центру пикировал золотой орёл. Своими пушистыми лапами с длинными изогнутыми когтями он сжимал пару стрел. — Но как ты оказался в Кэрнхолме? — Сбежал.       Закипающие в Енохе раздражение и стыд были практически осязаемыми. Возможно, в тот момент он заново переживал самый гадкий, самый страшный, на его взгляд, поступок в своей жизни. И, конечно, Рисса это понимала. — Я не хочу, чтобы ты потом сожалел, что рассказал что-то лишнее, — девушка примирительно вскинула ладонь. История жизни Еноха была интересна, но не стоила его пронизывающих взглядов в будущем. — Ты бы сейчас не сидела передо мной, если бы я сомневался в правильности своих действий, — снисходительно ответил он, расслабляясь. — Я развил свою странность до нужного уровня и провёл множество экспериментов из личного интереса, так что посчитал, что больше мне делать нечего. К тому же, на моё место в эскадрилье метили более искусные пилоты, которые принесли бы больше побед. — Если ты был таким себе пилотом, то почему не мог устроиться только в госпиталь? — удивилась Рисса. — У тебя было бы больше времени на дело, которое было действительно тебе интересно.       Глаза Еноха заблестели изнутри странной приглушённой радостью, преображая остающееся бесстрастным лицо. — Это было моей детской мечтой, — почти нежно произнёс он. — У меня не было игрушек, и я мог только наблюдать из окна за тем, как мальчишки играют с деревянными самолётами. И тогда я обещал себе, что когда вырасту, стану настоящим пилотом. Правда, мне довольно быстро наскучило это. Осенью сорок второго я планировал добраться до петли в Шотландии, но долетел только до Уэльса: мой самолёт сбили недалеко от Кэрнхолма. Я чуть с жизнью тогда не попрощался. И куртку свою подпалил, как ты заметила, — Енох криво усмехнулся. — Но меня нашла мисс Перегрин. Так и живу у неё.       Енох, поднявшись, забрал железную коробочку, надёжно захлопнув крышку и щёлкнув замочком. Рисса мысленно сравнила ларец с его обладателем: сегодня юноша открылся ей, являя свои тайны, и сегодня же снова скроется за замками. И никто не смог бы точно сказать, когда он открылся бы снова и случилось бы это вообще. — Я не понимаю, — Рисса распахнутыми глазами вглядывалась в скрытое в тени спокойное лицо напротив. — Зачем было лететь так далеко, если ты мог остаться и выучиться в знакомой тебе стране, Енох?       Она редко обращалась к нему по имени вслух, но из её уст необычное имя юноши звучало ещё необыкновеннее. Еноху нравилось, как Рисса его произносит: из-за того ли, что девушка не помянала его в суе, или от того, как она тянула гласные на французский манер. Енох удивлялся, как он раньше не обращал внимание на мягкий акцент и временами проскальзывающую характерную французам картавость, придающие речи Риссы особенность. — Потому что я был глуп и хотел приключений, — хмуро ответил он. — Когда появилась возможность сбежать из петли, мне захотелось всего и сразу. — Но ведь ты, выходит, просто сменил одну петлю на другую, — заметила Рисса, растерявшись. — Я знаю! — воскликнул Енох, угрожающе нависнув над девушкой. — Я же сказал, что был не очень умён. — Ты говорил, что твой поступок полностью обдуман.       Енох смерил Риссу раздражённым взглядом и поджал губы. — Значит так, что-то ты засиделась тут, — недовольно резюмировал он, вернув себе самообладание. — Иди, посплетничай с Эммой или поворкуй с Горацием, что ли. — Действительно, — вздохнула Рисса, стремительно направляемая к двери лёгкими толчками в спину. — Скоро ужин, ты спустишься? — Нет, пожалуй, — Енох остановился в дверях, прислонившись к широкому косяку. — Не голоден. — Я могу позже принести тебе что-нибудь, если захочешь. — Не надо, — раздражённо повторил он. — Правда, не стоит, — добавил Енох мягче. — Спасибо за заботу. — Тогда, доброй ночи? — неуверенно пожелала Рисса, словно задала вопрос.       Несколько мгновений Енох колебался, что-то обдумывая, и наконец ответил, опустив взгляд. — Доброй ночи.       Как известно, умные мысли всегда приходят с опазданием. Например, лишь дойдя до столовой, где было шумно от детского смеха и весёлых разговоров, она задалась вопросом, к чему была эта паника с мышиными сердечками. Может, она слишком мало смыслила в некромантии и тонкостях дара Еноха, но ей казалось, что для дальнейшего использования сердце было совсем не обязательно извлекать с такой спешкой. И так Рисса додумалась, что Енох зачем-то испытывал её, доказывая себе что-то одному ему веданное. Всё же, Енох был действительно странным странным. — Я обыскалась тебя, Рисса! — воскликнула Эмма с облегчением, одетая в новое лиловое платье. — И Енох снова опаздывает. — Он не придёт, — предупредила Рисса, уверенно качая головой. — Твои рукава промокли. — Спасибо ему же! — саркастично поблагодарила Эмма. — Пришлось натягивать на мокрые руки, а моё любимое платье на сегодня безнадёжно испорчено кровавыми пятнами. Ему опыты, а мне за ним прибирать! — Это не просто развлечение, в этих опытах вся его жизнь, — Рисса не могла с ней согласиться, чувствуя себя всё ещё слишком потрясённой доверием Еноха. — Да кто тебе сказал? — возразила Эмма, распахивая большие глаза. — Для своих гнусностей Енох очень редко, но специально покупает животных. Но эти несчастные мышиные трупы, которые я сжигала сотни раз, после перезапуска вновь оживают! Господи, Рисса, он режет их на скорость, просто чтобы руки занять! Почти каждый день он это делает, не успеваю за ним прибирать!       Рисса, глядя на покрасневшие от возмущения щёки девушки, захохотала.