Колыбель для воронёнка

      Ветер жадно хватал крылья церемониальных одежд и подбрасывал над сверкающим морем росы. Маленькие ноги с сильными икрами ныряли в волнение лезвенно-тонких листьев бесшумно, как лапы дикого зверя или клинки катара.       - Это не сиротский приют, инспектор Рувелье, вы не можете прийти и забрать одного из наших воспитанников.       Солнечный свет просеивался сквозь решето древесных крон и пыльцой невесомых бликов опадал на льняные волосы, летящие за движением головы подобно перьям степного ковыля. Драгоценными кабошонами гессонита сверкали в мраморе белой кожи глаза, оправленные золотистыми мазками ритуальной росписи.       - Моё прошение подписано Папой, дорогая Агата, - Малкольм бесшумно опустил чашку на блюдце. Чайный сервиз тонкого фарфора - единственный элемент роскоши в кельях вороньего гнезда. Голые грани побеленных стен украшают скромный латинский крест и тень свинцовой оправы стёклышек узкого, словно выдолбленного птичьим клювом окна. Письменный стол, книжные шкафы, стулья - линии мебели ровные, как царапины вороньих когтей.       - Мои ученики дали клятву, у них - своё предназначение. А вы хотите забрать лучшего из них в ад интриг и бюрократии, - из рукавов чёрного сукна выглядывали кончики бледных пальцев и задумчиво перебирали бусины чёток. Лицо женщины скрывала слепая маска, волосы покрывал кокон тёмной ткани, скромно обшитый по краям нитью сусального золота.       - Я слышал, он весьма одарённый ребёнок и проявляет интерес не только к боевому ремеслу, но и наукам. Позвольте налить вам ещё чаю, - Рувелье потянулся к заварнику, но Агата остановила его лёгким движением руки.       - Это я должна угощать, Малкольм. Скажу прямо, я не жалую гостей из Центрального Управления, но дайте мне сыграть роль хозяйки до конца.       Инспектор откинулся на жёсткую спинку кресла и закинул ногу на ногу.       - Вы говорите так, словно можете предложить ему судьбу более достойную. Он вырастет и станет одним из многих.       - То же самое можно сказать и о будущем, которое хотите дать ему вы, - Агата неторопливо разливала по чашечкам чай. - Если бы я знала вас чуть хуже, то подумала, будто вас волнует судьба этого ребёнка. Но вам просто нужен личный ворон для грязной работы, я вижу, и вы решили выдрессировать его самостоятельно.       Когда-то маленькие гиацинты сверкали в серьгах Мириам-Селесты, но перед тем, как обернуться Падшей в объятиях Хевласки, она велела вставить их в пару запонок. Вероятно, девушке хотелось подарить украшения отцу как знак того, что она не в обиде за уготованную ей судьбу, но она отдала их младшему брату.       - Ты пока мал, но когда подрастёшь и начнёшь работать в Центральном Управлении, они будут кстати.       Той ночью отчаянный воришка позарился не на карманные часы из золота, а на эти сущие безделицы, забытые старшим инспектором возле пресс-папье. И какая сентиментальная дурь забила ему голову, вынудив оставить распахнутым окно для печально-полной луны?       - Если бы я знал вас чуть хуже, то решил, что вас начала волновать участь божьих птиц, которых вы обязаны взращивать для Священной Войны, - Рувелье подкрепил слова холодком вежливой улыбки.       - Я стара. В старости начинаешь думать о спасении души и смотришь на всё по-другому.       - Ваша старость и сентиментальность не должны мешать достижению победы Господа нашего.       Хриплый смех поплыл из-за маски подобно затхлому воздуху гробниц, выпущенному наружу распахнутой дверью.       - Верно, Малкольм, верно.       В котле майского утра ветер замешал на прохладе сладкую влагу росы, ароматы жасмина, сырой земли и эрл-грея. Старший инспектор вжимал горячие пальцы в пульсацию висков: принятая по совету врача микстура Говерса так и не рассеяла приступ мигрени. Липкий осадок ночных кошмаров тянул затылок к земле, вынуждая то и дело откидывать голову на спинку мягкого кресла.       Что-то изменилось в симфонии утра, не нарушая её, но Малкольм слишком хорошо знал, как звучит мир за пределами рабочего кабинета. Ему вспомнилось, будто дворецкий говорил о юных воронятах, которых привезли сюда для оттачивания навыков.       Обильные дожди выпестовали столько зелени, что садовник с помощниками не успевали остричь лишнее, и этот уголок казался маленьким диким раем. Эдемом, в котором властвовал ветер и птицы. Ритуальные одеяния горели в царствии зелени соцветием мака, струились в потоках воздуха, осквернённые неряшливыми брызгами крови. Ребёнок летел через сад по колено в травяном море, ступая с грацией хищника и уверенностью Христа. До него лишь Мириам-Селеста позволяла себе сойти с аккуратных дорожек.       - Инспектор Рувелье.       Жозеф Гобино, несомненно, мог бы назвать это дитя образчиком арийской расы, если бы не глаза цвета крови с мёдом, похожие на сверкающие гессонитовые бусины. Пронзительный взгляд, не отточенно прямой и пристальный для низшей касты, к которой принадлежат ученики.       - Сестра Агнесса сказала, что это ваше.       Молочно-белые, почти мраморные ладони с бурыми прожилками спекшейся крови по вышивке линий, подводное мерцание венок в тонких запястьях. Старший инспектор не сразу заметил, что ребёнок протягивает ему запонки.       - Мы переливаем из пустого в порожнее, - Агата наблюдала за оседанием чаинок. - Если прошение подписано Папой, то вы заберёте ребёнка в любом случае.       - Вначале он окончит школу, и только потом поступит на службу, - старший инспектор тоже всматривался в чай, наклонял чашку то вправо, то влево, позволяя тусклому свету пробиваться сквозь толщу напитка и градиентом менять его оттенки. Но ни один из них и близко не был похож на очи ребёнка, подведённые золотой краской.       - Что же... на всё Воля Божья.       май 2016