***
Стоя у двери, я пытаюсь успокоиться, уверяя себя, что всё нормально. Уже несколько месяцев моя мама другая, и вряд ли мне стоит ожидать от неё той строгости и жёсткости, которые были присущи ей до моей потери голоса. Но вдруг я задумываюсь над тем, что это все могло быть временным. Что, если врач посоветовал ей быть мягче со мной, и она притворялась ради того, чтобы голос вернулся быстрее. А теперь, когда я снова могу говорить, никто не обещает, что её поведение останется таким же, и от этих мыслей в пальцах начинает покалывать, и я уже чувствую, как ладошки предательски потеют. — Долго ещё здесь стоять будешь? — я совсем не уловила тот момент, когда замок провернулся один раз, и родительница появилась на пороге. Неужели наблюдала за мной в глазок всё это время? — ЧеЁн, чего застряла? Проходи, давай, — она идёт внутрь, и я спешу за ней. На голове идеальный укладка и белый пиджак с такой же юбкой. Сдержанно и элегантно, как обычно, всё в её стиле. Видимо, только пришла с работы. Неужели сорвалась после известий об аресте СокДжина? Захлопываю за собой дверь и прохожу в гостиную, усаживаясь на диван. Мама сидит в кресле передо мной и изучающе бродит взглядом по лицу, будто сканируя и сохраняя в базу данных, чтобы запомнить такую Пак ЧеЁн: неуверенную, испуганную, провинившуюся. «Ты стала слабой, слишком слабой», — повторяю я себе изо дня в день, но противостоять этому не могу. Мне нравится испытывать эмоции, чувствовать себя живой, и, кажется, я уже не готова возвращаться к прошлому состоянию, в котором моим единственным чувством было раздражение и ненависть, тупой болью отдающимися в груди. Испытывать стыд и страх куда лучше, чем полнейшее безразличие. — Итак, не знаю, с чего даже начать, — вздыхает женщина. — Для начала, как давно ты уже говоришь? — Месяц, может больше. — А почему не сказала? — Потому что… — не признаться же ей, что расследую дело о Цветочнике, и чтобы не тратить время на репетиторов, а заниматься преступником непосредственно, предпочитала играть в молчанку. — Потому что хотела отдохнуть. От репетиторов, этих бесконечных занятий, школы, в целом. — Но ты могла бы признаться мне, я бы поняла. — Кхм, прости за мою прямоту, но давай вспомним, какой ты была пару месяцев назад, — решаюсь я на давно волновавший меня разговор. — Ты была строга ко мне. Мы практически не общались, ты не интересовалась моими делами или моими проблемами, ты только и думала, что о моей учебе да отметках. И эти взаимоотношения у нас были практически восемь лет, с тех пор, как отец ушёл из семьи. А потом ты неожиданно становишься будто другим человеком, и я до сих пор не могу поверить в это. Я… я раньше тебя чуть ли не госпожой Пак называла, а сейчас ты мне доброй ночи желаешь, — я перевожу взгляд на неё, осознавая всю неловкость и возможную грубость слов, но вижу в ореховых глазах застывшие слезы. Она не плачет. Госпожа Пак никогда не плачет, и этому она научила и меня. Можно испытывать боль, обиду, но никаких слез, однако прямо сейчас передо мной эти её правила не применяются на жизненном опыте, оставаясь лишь пустыми словами в моей памяти. Я вижу, как мама сдерживает шаткую пелену слез, вот-вот готовую вырваться наружу и превратиться в хрустальные капли на щеках, и у неё это действительно получается. Она откашливается и смотрит на меня. — ЧеЁн, прости меня, — и будто обухом по голове ударили. Кажется, что я сплю или смотрю какое-то дешевое подростковое кино с ограничением «6+», где под конец любые плохие и непонимающие родители превращаются в любящих, и этому никаких толком объяснений нет. А я хочу знать, что же такое случилось в её жизни, раз наши отношения так резко изменились. Я только открываю рот, чтобы задать вопрос, как вдруг она продолжает: — Я понимаю, что была ужасной матерью, но я хотела для тебя только лучшего: лучших знаний, лучшего обучения, лучших отметок, лучшего характера. Я думала, что поступаю верно, когда видела тебя на третьем или четвёртом месте в рейтинге; когда ты могла похвастаться новой дорогой курткой или сумкой перед одноклассниками; когда ты проявляла стойкий и целеустремлённый характер. Я была уверена, что даю тебе всё, а потом к нам в отделение пришла одна мама девочки, чья дочь предприняла попытку самоубийства. Это случилось буквально через неделю после того, как ты потеряла сознание в школе, и я ещё думала о том, как же тебя вернуть в режим. А тут эта женщина. Её дочь от всех переживаний, вызванных школой и стрессом дома, впала в депрессию, а потом… — она прерывисто вздыхает, не справляясь с потоком эмоций и слов. — В общем, она рассказывала ужасные вещи. И я вдруг поняла, что ничем не лучше тех родителей, упустивших момент, когда простая грусть переросла в нечто большее. Я оправдывала свою незаинтересованность и недостаток времени тем, что укрепляю твой дух, но ты ведь не боец, а простая девочка-подросток. Мне так бесконечно жаль, что я была отвратительной матерью все это время. — Я… я в порядке, — я чувствую, как холодная капля упала мне на руку, и, дотронувшись до нижних век, понимаю, что плачу. — Спасибо тебе за эти слова, — я шмыгаю носом и улыбаюсь, осознавая, что именно имела в виду Ким ДжиСу, говоря мне когда-то о том, что моих извинений вполне достаточно для того, чтобы искупить вину. Если ты действительно готов простить человека, то его лаконичного «извини», наполненного искренним чувством вины, хватит для того, чтобы отпустить ситуацию. — Не вини себя, ведь, кажется, мы обе постарались. Выстроили стены вокруг себя, забылись в каких-то личных делах и заботах. Знаешь, мам, я тебе правда благодарна за всё, что ты мне дала. — Ты выросла такой прекрасной девушкой, а я даже и не обратила внимание, — она медленно крутит головой, изогнув губы в печальной улыбке, а я спешу её переубедить, вдруг рискнув рассказать некоторую правду. — Ничего подобного. Я была той ещё стервой. Я ведь тоже изменилась за эти месяцы, при чем сильно. После того, как вдруг перестала говорить, мир, он вдруг стал таким другим. Понимаешь, мои слова теперь ничего не значили, и ко мне все потеряли интерес. И там, в самом конце класса, я уже могла хорошенько рассмотреть истинные лица людей, а вместе с тем и о себе подумать. — Раз ты признаёшь это, значит «стерва» лишь пустое слово, совершенно не имеющее к тебе никакого отношения. Какая же стерва скажет прямо о своих минусах? Неважно, что ты делала тогда, сама говоришь, что сейчас ты — другой человек, и я уверена, что в прошлом ты не совершала слишком уж дурных поступков, поэтому твои нынешние действия вполне могут прикрыть все твои грешки. — Хм, я даже никогда не думала об этом, — и я говорю совершенную правду. Я называю себя ужасным человеком, но всё, что делала раньше — это порой подшучивала над учениками. Да, само собой быть зачинщицей издевательств не является нормальным поведением, которое стоит оправдывать, но всё же сейчас я и правда стараюсь меняться, и, возможно, этого хватит хоть немного для моего оправдания. — А теперь я хотела бы поговорить про учителя Кима, — я резко перестаю дышать. Одна тема неожиданно сменяет другую, и она явно не самая приятная. — По Интернету уже гуляет видео, на котором его арестовывают, а в самом конце к машине подбегаешь ты. Не волнуйся, лица на нём закрыты, и твоё, и учительское, но, что же ты творишь ЧеЁн? Зачем ты вообще приблизилась к этому человеку? — Нет, нет, нет, я понимаю, на что ты намекаешь, но даже не вздумай его обвинять. Ким СокДжин не виновен, совершенно точно тебе говорю. — Откуда тебе знать это? Его же арестовали не просто так, он напал на ученицу, твою собственную одноклассницу! И ещё на множество детей до этого! — Это был не он! Его подставили! Мам, я знаю учителя Кима достаточно для того, чтобы быть уверенной в нём и его характере! Он самый солнечный человек, которого я когда-либо встречала, и то, что его каким-то нелепым образом сумели привязать к этому делу, даже не обсуждается! Знаешь, почему его обвинили?! Потому что рядом с Дженни нашли ручку учителя! И это сразу же посчитали за улику! Её мог подложить кто угодно, Дженни могла просто упасть на неё, в конце концов. Ким СокДжина арестовали, потому что полиции нужен был козёл отпущения. Пару месяцев назад мы навещали ДжунХён, третью пострадавшую, в больнице, и она сказала, что эти стражи закона даже не верят в Цветочника. А сейчас на него повесят все преступления, которые изначально даже не пытались рассматривать. Ты — адвокат, неужели не знаешь, что на самом деле творится за закрытыми дверями Сеульской полиции? — Ты действительно так веришь ему? — мама с шоком в глазах глядит на меня, качая головой. — ЧеЁн, ты просто слишком сильно доверяла ему и… — У меня есть доказательства его невиновности! — выпаливаю я, вскакивая с дивана. — О чём ты? Откуда?! — вскрикивает женщина, поднимаясь вслед за мной. — Пак ЧеЁн, объясни немедленно, откуда тебе вообще что-либо известно?! — Всё то время, пока я молчала, я расследовала дело Цветочника, представляешь! Скажу больше, я добилась огромного продвижения в нём, и у меня есть достаточно информации! — Что?! Да как ты додумалась до такого?! Подвергать свою жизнь подобной опасности?! Да и зачем?! — повышает голос женщина, сжав губы тонкую линию. — Всё это время, ты была уверена, что я потеряла голос без причины, но знаешь, что произошло на самом деле? Я, это я была четвёртой жертвой Цветочника. Он показался передо мной, и я потеряла сознание после чего и голос. Вот так вот всё было на самом деле. Ты хоть когда-нибудь позволяла себе оставлять людей, сделавших тебе больно, безнаказанными? Кажется, нет. А я дочь своей матери, — я гордо вздёргиваю подбородок, сложив руки на груди. Вижу растерянность на лице родного человека, и вполне осознаю, какой шок она должна испытывать сейчас. Она действительно не знала всё это время истинную причину моей немоты, думала, что это из-за стресса, только вот какого именно? — Нет, это не может продолжаться! — не унимается она, явно воспринимаю подобную новость близко к сердцу. Да, так бы поступила любая мать. — Я… я переведу тебя в другую школу, и всё закончится на этом! — Ну уж нет! — теперь вспыхиваю я, сжимая кулаки изо всех сил. — Я понимаю, что ты волнуешься обо мне, но я всё равно покончу с этим, чего бы мне это не стоило! — В том-то и дело, что я не хочу, чтобы это стоило чего-либо! Тем более, когда стоимость измеряется в жизнях! На тебя уже нападали, а ты даже ни слова не сказала! Как такое вообще возможно?! — На меня не нападали! Точнее, он просто появился из неоткуда! И всё! — Да какой всё?! Какой всё?! Раз он вообще рискнул подойти к тебе хотя бы на метр, это уже значит, что ты в опасности! Я не позволю тебе пострадать! — мама всплёскивает руками, а я, подхватив свой рюкзак с пола, сверкаю глазами в ответ. — А я не позволю перевести меня и оставить Цветочника, учителя Кима и своих друзей! — я спешу на выход, не обращая внимание на бегущую за мной женщину, которая кричит, приказывает остановиться. Я понимаю её, не сомневаюсь, что поступила бы так же, но я всё равно не успокоюсь, пока не найду настоящего убийцу. — Не волнуйся, сейчас я иду к подруге в гости, чтобы объяснить ей математику, — я торможу у самых дверей, заглядывая в родные глаза. — Со мной всё будет в порядке, ты же знаешь меня. Пожалуйста, подумай над моими словами и над делом в целом. Я понимаю, что риск высок, но я никогда не прощу себя, если забуду об этом деле и просто сбегу.***
Идя до назначенного места встречи с ЮнГи, я успеваю обдумать тысячу вещей. Крайне жалею о том, что не сдержалась и рассказала маме всю правду, ведь теперь она это точно не оставит просто так. Раньше ей, так же как и мне, не особо верилось в преступника из старшей школы, но после всех событий она и правда может перевести меня в другое место и никакого конкретного сопротивления я все равно не смогу ей оказать. Мне страшно думать об этом и предполагать что-либо, поэтому я предпочитаю переключиться на мысли о скором и таком долгожданном разговоре, который может пролить свет на некоторые тайны. Но чем ближе я подхожу к кафе, тем больше нарастает паника. Мигающие огни кареты скорой помощи я вижу за версту, и я срываюсь на бег под конец, молясь всем богам, чтобы это было предназначено не для Мина. Уже через минуту я вижу и Лису, и ТэХёна, и даже ЧонГука с окровавленными руками. Кровь. Воздух заканчивается в легких, но я каким-то чудом протискиваюсь через толпу, чтобы оказаться рядом с одноклассниками. — Что тут происходит?! — кричу я, дёргая Кима за рукав, а он лишь молча поворачивает голову вправо, где я вижу, как ЮнГи на носилках несут доктора. Голова перебинтована, но парень в сознание. Это какое-то проклятье! За один день три жертвы, что за дерьмо?! Как некстати ещё и глупые мысли, напоминающие о том, что несколько дней назад Джин купил три розы, не дают покоя, но я отгоняю их. Не мог же Цветочник приобрести одну и для себя. Я хватаю ртом воздух и не слышу ничего вокруг, потому что в ушах предательским звенит, когда я вспоминаю всё произошедшее сегодня. Голова идёт кругом, но я намерена выяснить, что произошло. — Как такое случилось?! Как?! — не отстаю я от Тэ, но он не выглядит слишком испуганным или взволнованным. Всех успокаивает тот факт, что Мин в более-менее нормальном состояние, и его здоровью ничего особо не угрожает. Шатен продолжает провожать взглядом старшеклассника, параллельно говоря со мной. — Кажется, его оглушили бутылкой из-под соджу. Просто ударили по голове и скрылись. ЧонГук по счастливой случайности оказался рядом и позвонил в скорую, а мы с Лисой в это время подходили как раз. И теперь мы все тут. — Ребят, ЮнГи зовёт нас! — Лиса замечает знак от блондина, и первая срывается с места, а за ней следуем мы. Понимающие врачи останавливаются на пару секунд, позволяя сказать пострадавшему пару слов. — ЧиМин… Черная перчатка. Найдите ЧиМина и скажите ему… поговорите с ним… — тяжело хрипит юноша. Его глаза закрываются, и он проваливается в сон.