Между Севером и Югом

Лёгкие, пушистые хлопья первого снега опускались на промёрзшую, растрескавшуюся землю Сэкигахары, белым покровом укрывая ещё видневшиеся следы минувшего сражения. И под этим снеговым покрывалом земля, исстрадавшаяся, истоптанная копытами сотен лошадей и изрытая воронками от ядер, словно бы преобразилась и стала такой, как прежде. Пройдёт ещё несколько месяцев и там, где не так давно грохотали пушки и падали ядра, а люди гибли если не тысячами, то сотнями, заколосится на ветру трава. Новая молодая поросль скроет последние следы той великой битвы, и только в памяти людской останутся воспоминания о тех событиях, уже ставших к тому времени историей... Пока же Сэкигахара хранила ещё свидетельства сражения, которое произошло здесь всего лишь несколько недель назад. Многочисленные скорбные останки павших здесь людей и лошадей, исклёванные хищными птицами и обглоданные хищными зверями, уже прихваченные первыми морозами, обледенелые и страшные, смотрящие пустыми глазницами в пространство перед собой; разбитые пушки и ядра вперемешку с обломками мечей и копий валялись повсюду, куда простирался взор невольного наблюдателя. А над всем этим царило бескрайнее, тёмно-серое зимнее небо, с которого неспешно срывались снежные хлопья. - Вот и опять наступила зима... - едва слышно прошептал Ёшицугу, стоявший возле открытой двери дома и с усилием опиравшийся на немного грубоватый импровизированный костыль, который сколотил для него его бывший друг, который, тем не менее, продолжал о нём заботиться невзирая на то, что теперь они оба принадлежали к двум враждебным лагерям. - Я даже не надеялся, что смогу дожить до неё, - добавил он, понизив голос почти до шёпота. - И за то, что я ещё жив, наверное, я должен быть благодарен тебе, Тодо. - Нет, - покачал головой Такатора, подкидывая угля в очаг, горевший в центре единственной в полуразрушенном доме комнаты. - За это, Отани, ты должен благодарить только самого себя. Если честно, - добавил он, выпрямляясь и подходя к своему бывшему врагу. - То я и сам не знал, для чего я тебя тогда вытащил из гущи сражения. Ты был почти безнадёжен, те раны и болезнь практически не оставляли тебе ни единого шанса. И ты бы уж точно не смог встать на ноги, если бы сам не захотел жить. А потому, если ты ещё и жив, то этим ты обязан вовсе не мне, а себе, вернее своей воле к жизни. - Я и сейчас не хочу жить, - невесело усмехнулся Ёшицугу. - С чего ты взял, что я вообще дорожу своей жизнью? Кажется, я тебе, Тодо, уже говорил как-то о том, что в этом мире нет ничего, что смогло бы удержать меня здесь. Или, может быть, не было раньше? Хм... - добавил он, задумчиво глядя в небо. - Этот снег, он такой белый и чистый... Он так похож на бабочек, кружащихся в только им ведомом танце, что порой мне кажется, будто лето к нам опять вернулось... Странно, что никогда прежде я не замечал подобных вещей. Не видел красоты пасмурного ноябрьского неба, не замечал красоты тусклых осенних закатов и рассветов, не понимал, насколько же прекрасен может быть первый снег, опускающийся на промёрзшую землю. Раньше я замечал и видел только красоту цветущей сакуры; или же белоснежных облаков, бегущих летним полднем по ясному, такому пронзительно-голубому небу; или красоту пламенеющих всеми оттенками золота и багрянца осенних клёнов... Я считал красивым только то, что воспевалось в стихах, что изображалось на гравюрах - словом то, что все считают безусловно прекрасным. Но я не замечал красоты обыденных вещей, всего того, о чём обычно не пишется в поэмах и что не изображается художниками на картинах и гравюрах. Вообще я много чего раньше не замечал и не понимал. И тем более удивительно то, как же сильно может повлиять одно-единственное почти смертельное ранение на мировосприятие, не так ли? Ведь стоит один раз чуть не умереть, как приоритеты сразу меняются. Такатора фыркнул и отвернулся от своего приятеля. - Можно подумать, мне есть до этого хоть какое-то дело, до этого снега и до того, на что он похож! - произнёс он тоном, полным ехидства. - Что же до тебя, Ёшицугу, то ты каким был, таким и остался. Всё такой же наивный, восторженный идеалист, как и прежде. Что же до меня, то моё мировосприятие осталось прежним, и не какому-то там падающему снегу его изменить... И вообще, - добавил он. - Знаешь что? Возвращайся-ка ты лучше в дом. Я не для того, знаешь ли, нянчился тут с тобой целых два месяца, чтобы ты снова слёг из-за открывшихся ран и простуды, которую ты наверняка подхватишь, если будешь торчать во дворе, будучи одетым только в одну юкату. Я и так задержался здесь, в этих местах явно дольше, чем следовало бы. И если бы не то, что я должен возиться с тобой, я бы уже давно был там, где и все мои уцелевшие товарищи: возле нового главы клана Токугава и... нового командующего только теперь уже не Восточной, а Северной армией. - Ты можешь идти куда тебе вздумается, - пожал плечами Ёшицугу, глядя, как тают снежинки на его ладони, затянутой в кожаную перчатку. - Вовсе не собираюсь тебя тут задерживать. - Да неужели? - издевательским тоном поинтересовался Тодо. - А с тобой тогда что будет, если я и вправду подамся на север и оставлю тебя здесь одного? - Это уже моё дело, - совершенно спокойно заметил Отани. - Может быть, мне уже хватит сил на то, чтобы добраться до Осаки, кто знает? А если нет... Ну, что же... Значит, это судьба, так решили боги и не в наших силах противостоять их воле. - Да чёрта с два! - воскликнул Такатора. - Чёрта с два я тебя теперь брошу! Хватит с меня того, что я потерял всех, кем дорожил! Я сам некогда предал их всех: господина Нагамасу, госпожу Ойти и много кого ещё... Но вот предавать тебя я уж точно не собираюсь, хотя бы потому, что если я потеряю ещё и единственного своего друга... почти брата... то мне и самому незачем жить тогда будет! - Если то давнее, как ты считаешь, предательство, тебя тяготит, - произнёс Ёшицугу. - То почему бы тебе просто не вернуться в заново отстроенный Одани? Уверен, Нагамаса-сама уже давно простил тебя, он-то, в отличие от тебя, прекрасно понимает, что не ты сам решился на предательство, а тебя заставили или же обманули. - Нет! Даже и речи об этом быть не может! - замотал головой Тодо. - Я останусь здесь до тех пор, пока ты окончательно не оправишься от ран, потом же я провожу тебя до Осаки после чего отправлюсь в главную ставку Северной армии. - Делай, как знаешь, - вздохнул Отани. - В конце концов, ты сам в состоянии решать, что тебе делать дальше. Что до меня, то, как только я смогу сесть в седло и проехать расстояние от Сэкигахары до Осаки, я вернусь ко двору наследника. - Так значит, наши пути снова разойдутся? - нахмурившись, спросил Такатора. - Да, - кивнул с немного виноватой улыбкой Ёшицугу. - Но, что поделаешь, если такова жизнь? Это карма, это - судьба: то, что мы, будучи лучшими друзьями с раннего детства, почти что братьями, вынуждены теперь сражаться друг с другом. Но уж тут ничего не поделаешь. Мы должны принять правила этой игры и играть по ним предписанные нам обоим роли... Сказав так, он повернулся, и, тяжело опираясь на костыль, заковылял в комнату, где был расстелен его футон. - Да, это судьба, иначе это и не назовёшь... - ни к кому не обращаясь, произнёс Тодо. - И, очень может быть, - добавил он. - Что однажды мы с ним даже убьём друг друга в ходе одного из будущих сражений. Забавно, не так ли? Быть лучшими друзьями, служить одному и тому же господину, а потом вдруг вот так вот взять - и оказаться в двух враждебных лагерях.. Над этим можно было бы посмеяться, не правда ли?.. Ответом ему был волчий вой, раздавшийся где-то в отдалении. Очевидно, хищники, уже начавшие голодать из-за наступивших холодов, начали сбиваться в большие стаи и теперь, даже в это время суток, когда солнце ещё только начинало клониться к горизонту, они уже оглашали округу своим заунывным воем. - Надо бы поскорее убираться отсюда, - тихо произнёс Такатора, вглядываясь в ранние зимние сумерки, уже опускавшиеся на землю. - Эта заброшенная деревня - не лучшее место для того, чтобы пережидать здесь зиму. В доме слишком холодно, а когда по-настоящему выпадет снег, то мы и вовсе окажемся отрезанными здесь от всего мира. Даже в соседнюю деревню или в лес за дровами нельзя будет выбраться. Да ещё и эти волки. Может они и не рискнут напасть, но если это всё же случится... Ладно, не будем о совсем уж грустном... Брр, холодно-то как, - добавил мечник, зябко ёжась. - Лучше вернуться в комнату. Сказав так, он зашёл в дом и плотно затворил за собой дверную створку. ***** А тем временем на другом, противоположном конце поля битвы, в одной из ближайших к Сэкигахаре небольших деревень, разворачивалась совершенно другая драма, непосредственным участником и, пожалуй, главным виновником которой бы ни кто иной, как Ии Наомаса. А всё потому, что примерно через месяц после сражения он, окончательно решив бежать из дома приютившей его вдовы, немного не подрасчитал своих сил, отчего его рана снова открылась, а общее состояние резко ухудшилось. О, как же ругал себя после этого Красный Дьявол, валяясь на футоне совершенно без сил, будучи измотанным лихорадкой и воспалением, начавшимся в ране! Как проклинал он тот день, когда ему вообще пришла в голову идея покинуть гостеприимный кров прежде, чем он окончательно оправится от ранения! Но тогда, холодным и сырым ноябрьским утром, когда он, проснувшись, вдруг почувствовал себя совершенно здоровым и полным сил, мысль о побеге казалась ему такой замечательной, тем более, что и обстоятельства явно складывались в его пользу. Мизуки, та самая вдова, в доме которой он жил, ещё до рассвета ушла за покупками в соседнюю, более крупную деревню, где имелось что-то вроде небольшого рынка и теперь должна была вернуться не раньше, чем после полудня. Правда, перед этим она строго-настрого предупредила своего постояльца и по совместительству подопечного, чтобы он ни в коем случае не выходил во двор, и вообще по возможности чтобы не вставал с постели, так как рана всё ещё не затянулась и не нужно лишний раз её тревожить. Но разве Ии Наомаса когда-нибудь кого-то слушался? Нет, нет, и ещё раз нет. Особенно тех, кто был ниже него по социальному статусу и вообще, по мнению самого Красного Дьявола, не имели права указывать ему что делать и что не делать. А потому, выждав, пока Мизуки успеет уйти достаточно далеко, парень, встав со своего футона, кое-как, морщась от боли и чертыхаясь, оделся и даже натянул доспехи, после чего, прихватив нагинату, которую, впрочем, он сейчас использовал в качестве трости, так как ходить было ещё довольно затруднительно, и не без труда доковылял до конюшни, где стоял его конь. Правда, оседлать лошадь Наомасе в его нынешнем состоянии оказалось не под силу, поэтому он ограничился лишь тем, что накинул на своего скакуна узду и, решив обойтись без стремян и седла, кое-как вскарабкался на спину коня и вонзил шпоры в его бока. О том, что было дальше, у парня сохранились весьма смутные воспоминания. Вроде как лошадь с места сорвалась в галоп и он, почувствовав резкую и почти нестерпимую боль в том боку, где была рана, вдруг начал терять сознание и выпустил поводья из пальцев, ставших вмиг непослушными. Конь, освободившись от своего седока, вмиг успокоился и отправился к ближайшей копне сена для того, чтобы немного перекусить. Ну, а Ии пришёл в чувство примерно через час. С трудом поднявшись, он доковылял до дома, где и рухнул на пороге, окончательно провалившись в беспамятство. Там и нашла его Мизуки, когда вернулась из деревни. С трудом приведя своего постояльца в чувство, она помогла ему избавиться от доспехов и добраться до футона, после чего поспешила за лекарем, который зашил расходящиеся края раны и наложил поверх шва повязку, пропитанную какой-то мазью, призванной то ли ускорить заживление, то ли не допустить заражения. Впрочем, последнее - это едва ли, так как буквально на следующий день к вечеру рана воспалилась и началась лихорадка. Днями и ночами вдова только и делала, что меняла компрессы и повязки своему постояльцу и поила его целебными отварами из засушенных трав, которые оставил ей перед уходом лекарь. На пятый день жар спал и воспаление тоже начало уменьшаться, однако до полного выздоровления было ещё очень и очень долго. Если бы Ии выполнял все предыдущие рекомендации лекаря, то уже через пару недель он и вправду был бы совершенно здоров и смог бы покинуть дом Мизуки. Теперь же из-за его собственного упрямства и нежелания слушать, а, главное выполнять то, что ему говорят другие, ему грозила перспектива провести в постели ещё не меньше месяца, а уехать он и вовсе смог бы только, наверное, к весне. Правда, в отличие от Наомасы, который был готов сейчас волком выть и лезть на все стены, сама вдова, кажется, даже была рада тому, что так получилось. Она уже успела проникнуться к своему постояльцу тёплыми чувствами... Настолько тёплыми, что это даже несколько её пугало. Мизуки, как уже говорилось раньше, была ещё совсем молодой, она овдовела в возрасте девятнадцати лет, а учитывая, что кроме мужа, погибшего во время Корейской кампании, других родственников у неё не было, то можно представить, как она обрадовалась, когда однажды туманным и уже холодным октябрьским вечером в дверь её дома постучал ранений офицер, попросивший позволить ему остаться у неё до утра, так как идти ему некуда, а никто из соседей не пожелал открывать дверь, очевидно испугавшись самого вида его нагинаты. О том, что, скорее всего, соседи просто побоялись впустить его в дом потому, что он был генералом проигравшей Восточной армии, Наомаса, конечно же, не стал говорить. Впрочем, Мизуки, истосковавшейся не то что по присутствию мужчины в доме, но и вообще по присутствию в доме хоть кого-то из людей, было безразлично, кем он был - этот высокий и статный офицер в кроваво-алых доспехах. Она видела, что он совершенно обессилен и к тому же ранен, а потому, если у вдовы и были какие-то сомнения на тот момент, то они безвозвратно исчезли в тот же миг, как она увидела кровь на его кирасе-до. Но прежде, чем молодая женщина успела произнести хоть слово, её незваный гость внезапно покачнулся и упал прямо на пороге её дома. Мизуки, не без труда дотащив его до футона (ну, не оставлять же раненого, может быть даже умирающего человека валяться на пороге!) и принялась очень осторожно стаскивать с него доспехи для того, чтобы осмотреть и перевязать раны. Надо сказать, что когда-то Мизуки была замужем за офицером и ей уже приходилось снимать с мужа доспехи, а потому она примерно знала, как это делается. Теперь её задача несколько осложнялась тем, что этот незнакомец, свалившийся как снег ей на голову, был ранен, а потому любое неосторожное движение с её стороны могло причинить ему сильную боль или даже убить. Если только он вообще был ещё жив, учитывая, что за всё то время, пока женщина стаскивала с него доспехи, раненый ни разу не пошевелился и был бледен, как полотно, а его кожа покрылась холодным потом. После того, как доспехи, наконец-то, были сняты, Мизуки раздвинула полы юкаты офицера и, увидев у него на правом боку глубокую рубленную рану из которой торчали обрывки ткани от его юкаты, с трудом смогла удержаться от того, чтобы не вскрикнуть, даже рот руками зажала себе. - Он обречён? - ни к кому не обращаясь, произнесла молодая женщина. - Жалость-то какая. Такой молодой, и к тому же такой красавчик... Она нерешительно провела рукой по мертвенно-бледной щеке парня и неожиданно тот, с трудом приоткрыв затуманенные от боли и слабости глаза, издал приглушённый стон. - Ну, вот и хорошо... Хвала богам, он жив! - воскликнула Мизуки. - Эй, господин! - добавила она, осторожно трогая раненого за плечо. - Вы меня слышите? Вы слышите то, что я вам говорю? Не говорите ничего, просто кивните. Незнакомец послушно кивнул, казалось, он был сейчас в состоянии какого-то ступора, словно бы сам не понимал, что с ним происходит и оттого выглядел совершенно растерянным и каким-то на удивление скромным и стеснительным. О том, что первое впечатление было ложным, а стеснительность и рассеянность не были свойственны её постояльцу в принципе, Мизуки узнала уже потом, когда тот достаточно оправился для того, чтобы во всей красе явить ей свой характер и продемонстрировать свои неуёмность, упрямство, заносчивость и вспыльчивость. Но к тому времени, как это произошло, Мизуки уже успела настолько привыкнуть к присутствию в доме этого человека, что его непростой характер был последним, что её беспокоило. Молодая женщина гораздо больше боялась того, что однажды он покинет её дом с тем, чтобы больше никогда сюда не вернуться. Его имя она узнала на следующий день после появления раненого офицера в её доме. Заглянувший по её просьбе лекарь узнал молодого генерала потому, что некогда служил в полку, которым тот командовал. Сам незнакомец был ещё настолько слаб от потери крови, что совершенно не мог говорить. - Сударыня, а вам известно, кто этот человек? - спросил лекарь, заканчивая делать перевязку. - Он уже назвал вам своё имя? - Нет, - покачала тогда головой Мизуки. - Он почти сразу лишился чувств, так что у него просто не было такой возможности. Но, уверена, что если бы обстоятельства складывались по-другому... - Если бы обстоятельства складывались по-другому, - усмехнулся лекарь. - То его здесь уже не было бы. Он слишком известен в военных кругах для того, чтобы иметь глупость безбоязненно разгуливать на виду у всех. Если бы обстоятельства складывались по-другому, он уже давно был бы сейчас так далеко от этого места, как только возможно. - Я это понимаю, - кивнула вдова. - Но... Кто же он такой? И почему вы говорите, что ему нужно скрываться? - Да просто потому, что он - один из генералов Восточной армии, - произнёс лекарь, на всякий случай понизив голос почти до шёпота. - Его имя - Ии Наомаса, но он больше известен как Красный Дьявол. Поверьте мне, сударыня, - добавил он, усмехнувшись. - Когда-то я служил в полку, которым он командовал, и, уверяю вас, что характер этого парня более чем соответствует его прозвищу. Мизуки тогда только пожала плечами. Она, как человек весьма далёкий от армии, разумеется, не могла знать имён всех генералов, которые только были в стране. И, уж тем более, она не могла знать, как они выглядят. И даже, более того, ей было абсолютно всё равно кем был этот человек и на чьей стороне он сражался в битве при Сэкигахаре.. Она знала только одно: он ранен, он нуждается в помощи, а она, раз уж впустила его в свой дом, теперь должна позаботиться о нём. - Скажите, а вы точно не выдадите его никому? - на всякий случай уточнила она. - Нет, не выдам, - покачал головой лекарь. - На этот счёт, сударыня, можете не беспокоиться: я не предаю своих командиров, пусть даже и бывших. Но вы... Если вы намерены защитить этого человека, то вы не должны никому рассказывать о нём. Может быть, в этом случае вам и вправду удастся его спасти. После этого лекарь попрощался и ушёл, а Мизуки осталась один на один с раненым офицером, о котором ей теперь предстояло позаботиться. Только вот сделать это оказалось не так-то просто, так как пришедший в себя парень сразу же заявил, что он вовсе не собирается пить никаких лекарств, что его рана - так, ничтожнейшая царапина, и что он намерен немедленно покинуть этот дом и вернуться к своему господину, где бы тот ни был. Он даже попытался встать, но тут же со стоном опустился обратно на футон. - Вы куда, Наомаса-сама? - бросилась к нему Мизуки. - Вы... Вам же совершенно нельзя вставать, не то рана откроется! - Знаешь моё имя? - удивился офицер. - Но откуда? - Вы... вы сами мне его назвали, когда лежали в бреду, - пожала плечами молодая женщина. Разумеется, это была ложь, но ложь во спасение. И, как ни странно, он сразу же в это поверил. - Ладно, положим... А кто тот человек, который только что был тут? - Лекарь, - вздохнула Мизуки. - Я позвала его потому, что испугалась за вас. Знаете, - добавила она. - Вы лежали на полу совсем неподвижно и были бледны, как покойник, а ваша рана... Она выглядела просто ужасной. Я подумала, что ничем не смогу вам помочь, и что только настоящий лекарь сможет вас спасти, ну и... Она замолчала, так как не знала того, как он отнесётся к её словам. По выражению лица офицера она поняла, что тот ей нисколько не верит, но женщина понимала, что и сама была не слишком убедительной, так что чего уж теперь-то говорить об этом? И, наверное, не было в её жизни более трудной задачи, чем завоевать доверие этого упрямца. Наомаса ей не доверял, это Мизуки прекрасно понимала. Он снисходительно позволял ей делать перевязки, кое-как соглашался есть простую деревенскую пищу, которую для него готовила вдова, а однажды даже соблаговолил разрешить ей выкупать себя. Но вот пить отвары трав, оставленных лекарем, парень отказывался наотрез. Немало усилий пришлось приложить женщине, чтобы всё-таки заставить его их пить. Заботы о раненом поглощали всё время и всё внимание Мизуки, и, уж поверьте, не было ничего удивительного в том, что она, постоянно споря со своим постояльцем и чуть не на коленях умоляя его выпить отвар или, к примеру, поменять повязку, как-то незаметно для себя стала считать этого человека такой же неотъемлемой частью своей жизни, какой когда-то был и её муж. Нет, конечно, между ними ничего не происходило. И всё же, молодая женщина всё чаще, занимаясь своими повседневными делами, вдруг ловила на себе его задумчивый взгляд, словно бы проникающий в её душу. А сама она... Сама она всё чаще замечала, что отчего-то смущается, оказавшись рядом с ним без особой на то необходимости. - Почему ты покраснела? - однажды спросил у неё Наомаса. - Я что, сказал или сделал что-то, что тебя смутило? Это было уже тогда, как он медленно, но верно поправлялся после своего неудачного бегства и после того, как его рана открылась из-за падения с лошади. С того дня, как это всё случилось, минуло уже, наверное, недели две с половиной или даже три. Ноябрь сменился декабрём и в воздухе уже более, чем ощутимо повеяло зимой. Дни стали совсем короткими, а по утрам на голых ветвях деревьев, на пожухлой траве и на земле серебрился иней, который таял только к полудню. Но снега всё ещё не было, только лишь иногда с пасмурного, тёмно-серого неба вместе с холодными дождевыми каплями срывались отдельные снежинки, но и они таяли в воздухе так и не успев коснуться земли. В это время люди предпочитали отсиживаться дома, возле очагов и жаровен, тем более, что и работы в деревне в это время года почти что и не было. Мизуки, занятая плетением татами, опустила голову и потупила взор. - Я... Я правда не знаю этого, Наомаса-сама, - произнесла она так тихо, что парень едва смог разобрать её слова. - Просто... Когда вы рядом, я чувствую себя как-то странно. Она многое хотела бы ему сейчас сказать, но отчего-то не решалась. А он... Он опять понял её неправильно. - Понятно! - усмехнулся Наомаса. - Выходит, что и тебя моё присутствие тяготит, точно так же, как меня тяготит то обстоятельство, что ты постоянно ошиваешься рядом со мной? - Н-нет, это не так! - затрясла головой молодая женщина. - Наомаса-сама, вы всё не правильно поняли. Ваше присутствие... Оно меня не тяготит, скорее наоборот. Я... Я и хочу быть рядом с вами, хочу помогать вам и заботиться о вас, и в то же время боюсь того, что вы меня прогоните и от этого мне делается как-то неловко и очень-очень грустно... Она вздохнула и дальше занялась плетением татами. Тростник с трудом сгибался под её вдруг ставшими непослушными пальцами, отчего само плетение получалось совсем не ровным и каким-то рыхлым. Внезапно один из стеблей с хрустом переломился и острым краем обломка вонзился в ладонь женщины. - Ай! - Мизуки немного испуганно смотрела на довольно глубокую ранку из которой сочилась кровь. Она не то, чтобы боялась крови, нет, просто растерялась от неожиданности, да и боль была довольно сильной, так как обломок стебля проткнул её ладонь почти до кости. Наверное, ранку нужно было бы перевязать, а перед этим обработать хотя бы той мазью, которой она мазала рану своего постояльца. Но вместо этого Мизуки просто сидела на полу и смотрела на то, как кровь медленно капает с её руки на пол, пятная при этом и неоконченную работу, и татами, лежавшие на полу. И тут вдруг она почувствовала чьё-то прикосновение к её плечу. Женщина подняла голову и увидела стоявшего прямо перед ней Наомасу. - Что-то случилось? - довольно холодным тоном поинтересовался он, и тем не менее при этом по его дрогнувшему голосу можно было понять, что он и вправду встревожен произошедшим. - Да... Вот... - Мизуки протянула по направлению к нему руку, на которой была ранка. - Ясно, - усмехнувшись, кивнул парень. - Ну, что же, этого и следовало ожидать. Ты ведь такая неловкая! Мизуки вздохнула, она понимала, что он её презирает, и ведь было за что. Надо же: испугалась такой крошечной ранки, тогда как не далее, чем нынешним же утром она снимала швы с его раны, которая до сих пор ещё представляла собой довольно жуткое зрелище. Но внезапно произошло то, чего молодая женщина никак не могла ожидать. Стоявший перед ней офицер неожиданно взял её окровавленную руку и прижал к своим губам, словно бы желая унять её боль. - Н-Наомаса-сама... - испуганно пискнула Мизуки. - Вы... Что вы такое делаете? Он, усмехнувшись, посмотрел ей прямо в глаза. - Ничего не делаю, - сказал парень. - Просто вспомнил, что когда я был ребёнком, то часто получал царапины и ссадины, когда падал с деревянной лошадки, а моя приёмная матушка всегда таким образом их мне лечила. Если хочешь, - добавил он, усмехнувшись, я даже могу произнести то небольшое заклинание, которое произносила она. Слушай же: "У лошадки боли, у коровки боли, А у Мизуки не боли и поскорее заживи!" - Хотя, - немного подумав, добавил Ии. - Это, наверное, неправильно: желать, чтобы болело у коровок и лошадок, которые не сделали никому ничего плохого. Скажем лучше по-другому: "У Мицунари боли, у Сакона боли, у Санады Юкимуры боли, А у Мизуки не боли и поскорее заживи!" - Ну что, так лучше? - добавил он, усмехаясь. - Так же куда лучше звучит, не правда ли? - Наомаса-сама... - покачала головой вдова. - Вот поменьше бы вы подобные вещи говорили, было бы лучше. Неизвестно ведь, кто мимо дома в это время проходит. А вдруг кто услышит и донесёт, куда следует? Тогда и вам, и мне плохо придётся. Вам - за то, что про нынешнего регента и его сановников неприличные стишки рассказываете, а мне - за то, что я их слушаю. - Да разве же это - неприличные стишки? - расхохотался Ии. - Что там неприличного, позволь поинтересоваться? - То, что вы желаете, чтобы болело у регента и тех, других людей, которые ему служат... - вздохнула Мизуки. - Не делайте так больше, всеми богами, какие только есть, вас заклинаю! Она хотела сказать что-то ещё, но не успела, потому что вдруг почувствовала прикосновение его губ к своим губам. Женщина охнула и, окончательно смутившись, залилась ярким румянцем. - Нао... Наомаса-сама! - с трудом вымолвила Мизуки. - Пере... перестаньте немедленно... Что... что вы себе п-позволяете?! Она вырвалась из его объятий и выскочила во двор. Её сердце неистово колотилось, как если бы хотело выскочить из груди, дыхание перехватывало, а ноги предательски подгибались. Мизуки понимала, что если бы она не сбежала, то... Только боги знают, чем бы всё это могло закончиться, учитывая, что ещё немного и она бы уже не смогла вовремя остановиться. Но отчего-то вместе с чувством облегчения из-за того, что ей удалось сохранить честь и верность погибшему мужу, было и какое-то странное чувство досады. Как если бы она сама отказалась от чего-то очень ценного и крайне важного для неё. - Нет, я не могу... Я не смею предать память о нём... - произнесла она тихо, ни к кому не обращаясь. - Если бы Санджиро был жив, он никогда бы не простил меня за это... Я должна быть верной ему даже после его смерти, а потому я не должна даже и мысли допускать о том, чтобы... В это время она почувствовала, как на её плечи легли чьи-то руки. Не нужно было долго гадать о том, кто это мог быть. Конечно же, её постоялец, кто же ещё? - Наомаса-сама?.. - не оборачиваясь, произнесла Мизуки. - Наомаса-сама, вы... Вы же понимаете, что я не могу, не смею отвечать вам взаимностью. Я должна хранить верность своему мужу, пусть даже его больше и нет в живых. К тому же, - добавила она. - Даже если я и позволю вам сделать то, чего вы пытаетесь от меня добиться, то для вас это будет всего лишь очередным развлечением, а для меня - пожалуй, самой большой драмой в жизни после смерти мужа. Поэтому я и прошу вас, нет, я вас умоляю: если вы испытываете ко мне хоть малую каплю благодарности и сочувствия, то лучше остановитесь, не продолжайте эту свою игру, которая ничем хорошим уж точно не закончится. - А ты глупее, чем я думал! - внезапно расхохотался парень, но смех его был беззлобным и совсем не ехидным. - Неужели ты и вправду думаешь, что я отношусь к тебе как к очередной игрушке? - Я... я не знаю, - покачала головой молодая женщина. - Но, мне кажется, что вы играете со мной, как кошка с мышью. - Ладно, - махнул рукой Наомаса. - Я не собираюсь тебя ни к чему принуждать, только хочу сказать, что я внезапно понял кое-что, чего не понимал прежде. То, что ты мне по-настоящему дорога. И когда я покину этот дом, - добавил он тихо. - Когда я покину этот дом, то пообещай, что ты уедешь со мной. Мы отправимся далеко на север страны, туда, где нынешнему регенту, будь он неладен, а также его шавкам до нас никогда не добраться. Я хочу, чтобы ты была не эпизодом в моей жизни, я желаю, чтобы ты и стала моей судьбой, моей жизнью... В это время с неба начали срываться крупные хлопья снега. Снежинки, на этот раз не перемешанные с дождём, а совсем-совсем настоящие, падали на промёрзшую землю и больше уже не таяли. - Вот и снег пошёл... - еле слышно произнесла Мизуки. - Первый снег в этом году. Первый! Вы понимаете это, Наомаса-сама? - Конечно, понимаю, - кивнул Ии. - Но самое главное, что это - первый снег в нашей новой жизни. В жизни, где мы наконец-то будем счастливы и где никто и ничто не сможет помешать нам быть вместе... ***** Оторвавшись, наконец, от своей работы, регент перевёл взгляд в сторону окна, за которым, медленно кружась в неведомом танце, падали первые снежинки. - Наконец-то пришла настоящая зима... - произнёс он тихо, ни к кому не обращаясь. - А то я уже думал, что снег в этом году так никогда и не выпадет. И в это время во дворе послышался чей-то отчаянный, почти душераздирающий крик: - Леди Нэнэ!!! Да как же так?!! Мицунари аж подскочил. Забыв о документах, с которыми он сейчас работал, регент выбежал из кабинета и опрометью помчался во двор, чтобы узнать, что там произошло. А во дворе и вправду творилось нечто удивительное. Масанори, Киёмаса и ещё несколько придворных окружили хрупкую женскую фигурку, причём Фукушима ревел в голос, а Като украдкой смахивал с глаз выступившие на них слёзы. - Ну, вы это чего, мальчики? - немного растерянно трепя их по волосам, говорила стоявшая рядом с ними ещё довольно молодая женщина. - Вернулась я, вернулась, так что теперь всё будет хорошо! - Леди Нэнэ?!! - Мицунари, остановившись возле крыльца, даже глаза протёр, настолько вид стоявшей рядом с его приятелями женщины, потряс его. - Немыслимо! Просто быть этого не может! Нэнэ, уже заметившая его, вырвалась из круга своих почитателей и, легко пробежавшись через весь двор, с разбегу бросилась на шею регента. - Вот я и вернулась, Лисёнок! - со смехом сказала она. - Вернулась, чтобы теперь уже всегда-всегда быть рядом со всеми вами... Ну, рассказывай, чем вы тут без меня занимались? - добавила она, с материнской лаской и обожанием глядя на своего любимца. - Хотя нет... Про Сэкигахару можешь ничего не говорить, я там была и сама всё видела. Удручающее зрелище, надо сказать. Ну, ничего, пройдёт зима, прорастёт трава и скроет всё то безобразие, что вы, большие, но бестолковые дети, там учинили. - Можно подумать, что мы одни там были, - немного обиженным тоном протянул Исида. Он-то считал Сэкигахару одним из самых главных своих достижений, а тут его за одержанную победу ещё и выбранили, как нашкодившего мальчишку. Да ещё кто выбранил? Госпожа Нэнэ, которая была для всех них всё равно, что родная мать! - Там, вообще-то, ещё армия Токугавы была, если что. - Ну, я и не говорила, что это именно ты один со своими друзьями там набезобразничал, - пожала плечами вдова кампаку. - Я просто сказала, что вы все там хороши оказались: обе армии и оба главнокомандующих. Изуродовать такое прелестное поле, надо же! Ну, ладно, не будем о грустном... Говорят, ты стал регентом, то есть первым лицом в государстве? На место моего покойного супруга не метишь пока? - Нет, не мечу... - покачал головой Мицунари. - Я только пытаюсь удержать это место для наследника Хидэёри. Как только ему исполнится пятнадцать лет и он будет провозглашён новым кампаку или, может быть, даже сёгуном, я сложу с себя обязанности регента и уйду в отставку. - И чем ты намерен заниматься в отставке? - лукаво улыбаясь, поинтересовалась Нэнэ. От этой её улыбки Мицунари вдруг почувствовал, как по его спине пробегает дрожь. Он слишком хорошо знал эту особу и понимал, что такая улыбка бывшей куноити не сулит лично ему ничего хорошего. - Ну... - уклончиво произнёс он. - Я не собираюсь совсем удаляться от дел, просто стану кем-то вроде советника при новом кампаку, но официально или нет - ещё пока и сам не знаю. - Ясненько... - задумчиво глядя на него, протянула Нэнэ. - Ну, а о том, чтобы, наконец начать заниматься устройством своей личной жизни, об этом ты не думал ещё, Лисёнок? Мицунари нервно икнул. Он не имел ничего против того, чтобы вдова кампаку называла его прозвищем, которое она сама же ему и придумала ещё в те времена, когда он только-только начинал служить при дворе. Но ему не слишком нравилось, когда она называла его так при ком-то, а сейчас, как на грех, народа во дворе было полным-полно. - Леди Нэнэ, - произнёс регент, понизив голос почти до шёпота. - Если вы хотите поговорить со мной на столь личную тему, то почему бы не сделать это у меня в кабинете, а не здесь, где полно людей? Хотя, - добавил он. - Не вижу необходимости обсуждать подробности моей личной жизни с кем-то, пусть даже и с вами, тем более, что с этим у меня всё в порядке, так что не извольте беспокоиться. - Я знаю, что у тебя всё в порядке, - хихикнула Нэнэ. - Кстати, поздравляю тебя, Лисёнок, с очередной дочкой. Это же третья уже, кажется? - Да, третья, - кивнул Исида. - Помимо неё и двух её сводных сестёр у меня есть ещё три сына от двух других наложниц, впрочем, вам это наверняка известно, леди Нэнэ. - Ага, и это не считая тех двоих, что... ой! - Шатенка, делая вид, что она чуть было не проболталась по поводу наследника и его брата, поспешно зажала рот рукой, но смеяться при этом не прекратила. - Ладно-ладно, не бойся, Лисёнок, больше не буду так тебя пугать, - добавила она, хихикнув. - Ты что же, подумал, что я и вправду выдам кому-то твою тайну? - В том-то и дело, что это - далеко не только моя тайна, - понизив голос почти до шёпота, произнёс Мицунари. - Вам, леди Нэнэ, это должно быть известно лучше, чем кому-то другому. Ведь это была ваша, а не чья-то ещё идея. - Всё-всё, молчу, уже молчу! - поспешно замахала руками бывшая куноити. - Так что, я могу поговорить сегодня с тобой, скажем после ужина? В это время послышался звук приближающихся поспешных шагов. - Леди Нэнэ! - воскликнул подбежавший к ним Масанори. - Ну кто же так делает? Не успели приехать, и уже опять сбежали от нас! - Никуда я не сбегала, вот она я, - улыбнулась Нэнэ, обнимая разом всех троих своих "детей". - Говорю же: теперь я всегда-всегда буду рядом с вами. И я никогда больше вас не покину... ...А снег всё падал и падал. Он словно бы заметал все следы прошлого, так, как если бы хотел, чтобы жизнь у всех без исключения людей начиналась с чистого листа...