Уроки смирения и навыки бунта

— Ты… ты хоть знаешь, что у тебя в овраге труп лежит? — Теперь в курсе. Откуда он там? — А я откуда должна знать? Это же твой овраг! Ты что, не слышал? Джонка поставила сумку на пол храма. Санзо лежит перед растрескавшейся статуей Будды, вытянувшись во весь рост, и смотрит на нее через плечо. Ему лениво, но фраза «у тебя труп в овраге» подействовала на него лучше, чем «у тебя боковая пристройка горит» — так сказала Джонка неделю назад. Санзо тогда ответил: «Как раз дождь собирается», и стал ждать этого самого дождя. Последний «как раз» пошел через час, остатки пристройки к тому времени дотлевали. Хотя это едва ли большая потеря — маленький храмовый комплекс давно значится в городских списках как «брошенные развалины ». Санзо все-таки спустился в овраг, в котором когда-то был небольшой пруд. Возможно, тут плавали золотые рыбки и карпы, а по камням ползали черепашки — но раньше и город был богаче, и монахи были живы. На бритой голове мертвеца с вытатуированном узором в стиле арабески зияет рана. Санзо перевернул тело, рассматривая лицо. — Видишь татуировку? Он из Копий, — подала голос Джонка, заглядывая в овраг. — Это вторая группировка после Шунонцев… Была. Только Шунонцы и могли его убить. — Разве настоящий мафиози не должен расчленить труп и закопать в пустыне? Почему он здесь? — раздосадованно спросил Санзо. Он посмотрел на мостик через «пруд». Наверняка когда он возвращался в храм вчера ночью, мертвец уже лежал тут. Удивительно, что он сам с мостика не сверзился, в его-то сильно нетрезвом состоянии. В овраг заглянул старик с лицом, похожим на сморщенную сливу. «Ага!» — сказал Мьёнш и заулыбался во все два черных зуба. — Старый козел, ты что-то знаешь? — спросил Санзо, не особенно надеясь на внятный ответ. — Пауки мои слышали. Этого человека сбросили в овраг двое в белых рубашках. — Капитаны Шунонцев, — сказала Джонка. Она зябко повела плечами. — Пауки слышали? — фыркнул Санзо, смотря на Мьёнш. Старик главный сумасшедший в городе, он совмещает эту почетную должность с «работой» настоятелем в разрушенном храме. В этом смысле Санзо повезло. Если вообще жизнь в этом городе можно назвать «везением». * Два года назад у Санзо на руках было пять сутр Тенчикайген, что делало его самым могущественным созданием на земле. Он этому отнюдь не был рад, как и наверняка все население планеты, которую — в теории — способен был этими самыми сутрами уничтожить. Санзо пришел в самый западный храм Трикая в надежде избавиться от лишних сутр — эдак от трех сразу, а может, под настроение, и от четырех — но посланцы богов ему не помогли. Может, слишком сильно были заняты собственными интригами, чтобы потрудиться отобрать у психопата орудие конца света. Трикая обязали Генджо самому выбрать новых хранителей. Санзо откровенно засомневался, что сможет найти таких людей, которые не станут снова играть с сутрами в это «собери их все» или «в конце останется только один». Слишком проблемное задание, чье выполнение растянулось бы на десятилетия, а ведь жить ему после всех полусмертельных ранений осталось, как полевой мышке. Генджо просто дошел до первого же уцелевшего монастыря на западе (запущенного, грязного, с послушниками, больше похожими на уголовников) и оставил три сутры настоятелю. Когда последний понял, что где Тенчикайген — там разъяренные боги — было поздно, его «благодетель» испарился. Трикая наверняка были в бешенстве, но единственное, что привязывало Генджо к ним — сутра Сэйтен — была у законного хозяина. Он был неподконтролен. В портовом городе Санзо пропил последние деньги, оставшиеся от похода, с такой старательностью, будто два года только об этом и мечтал, и в пьяном тумане решил –- логично, как ему тогда казалось — что раз он на западе, то нужно ехать дальше на запад, за океан, в края, смутно известные ему по знакомству с Хейзелом. На трезвую голову идея уже не была такой привлекательной, но капитан корабля повернуть категорически отказался, а Санзо, замученный морской болезнью, усложненной похмельем, был слишком безволен, чтобы его переубедить. Так он и добрался до страны, о которой не знал ничего, даже языка… В тот же самый портовый город Тогёнке монах вернулся через полтора года: с ящиком рома, с дырой от пули в ноге, с коллекцией иностранных фраз, с помощью которых он мог ругаться, угрожать, заказывать номер в гостинице и — но он никогда в этом не признается — делать комплименты трактирным девицам. Трикая не сразу среагировали на возвращение блудного Санзо, делегация напуганных монахов нагнала его у одного из крупнейших городов Тогёнке только через пять месяцев. Его уверили, что три сутры отданы (вернее, сначала отобраны у тех «подонков», которым Санзо их оставил, а потом уже отданы) надежным людям (читай: «лояльным идиотам»), попросили его больше не пропадать из божественной области обзора и осесть в каком-нибудь монастыре… Да хоть в монастыре вот этого города, Ана-Айя. Генджо сразу учуял в совете Трикая нотку угрозы и решил дать богам и себе перерыв. Когда минус-волны исчезли, закончив то, что в последствии назвали «демонической войной», ничего не изменилось, поскольку меняться больше было нечему. Не имели значения ни причины безумия ёкаев, ни причины жестокости людей — были только могилы близких, толпы сирот и взаимные обвинения. Обе стороны подсчитали потери, и их было так много, что говорить о новой жизни вместе было кощунством. Некогда единый Тогёнке теперь условно разделен на маленький запад и большой восток: ёкаи и люди. Но для города Ана-Айя все иначе — он стоит на самой границе, и ни одна из сторон не собирается вешать свой флаг в этом рассаднике опиума, идиотов и туберкулеза, больше похожем на стихийный лагерь беженцев. У города нет ни стен, ни стражи: исчезновения людей в войну никого, кроме родственников, не беспокоили, как и убийства невинных ёкаев. Возможно, это всеобщее равнодушие и есть разгадка того, что Ана-Айя остается единственным городом в Тогёнке, где люди и ёкаи до сих пор живут вместе. * — Монах! Что тут творится? — На краю оврага против солнца стоят две массивные фигуры. — Какого черта? Джонка придушенно охнула. Санзо прищурился, не опускаясь до загораживания солнца ладонью, и наконец рассмотрел пришлых — такие же бритоголовые с узором татуировок на блестящих макушках. — Мне тоже интересно, не я его убил. Раз это ваш человек, думаю, вы его сами отсюда унесете, — с некоторым облегчением закончил монах. Теперь это не его проблема. Левый бритоголовый вскинул вверх двустволку, одновременно с ним Санзо запустил руку в рясу, неохотно нащупав револьвер. Его револьвер сгинул еще в войну, на западе Санзо приобрел новинку: по размеру нечто среднее между его маленьким револьвером и титаническим Гросса, вот только зачаровывать оружие пришлось самому… «Твоя магия не знает середины: либо ни хрена, либо охренеть», — когда-то сказал ему Шуэй. Санзо был обижен на эти слова ровно до тех пор, пока ему не пришлось использовать зачарованное самим собой оружие. При выстреле револьвер гремел, как фабрика фейерверков в пожар, по мощности был на полпути между гаубицей и межконтинентальным баллистическим запуском, а отдача была такой силы, что Санзо удавалось устоять на ногах только из неебической гордости. Монах терпеть не мог этот револьвер, потому что даже классическое «пострелять по баночкам» с ним становилось ковровой бомбежкой. Теперь ему убирать три трупа… Или что там от них останется… — Оставьте его! К мафиози добавились еще два человека, обманчиво худые. Оранжевые рясы, опять-таки бритые головы, четки. Двустволка мгновенно была выбита, её хозяин плавно повернут вокруг оси и взят в захват; как скрутили второго из Копий, Генджо даже не заметил. — Не смейте непочтительно обращаться к Санзо-сама. Генджо отпустил револьвер, бесясь. Он знает, что иногда они дежурят у ворот храма — прячутся в тенях, сменяя друг друга. Послушники из монастыря, который стоит в центре Ана-Айя. Точные движения, выдававшие невероятное мастерство — и два бандита на земле, трясут головами в полубессознанке. Вот и спрашивается, где были эти умельцы в войну? Усиленно молились в надежде, что боги все исправят? Послушники поклонились Санзо. — Вас сюда настоятель прислал? — Джубоко-доно сказал, что в городе неспокойно. Кланы в городе вступили в сражение. Он беспокоится за вас, Санзо-сама. Мы должны защитить вас. — На хер пошли. Монахи поклонились повторно и исчезли из вида, не забыв, впрочем, прихватить с собой бандитов. Генджо невольно спросил себя, увидит ли этих парней из Копий еще когда-либо… и кто-либо. — Эти монахи ведь помогли тебе, — сказала Джонка, пытаясь сделать невозможное: усовестить Санзо. — Они замечательные люди, а в Ана-Айя это такая редкость. Генджо хмыкнул. Объяснять Джонке он ничего не собирается, тем не менее стоит ее предупредить: — Настоятелю Джубоко нельзя доверять. На них кровь. — Может, ты чувствуешь кровь, потому что стоишь рядом с мертвецом? — влез Мьёнш, пересидевший всю стычку за статуей лягушки. Санзо осознал, что только что послал очень услужливых парней, которые могли бы прихватить труп с собой. — Умничка, — поздравил он себя. * Центральный монастырь Ана-Айя полная противоположность запущенному храму на краю города: ухоженный и богатый. Именно к нему Трикая надеялись приписать Санзо, то же самое попытался сделать и его настоятель. Обычно монастыри в центре городов плохо справляются с правилом «без страстей, без излишеств»: слишком много вокруг искушений. Но не этот. Здесь, среди наркотических притонов, публичных домов и мафиозных клубов, царит могильный аскетизм. С утра до ночи мужчины-послушники тренируются, драят храм до блеска и общаются с посетителями — со многими из которых глава монастыря встречается лично. Санзо видел среди прихожан и капитанов Шунонской мафии в показно белых рубашках. В этом лубочном благодушии что-то было не так. И дело не в полумертвом смирении послушников, не в приторной вежливости Джубоко, который на самом деле преклоняется перед Санзо. Что-то было не так в ночной тишине монастыря, в далеких, наглухо закрытых комнатах; едва слышный стук, едва заметный запах, который больше чувствовался языком, чем носом. Душными ночами, в самой лучшей келье, Санзо засыпал с мучительным трудом. Ему снились красочные муторные сны, в которых он никогда никого не терял, ни в кого не стрелял, и сутр Тенчикайген никогда не существовало… Полная противоположность кошмарам. Про себя Санзо назвал их «чудовищными снами». Но Генджо не привык терпеть — альтернативу он нашел быстро. Джубоко выглядел по-настоящему огорченным. — Санзо-доно, Мьёнш пусть и признан настоятелем храма на границе города, но я назвал его таковым из жалости. Я надеялся, что это помешает администрации снести развалины… Мьёнш лишен разума с рождения. Всю жизнь он был уборщиком в храме — это единственное, на что он годился, и когда обезумевший ёкай убил всех монахов, он остался там один. Он не сможет о вас заботиться, защитить. — Мне не нужны ни забота, ни защита, — сказал Санзо. — Я сам по себе. Тем же утром он официально был приписан к разрушенному храму на границе Ана-Айя, чей настоятель-уборщик разговаривал с пауками и ел траву. И это место нравилось ему гораздо больше. * — Санзо-доно, рад вновь вас увидеть. — Джубоко поклонился ему, и взмахом руки пригласил последовать за собой. Среди дня монастырский храм полон прихожан. Многие здесь ищут последнюю надежду — монахи раздают нуждающимся еду, одежду, деньги. Большая часть подаяния умыта кровью, ведь основные спонсоры монастыря сутенеры и наркоторговцы. — Вы послали своих людей ко мне. Я говорил, что мне это не нужно, — с нажимом сказал Санзо. Личная приемная настоятеля заставлена статуями воинственных богов. Нефритовые статуэтки, расшитые мелким бисером подушки, фарфоровая посуда — странно, что местные бандиты до сих пор не разгромили монастырь. — …Санзо-доно, признаюсь — я не понимаю, почему Трикая оставили вас одного. Вы еще слишком молоды и беспечны. До меня доходили слухи о драках в кабаках и о той танцовщице из клуба Шунонцев, Джонке, которая часто заходит в ваш храм… Я вас не порицаю: будь вы другим, война закончилась бы иначе. Но мы потеряли слишком много талантов, мы не можем больше позволить себе потери. «Санзо» это не просто должность и не просто человек. Так что я не могу исполнить вашу просьбу и оставить вас в покое, тем более сейчас, когда Шунонская мафия заливает город кровью… Мои люди уже забрали мертвеца из храма, надеюсь, это последний случай, когда Шунонцы оказались так близко к Вам. Санзо вытащил из-за пояса сверток сутры Матэн и протянул настоятелю. — Если я слишком беспечен — вот сутра. Вы можете стать следующим Санзо. Улыбка сползла с Джубоко — настоятель неуверенно потянулся к сутре, как к огню в ночной холод, но его рука дрогнула. — Я никогда этого не хотел… Эти сутры — разве это не ярчайшее подтверждение существования богов?.. — Богов? Я не уверен в существовании именно богов, — сказал Санзо, пряча сутру за пояс, к ее близняшке. — Только в существовании ребят, называющих себя таковыми. — Не идите против небес, Санзо-доно, даже если они и виноваты, — Джубоко снова растекся в самой искренней улыбке. — Боги они или только притворяются таковыми, не вы должны об этом думать. Не ставьте себя под удар, а вместе с вами людей, которых вы спасли или спасете. Кто еще сохранит сутры вдали от любопытства и алчности? У нас так много святых и так мало солдат. — Ласковая улыбка. Санзо в ярости покинул монастырь. Он не стал даже говорить Джубоко очевидное «я живу для себя» — впервые в его жизни это прозвучало бы жалко. С началом мафиозной войны — очередной — город не слишком-то изменился. По правде, чтобы что-то изменить в этой дыре нужно событие сродни танковой атаке, раз уж даже воскрешение Гюмао прошло мимо его жителей. В глаза ему истерично бросилось что-то белое. Санзо прикрыл лицо ладонью, пытаясь нащупать в одежде револьвер… — Санзо, пожалуйста, не убивай Хаккурю, он просто соскучился… Даже по тебе. — Хаккай?