Ad Interim

И если ты не понял это за те столетия, что мы были вместе, пойми это сейчас. Семья - это не те люди, что нянчатся с тобой, что угождают любым твоим желаниям. Это те, кто борются за тебя, и за кого ты борешься.© На момент 1782 года Софии Саммер было шестнадцать лет - тогда, в свой первый день шестнадцатилетия, она перестала быть собой. Если вернуться на семь лет назад, можно было бы узнать кое-что другое. Можно было бы услышать от своего отца, что с этого момента никто собой больше не будет. Софии было девять, когда её отец, Нейтан Саммер, вернулся домой пьяный вдребезги, с рассечённой бровью, разбитой губой и настоящий охотничьим азартом во взгляде. Нейтан Саммер отпраздновал свой день рождения, а через час узнал, что началась война. От Нейтана Саммера пахло перегаром, дрожжами и совсем немного вербеновым настоем. Мать Софии, увидев его, тихо ахнула, после чего, взяв себя в руки, сразу же взялась за полотенце. Через несколько минут, устав слушать громкий смех своего мужа, взялась за утварь. - Черт возьми, Дженни, теперь я понимаю, почему товарищи зовут меня подкаблучником! - по-прежнему громко смеясь, говорил он. - Ты меня и в хвост, и в гриву, а я даже шлепнуть на тебя не могу для острастки! - Ты не подкаблучник, а пьяница, - грозно отчеканила Дженни, снова треснув его полотенцем по лицу. - Третий раз за месяц, Нейтан! И каждый раз - на глазах у дочери. Постыдился бы. - Совсем скоро мы все забудем о стыде, Дженни, - покачал головой Нейтан. - Если уж на то пошло, мы забудем, кто мы есть на самом деле. - Ну точно - пьяница, - обречённо сказала Дженни. - Я вышла замуж за пьяницу, у которого началась белая горячка. Что ты опять выдумал, Нейтан? Вряд ли я смогу выпить столько, чтобы забыть, кто я есть на самом деле. Или кто-то в этом городе, кроме, конечно, тебя. - Оставь, Дженни, - примирительно сказал Нейтан. - Дай насладиться последними деньками в таверне, последними деньками с тобой и дочерью. Через неделю я всё равно отправлюсь на фронт. Для Нейтана Саммера и фронт, и война были вещами самими собой разумеющимися. Даже, в какой-то мере, долгожданными. Он не представлял своей жизни, чтобы не вляпаться в какую-нибудь заварушку и, не смотря на слова жены, неприятности он любил принимать в состоянии трезвом. Для человека с добродушным характером это было непросто. Для человека его репутации - почти невозможно. А война могла это изменить. Но, не смотря на то, что Нейтан Саммер отчаянно хотел вырваться из круговорота своей размеренной, сытой, довольной жизни, он понимал, что свою семью ему следует сослать как можно дальше. У него имелись плантации за городом, имелось несколько домов достаточно далеко от Южной Каролины. И он знал, что отправит жену и дочь именно туда. Война не должна была до них добраться. В Чарльзтауне свои семьи оставляли только те, у кого не было выбора. В последнюю ночь, когда Нейтан Саммер всё ещё находился в их доме, София спала исключительно плохо. Погода была мягкой и теплой, в воздухе витал запах мёда и вербены, и можно было услышать тихое стрекотание сверчков за окном. София перевернулась на другой бок, пытаясь заснуть. Ей не хотелось покидать Чарльзтаун, не хотелось ехать на плантации, и ждать, когда вернется отец, когда закончится война. Лучше бы она не начиналась вовсе. Но больше всего ей не хотелось покидать Айвори. - Почему не спим, София? София вздрогнула, отвернувшись от стены и посмотрев на своего отца. Уходить ему нужно было на рассвете, и София была уверена, что до него ещё достаточно времени. Не смотря на это, Нейтан Саммер уже переоделся в форму. - Я обдумываю стратегические действия, - важно ответила София. - Вот как! - восторженно воскликнул отец. - Я с удовольствием послушаю о структуре твоей стратегии, София. - Нет никакой структуры, - отмахнулась София. - Я просто хочу сделать так, чтобы ты, папа, не уезжал на войну, а остался с нами. Прошу тебя, поехали на плантации вместе. - Ох, милая, - покачал головой Нейтан, погладив дочь по голове. - Я не могу предать своих товарищей. - А нас с мамой, значит, предать можно? Нейтан Саммер вздохнул и, вытащив дочь из постели, усадил к себе на колени и начал гладить по голове. София сама не заметила, как поначалу тихие всхлипы перешли в сильные рыдания. - Папа, пожалуйста, не уезжай. С тобой может что-то случится. - И что же со мной может случиться? - шутливо спросил Нейтан. - Не ты ли мне говорила, что я - непобедимый? - Папа, я просто тебе врала, - вытирая слёзы, сказала София. - Непобедимых - нет. Как и бессмертных. Когда молчание её отца показалось слишком долгим, София подняла голову и поняла, что тот смотрит на неё задумчиво, с каким-то непониманием во взгляде. София искренне надеялась, что то, о чём сейчас думал её отец, заставило бы его передумать. - Я уйду на рассвете, - наконец сказал он. - Не буду тебя будить, но если проснешься - надеюсь, ты меня проводишь, София. Когда её отец почти открыл дверь и почти вышел, София его окликнула: - Дело ведь не в товарищах, да? Дело в том, какой ты человек. - И какой же я человек, София? - Хороший. Ты хороший человек, папа. Но ты не принадлежишь самому себе. И ты выбрал не ту сторону. София не сказала этого вслух, но, кажется, отец её понял. Прежде, чем закрыть за собой дверь, он сказал: - Да, я хороший человек. Я человек Короля. София, слишком измученная этим разговором, уснула крайне быстро. Проснулась она, когда солнце находилось в зените. Последующие пять лет София и Дженни получали весточки от своего отца - и каждый раз, получая письмо, они находили исключительно одну строчку, в которой говорилось, что он всё ещё жив. После этого письмо незамедлительно сжигалось, и то была инициатива Софии. Она всё ещё помнила, как её мать, прочитав письмо от начала и до конца, целый день не выходила из комнаты. Тогда София не знала, как её успокоить, как остановить картинки перед её глазами. После этого она начинала читать первой. Пробегалась по строчкам, показывала матери ту, в которой сообщались хорошие вести, а после - бросала бумагу в камин. София знала, что так - правильно. Если ты не знаешь о проблеме, значит, проблемы нет вовсе. Когда Софии исполнилось пятнадцать, она снова встретилась с Айвори. Ох уж эта Айвори - постоянно влипала в какие-то неприятности, хотела заполучить всё внимание на свете, не знала о таком слове, как «нет», и совсем не представляла, что такое послушание. Софии, безоговорочно выполняющей все просьбы, приказы, Софии, которая слушала каждое слово матери и гувернантки, Софии были непонятны эти черты Айвори. В Айвори было слишком много нервозности, горящих глаз и какого-то вечного противостояния всему, что вокруг неё происходило. Но Айвори была её подругой детства, пусть даже тогда она была себе на уме. Прошла неделя с пятнадцатилетия Софии и первое, что она увидела, открыв глаза, было лицо Айвори. Она сидела в одном из кресел Софии, на ней было одно из платьев Софии, и ножницы, которые она держала в руках, тоже принадлежали Софии. Когда Айвори проснулась, то сразу же потянулась, дотронувшись до штор Софии и отодвигая их, впуская солнце. - Доброе утро, цветочек, - прощебетала Айвори, улыбаясь. - Скучала по мне? - Да, - тепло улыбнулась София. - Без тебя было тоскливо. София, встав с кровати, невольно залюбовалась Айвори. Залюбовалась её золотистыми волосами, чистыми голубыми глазами и гармоничными чертами лица. Айвори была красива аристократичной, чистой красотой. Почему-то Софии думала, что Айвори больше подошло бы быть тихой. И этих своих мыслей она не понимала. - Мы живём почти рядом с вами, - говорила Айвори, когда София уговорила свою мать отпустить их на прогулку. - Так что я буду часто к тебе наведываться, если, конечно, Дженни сможет вытерпеть моё присутствие. - Мама не такого плохого мнения о тебе, как ты думаешь, - попыталась сгладить неловкость София. - Я согласна с тобой, потому что её мнение полностью равнодушное, одновременно с презрением, - поморщилась Айвори. - Слышала, что она сказала? «Снова эта Айвори!». Как будто меня и рядом не было. София покачала головой и, улыбнувшись, взяла Айвори под руку. Может быть, её мать и не любила Айвори, но вот София относилась к ней крайне тепло. С Айвори всегда было спокойнее. С Айвори всегда было тише. С Айвори было лучше - если бы не некоторые моменты. Под «некоторыми моментами» София иногда сама не понимала, что имела в виду. Или не понимала никогда. - Открой глаза, София, - прошептала Айвори. Софии не нужно было открывать глаза: они были полностью открыты. Да и как им не быть открытыми, когда нельзя было показаться уставшей, или недовольной, или скучающей. София находилась на соседней плантации, София находилась в доме семьи Аллен и София всеми силами старалась держать глаза открытыми. Это было сложно - каждый раз, стоило ей зацепиться взглядом за что-то, что находилось в главной гостиной, у неё рябило в глазах. Рябило от пестрых ковров под ногами. Рябило от павлиньих перьев в вазах, от самих ваз - тоже. Невольно напрашивались вопросы, как адекватный человек мог выбрать такие цвета для своей мебели. София была уверена, что ещё немного - и её начнет мутить. Вопрос только был в том, от чего - обстановки или одного из сыновей миссис Аллен. В отличие от её мужа, который ушёл на фронт сразу же, как выпала возможность, его сыновья предпочли остаться дома. Возможно, сказывалось воспитание, которое они получали только от матери. Возможно, природная трусость. Потому что рассказы Жана Аллена говорили исключительно о его трусости. И, возможно, о садизме. - Охотиться сейчас опасно, - важно сказал Жан, придвигаясь ближе к Софии. - Говорят, на неделе колонисты того и гляди, а заглянут в наши леса. - Колонисты не могут заглянуть в наши леса никоим образом, - встрепенувшись и отодвигаясь от Софии, сказала Айвори. - Самый ближайший военный лагерь - в пятнадцати милях от нас. Самое ближайшее к нам сражение - и того дальше. Бэм запнулся на полуслове, недовольно посмотрев на Айвори. И снова придвинулся к Софии, продолжив: - Что такое пятнадцать миль для охотника, который загоняет свою жертву в ловушку? - продолжил Жан. - В те выходные я... - Жан, для нас каждый день - один большой выходной, - снова сказала Айвори. София, сдавшись под недовольным взглядом матери, аккуратно толкнула Айвори меж рёбер. Айвори недовольно на неё посмотрела - но сразу же замолчала. - Так что было в те выходные, Жан? - попыталась сгладить напряжение София. - В те выходные я забил огромного медведя! - с охотничьим азартом в глазах сказал Жан. - Только представь - огромный лес, никого вокруг, никакой поддержки, никакой помощи, только я и огромный, свирепый медведь. Ты знаешь, что нужно для того, чтобы убить медведя в одиночку? Ты знаешь кого-то, кого зовут Джейми, ты знаешь кого-то, кто мог бы с этим справиться? София чувствовала, как её разум наполняется голубыми волнами, белой галькой и величественным зданием. Ты знаешь, что будет делать Джейми, когда пойдёт дождь? Эта Джейми, кем бы она ни была, обязательно стояла бы под дождём с человеком, который бы значил для неё что-то настолько важное, что София с трудом могла понять это чувство. Эта Джейми могла бы справиться с этой ситуацией. - А знаешь ли ты, София, сколько труда нужно, чтобы загнать медведя в ловушку, в такую, которую бы он не смог сломать или повредить своими когтями? А знаешь ли ты, София, что есть кто-то, кого зовут Аврора Андерсен? София чувствовала, как её разум наполняется цветущими камелями, шелковыми нитками и осколками витражей. У Авроры тоже было что-то, благодаря чему она понимала, что так - правильно. У Авроры было что-то, благодаря чему она была спокойной, не хотела метаться, не хотела кричать, у Авроры было что-то, что делало её - собой. - И вот стою я над этим медведем - а он не шевелится. Я, было, подумал, какой я молодец, завалить такую громадину с первого удара... То был всегда последний удар, и всегда был ещё кто-то. Всегда был кто-то ещё, и всегда было - что-то ещё. Что-то, вспыхивающее под веками в самый последний момент - у всех. У Джейми. У Авроры. И у той, кого звали Мара. И у всех них что-то происходило. Как и сейчас - это происходило с Софией, но одновременно - этого не было. С этим нужно было что-то делать. Это нужно было исправлять. Жан продолжал говорить, София уплывала всё дальше, и вернулась она лишь тогда, когда услышала громкий голос Айвори. - ... проблема в том, что Софии не интересно, София устала, и София хочет вернуться домой. Айвори взяла Софию за руку, но прежде, чем вывести её из гостиной, обернулась и весело подмигнула: - А ещё София считает, что сражаться за короля, когда остальная часть Америки погибает за свои права - чушь собачья. Но никто из вас, конечно, этого вслух не скажет. Будем считать, что и от Софии вы не слышали этого тоже. Айвори вывела Софию из дома, прошла с ней до одного из цветущих деревьев лимонов и аккуратно приложила её к дереву. - У тебя сегодня день рождения. - Спасибо за напоминание, - поморщилась София, дотрагиваясь до головы. - Я помню, сегодня мне исполнилось шестнадцать. - Проклятье, - сквозь зубы процедила Айвори. - Тебе сейчас сильно плохо? - Мне не плохо, - покачала головой София. - Просто ощущение, что я постоянно в другом месте. А потом в ещё одном другом месте. Из-за этого постоянный туман в голове, и хочется себя вести так, как... - Как я, - закончила за неё Айвори, когда София замолчала. - Тебе хочется вести себя так же, как я. Я поняла. Ночью, прежде чем потушить свечу, София аккуратно её взяла и поднесла к лицу Айвори. - Что ты пытаешься рассмотреть? - меланхолично спросила она. - Проблему. - Тогда тебе стоит зажечь несколько свечей, - сказала Айвори. - Зажечь их утром. И подойти к зеркалу. Может быть, тогда ты и сможешь разглядеть хоть что-то, хотя я в этом сомневаюсь. - Почему ты так со мной? - непонимающе спросила София. Иногда Айвори действительно становилась такой, и София никак не могла понять, в чём именно она проявилась. - С каждым днём мне всё сложнее с тобой по-другому, - помолчав, всё же сказала Айвори. - Я попробую объяснить, София. Помнишь, когда тебя затягивали в корсет, совсем скоро ты начала ныть, что этот корсет сломает тебе хребет? Видишь ли, это маловероятно. Нельзя сломать то, чего нет. София ничего не ответила на это, только пожала плечами. Если Айвори была в таком настроении, с этим уже ничего нельзя было поделать. Только смириться и терпеть. София легла в кровать и потушила свечу, достаточно быстро провалившись в сон. На тот момент, когда София уснула, ещё не прошло и суток с её дня рождения. На момент 1782 года, в день своего шестнадцатилетия, София Саммер перестала быть собой. София Саммер стала раненным солдатом. София посмотрела вниз и увидела свои мускулистые ноги, обутые в высокие черные сапоги, София увидела небольшой кусок синего мундира. София подняла голову и увидела остальное: небольшую реку, полностью окрашенную в красный, десятки солдат, что лежали лицом вниз и не двигались, какого-то человека, который подходил к каждому, кто дышал, переворачивал на спину и выкалывал глаза. Тот солдат, внутри которого она была, определенно жив был. Но когда София прислушалась к его чувствам, то захотела заметаться, закричать, забыть об этом - и не смогла. София была искренне уверена, что такой слабости и беспомощности не должен ощущать никто. Этому солдату, кем бы он ни был, нужно было выбираться. - Закрой глаза, цветочек, - послышался над её ухом голос Айвори. - Вот так, молодец. А теперь - иди к нему. - Я не знаю, как это сделать, - панически ответила София, не в состоянии сделать движение. - Найди нужное слово, София, и быстрее, - раздраженно сказала Айвори. - А иначе ему станет хуже, чем сейчас. В тот момент, когда Айвори произнесла эти слова, Софии захотелось её ударить. Этому человеку не могло стать хуже - потому что хуже быть не могло. Но дело было вовсе не в этом - он не должен был чувствовать такого вовсе, никогда, не при каких обстоятельствах. Если и на свете был кто-то, кто не заслужил никаких страданий, то София Саммер определенно видела этого человека перед собой. Ей нужно было сосредоточиться. Ей нужно было найти слово. И в тот момент, когда София была уверена, что это слово вспыхнуло в её сознании, вертелось на кончике её языка, её под бок и перевернули с бока на спину. А после - один быстрым, молниеносным движением проткнули оба глаза. Когда Софии было четырнадцать, ей в руки попало несколько трудов Рене Декарта. Теория, предложенная Декартом, называлась Картезианским дуализмом. Декарт, положивший многие годы на алтарь изучения сознания, большую часть жизни задавался вопросом, существовало ли что-то, что люди знали с уверенностью абсолютной, без любой тени сомнения. В своих поисках Декарт использовал метод систематического сомнения. Он подвергал сомнению буквально каждое утверждение, в том числе те, которые большинство людей воспринимали как нечто само собой разумеющиеся. Возможно ли, что мир, в котором мы живём, не существует, и всё это - лишь галлюцинация или сон? Возможно ли, что наши органы чувств обманывают нас, и мир - вовсе не то, чем нам кажется? А настоящее ли моё тело, или оно тоже не считается реальным? Откуда мы знаем, что в данный момент не находимся в состоянии сна? Все вопросы Декарта всегда сводились одному и тому же: существовали ли что-то, о чём он мог говорить с абсолютной уверенностью. Вывод у него всегда оставался один: мы не знаем, потому что абсолютной уверенности в этом нет, даже если и кажется, что совсем наоборот. Была у него теория, что существует демон, который навевал на людей галлюцинации и иллюзии. И тогда Декарт решил узнать, было ли у него нечто такое, в чем он не мог заблуждаться никогда? Существовало ли нечто, что не могло подвергаться магии демона? И Декарт это нашёл. Cogito, ergo sum. Мыслю - следовательно, существую. Декарт указал на то, что до тех пор, пока существовал какой-либо мыслительный процесс, даже иллюзорный, бредовый, неподдающийся объяснению - человек, как субъект, всё же существовал. Она была уверена, что не спала. Она была уверена, что это не является галлюцинацией. И она была уверена, что существовала, но при этом знала, что такого просто не могло быть на свете. Сейчас, неловко хватаясь за глаза и крича, София бы очень хотела вернуться на двести лет назад - поговорить с этим Декартом. - Прекрати ныть и визжать, - послышался над её ухом недовольный голос Айвори. - Это всё равно происходит не с тобой. Другой вопрос - что сейчас происходит у тебя в голове? - Я не знаю, мне больно! - Нет, тебе кажется, что тебе больно, - не согласилась с ней Айвори. - Больно сейчас другому человеку. И тебе нужно попасть к нему. Что у тебя в голове, София? Нет, пожалуй, София могла променять свою встречу с Декартом, если бы с ним встретилась Айвори. В его теории появилось бы много новых прорех. Хотя бы потому, что он точно бы задумался, а действительно ли существовали такие, как Айвори. - Декарт, - ответила София, схватившись за глаза - жгло их с нещадной силой. - Дагаз? - Нет, не Дагаз, а... Дагаз - что-то, что призывало верить в собственный успех вне зависимости от складывающихся обстоятельств, пусть даже они были и в совершенно не в её пользу. Дагаз говорила, что все проблемы оценены субъективно, потому что время показывало, что они сильно преувеличены. Декарт. Дагаз. Беркана. Беркана была связана с домом, с чем-то, что было прочно связано с сердцем. Всегда было что-то, что связано с сердцем. Всегда было что-то, что принадлежало именно тебе, без иного на то расклада, но это были вовсе не Декарт, Дагаз, Беркана, и вовсе не остальные. Остальные руны. - Наутиз! Софию швырнуло в ближайшую стену и следующее, что она почувствовала, быль сильный удар, сопровождаемый всплеском. Когда она открыла глаза, то едва не закричала: ей этого очень сильно хотелось. Ей хотелось кричать, ныть и плакать, ей хотелось найти этого Декарта и сказать, что демон существует. Ей хотелось проснуться в своей кровати, а не находиться в ледяной красной воде, находиться в окружении десятков трупов с выколотыми глазами. - Глядите, он ещё трепыхается! Клянусь, я проткнул его раз семь, и это я не беру в расчет его глаза! - Какая сильная девочка. - Девочка? Колин, совсем всё у тебя плохо, да? Этот при всём желании на девочку не потянет. - Я слышал, как его звали те отбросы, - тот, что пониже, пнул одного из мертвых солдат. - Барбарой. - Выходит, парень, тебя зовут Барбара? - в голосе того, что был под два метра, слышалось небывалое удивление. - Родители что, настолько сильно тебя ненавидели или просто хотели девочку? Может быть, тебя и в платья наряжали? - Эй, парни... София похолодела, услышав над собой голос. - Его то, может, и не наряжали. А вот её - определенно да. Софию он перевернул ногой, с маниакальным интересом уставившись в её лицо. - Господь всемогущий! - сказал тот, что был под два метра, подходя к своему товарищу. - А эта куколка здесь как оказалась? - Гуляла по лесам и собирала травы, - иронично ответил низкий тип, подходя ближе. - Мы почем знаем, черт тебя дери? Как ты здесь оказалась, лапочка? - Какая разница, как она здесь оказалась! - азартно воскликнул тот, что перевернул Софию на спину. - Я полгода в компании вас, ещё немного, и крышей поеду! Ух, представляю, какое веселье ждёт меня этой ночью. - Полегче, парень, - предупреждающе сказал низкий. - Полагаю, первым будет тот, кто старше по званию. - Нет, - не согласился он. - Первый будет тот, кто её нашёл. У Софии снова начала биться в голове навязчивая, скользкая мысль - Декарт был не прав во всём. Весь мир являлся галлюцинацией. Всё, что окружало этих людей, тоже ей было. Потому что не могло окружать кого-то, кто был таким, такое марево золотой пыли, такое яркое, неудержимое сияние. - Внеси разлады. София открыла глаза, вяло мотнув головой - над ней возвышалась Айвори, недовольно притопывая ногой. - Спаси меня, - одними губами сказала София. - Серьёзно? - подняла брови Айвори. - Я и так большую часть за тебя сделала. Просто внеси разлад в поле, и они поубивают друг друга сами. - Спаси меня, - повторила София, отпуская себя и плача. - Пожалуйста, прошу тебя, умоляю, спаси меня, спаси меня. - О, не волнуйся, лапочка, - улыбнулся один из типов, и София уже не понимала, кто из них кто. - Обещаю, больно не будет. - Нельзя такой быть, София, - вздохнула Айвори, поднимаясь и отряхивая платье. Солнце, проскользнувшее сквозь листья, высвечивало её макушку, создавая ослепительный, белоснежный ореол. Айвори выглядела ангелом, ниспосланной на землю. В какой-то момент ореол засиял ярче и София, вскрикнув от очередной вспышки боли в глазах, окончательно провалилась в темноту. Когда София открыла глаза, то поняла, что больше не лежит в воде. Она сидела над мужчиной, которым она была и трясла его за плечи, попеременно что-то повторяя. Слух не вернулся до конца - она и не понимала, что говорила. Почему она начала стаскивать с него перчатки, София тоже не понимала. Поняла только, когда до болезненной отдачи в собственной руке сжала его руку. А через время, показавшееся бесконечностью, она подумала вот о чём - даже если Рене Декарт был не прав, ей было плевать. И если это было иллюзией, если это было галлюцинацией, то она хотела бы остаться в ней навсегда. Существовать в мире, где не было этого чувства, существовать в мире, где не было этого человека, София Саммер определенно не хотела.