Ad Interim

Очень трудно в наше время быть личностью, просто реальной, настоящей личностью. Каждый из нас собирает по штриху от разных образов, коим несть числа, - вместо того, чтобы оставаться самим собой.© Испанская инквизиция добралась до всего остального мира. Весь остальной мир включал в себя Данию. В Дании, в 1410 году, родилась Мара Меффлёр. Мара Меффлёр, вступив в возраст сознательный, сразу возненавидела вещи, которые добирались до неё без разрешения. Без её собственного согласия. Испанская инквизиция в их стране называлась святой. Нет, даже не так: не просто святой, Святой. Святая инквизиция как Бог, как Вера, как Слово Божье. С придыханием, трепетом, ужасом перед тем, что являлось Богом. Бог, как и святая (Святая, часто поправляла себя Мара) инквизиция добирались до всех, и не было никому спасения. Посланники Святой инквизиции говорили, что они - посланники Божьи. Посланники Божьи ворвались в их деревню без разрешения. Посланники Божьи привели с собой Бога. Что являлось богом? Кем был бог? Почему он думал, будто имеет право мешать своим присутствием? Маре Меффлёр было девять лет, когда она спросила об этом своего отца. Мара Меффлёр об этом пожалела: тем же вечером она была её спину иссекли прутьями и отправили спать на улицу. На следующий день Мара делала вид, будто вчерашнего вечера не существовало. Она часто замечала, что это работает: если делать вид, что чего-то не существует, все начинали в это верить. Мара Меффлёр не знала слово «тактика», но знала слово «игра». В играх она выигрывала всегда. В первой игре, которая принесла ей поражение, снова вмешался Бог. Бог, который принёс в их дом своих посланников. Маре было пятнадцать, когда они появились на пороге дома её семьи. Их было трое. - В деревне ходят странные слухи, - начал один из них. - Недобрые слухи, Мара. Скажи, что ты делаешь по вечерам, когда остаешься одна? Её мать стояла за спинами инквизиторов, и смотрела на свою дочь с мольбой в огромных глазах. Мара Меффлёр пыталась понять, чего от неё хочет мать. Сказать правду? Ведь Бог не признаёт лжи, Бог не любит, когда лгут ему или его предвестникам. - Часто гуляю в лесу, собираю травы для нашего дома, ищу съедобные грибы, - честно ответила Мара. - Ночью мне плохо спиться. Инквизиторы отшатнулись от неё, переглядываясь, перешептываясь между собой. «Ночью Бог оставляет её». «Ночью Ангелы покидают её». «Ночью её зовет дьявол». О дьяволе посланники Божьи говорили пренебрежительно, сплевывая на землю. Они говорили, что дьявол живет под землей. А Бог - на небесах. Получается, Бог отвечал за то, что происходило с их окружением: водой, ветром, солнцем над головой. Дьявол же отвечал за всё остальное: урожаи для пропитания, древесину для их домов, за хлопок для их одежды. Это было так? Или существовало нечто другое? Каким образом Бог создал всё, что их окружало? Помогал ли ему в этом дьявол? Может быть, они вовсе не враги. Может быть, у них были общие интересы. Маре Меффлёр не составило труда поделиться этим с инквизиторами. Ей казалось, что они должны знать ответы на все вопросы. Они считались умными людьми в их деревне. Да, именно так их и называли. «Умными». Умный - способный к сложным рассуждениям и правильным выводам, именно так характеризовала для себя Мара это значение. Значит, эти умные люди должны знать ответы. Значит, они смогут ответить Маре, правильны ли её рассуждения. Следующие несколько дней Мара Меффлёр запомнила плохо: её секли раскаленными прутьями. Каждый час над ней читали молитвы. Все жители поселения приходили к их дому и кричали. Они хотели, чтобы её убили. Они считали, что Бог навсегда покинул их дома. Они хотели, чтобы её останки склевали птицы. Но этого не произошло: Мать спасла её. Откупилась от них. Посланники Божьи от её денег не отказались, и отец Мары видел в этом какую-то иронию. Мара эту иронию не видела, да и не хотела вникать в её суть. Её не убили, она осталась в своём родном доме. Теплоты она к нему не испытывала: но для неё всё было лучше, чем смерть. Желание жить - как самая большая потребность. Из этой потребности состояла Мара Меффлёр. И её жизнь могла бы продолжаться так, как и должна была. Потому что Мара могла лгать, и теперь она понимала, что это необходимо. Можно было лгать. Можно было недоговаривать. Можно было слиться со всеми, правильно отвечать на вопросы, правильно вести себя перед другими людьми, правильно оставаться в доме после наступления темноты. Мара Меффлёр упустила одну вещь. Она сама была неправильной. Но пока что догадаться об этом не могла. В одну из ночей произошло нечто странное. Она проснулась от судорог, которые волнами проходили через всё тело. Её выламывало на кровати, а её родители склонились перед ней, бледные, запуганные: они говорили, чтобы она вела себя тише. Так будет правильно. Как можно было вести себя тише? Ей хотелось кричать. И Мара кричала. Кричала так громко, что её слышала каждая птица в деревне. Мечты Святой инквизиции сбылись. Теперь её можно было сжечь. Можно было запереть, пытать. С ней можно было делать всё, что угодно. В эту же ночь Мару Меффлёр посадили в повозку. Через неделю она очнулась на незнакомой кровати. В незнакомом пространстве. В незнакомом мире. В новом мире всё было серым. Серые стены, серые полы, серые двери. Серое бесконечное, хотя это «бесконечное» люди внутри называли зданием. Нет, его название было длиннее. Здание, но не бесконечное. Спиритическое. Сакральное. Экспериментальное. Экспериментальное здание? - Дом экспериментов, - подсказал ей голос сверху. Мара открыла глаза - и едва не ослепла. Человек, вытирающий её лицо мокрым полотенцем, был не просто человеком. Он был одним из Ангелов, о которых говорила посланники Божьи. Ангелы - приближенные Бога. - Вы проводите эксперименты над обычными людьми? - спросила Мара у этого человека. - Мы проводим эксперименты над необычными людьми. - Чтобы сделать их обычными? - догадалась Мара. Ангел посмотрел на неё взглядом бесконечно удивленным. - Именно этого от нас и требуют. Но волнуйтесь, Мара. Вы останетесь живы. - А вы - тоже? Рука Ангела вздрогнула. - О чём вы говорите? - Вы же тоже необычный, да? - И почему же вы так считаете? Мара приподнялась на кровати, осматривая Ангела более внимательно. А потом она улыбнулась. Мара не знала, что именно почувствовал Ангел, когда она улыбнулась ему: у него словно раскололось лицо. - Вы Ангел. - Почему вы так уверены в этом? - Вы светитесь золотым. Вы словно состоите из золотой... пыли. Или вы и есть - пыль? Мара с интересом посмотрела на него, наклонив голову вбок. - Другие замечают, какой вы? - Не думаю. Мара снова легла на кровать: спина по-прежнему болела. А теперь горели её глаза. - Если это не эксперименты Ангелов над людьми, то лучше вам отсюда бежать. - Вы считаете, что ангел с людьми не справится? Или что люди посмеют напасть на ангела? Он говорил об ангелах устало, апатично, без интереса и без должного благоговения. Его голос был голосом человека смертельно-уставшего. Так кем же он был? Простым человеком? Ангелом? Мара хотела знать это. - Я считаю, что эти люди всё равно не поверят. А потом вас просто убьют. - Я же ангел. Значит, меня нельзя убить. Он засмеялся грустно и как-то отчаянно. - Но вас можно ранить. Вас можно сломать. Всех можно сломать, вам так не кажется? Но иногда... - Что «иногда»? - Иногда появляются люди, которые вас защищают. И это помогает. Потому что если вы сломаетесь - то подведете этих людей. Мара прищурилась: человек засветился ещё ярче. - Не подведите меня, ладно? Не сломайтесь. Мара снова провалилась в забытие. Когда она очнулась, то была уверена, что произошедшее раннее - просто сон, или бред от пережитой боли. Того человека она больше не видела - она вообще мало чего видела, кроме своей комнаты, небольшого окна с решеткой и двери, сквозь которую приходил и заходил один и тот же человек. Его звали Винсент Эйвери, и как-то раз он сказал Маре, что Эйвери - не его настоящая фамилия, а лишь выдуманная, ложная. Мара была пациенткой Винсента: первый месяц он просто приходил к ней и разговаривал. Он рассказал ей о сути дома экспериментов. О том, что из таких, как Мара, здесь делают нормальных людей. Из них изгоняют Дьявола, возвращают на путь Божий, а после снова возвращают в мир. Винсент рассмеялся и сказал, что ещё никого в мир не возвратили. Винсент смеялся очень много, не к месту и не ко времени, смеялся всегда очень громко. Не смотря на то, что смех у него был заразительный, смеяться у Мары не было сил. Месяц длился медленно: Винсент рассказывал ей о многом. О том, что лгать - нужно. О том, что правда может привести в места куда худшие, чем могла бы привести ложь. О том, что иногда нужно вести себя так, как хотело бы общество, но лишь им напоказ. О том, что в душе ты можешь быть кем хочешь - или не быть вовсе. Будь хорошим человеком для себя, Мара. Не прогибайся под других, если того не хочешь, но создавай видимость. Мара слушала его и с запоздалой грустью понимала, насколько он был прав. Что ей стоило сказать инквизиторам заученные строчки, которые с рождения заучивала с матерью? Ложь - смертный грех. Ей было всё равно, и в своих мыслях она признавалась себе в этом. Лгать - во благо себе. Куда привела её эта правда? Правда - как смысл жизни Мары Меффлёр. В этом была самая большая её проблема. Ей была интересна правда о Боге. Кто он? Как появился? Почему считает, будто имеет право распоряжаться судьбами других? Неудивительно, что в их дом пришли инквизиторы. Мара имела неосторожность задавать вопросы. Мару считали одержимой за её интерес. Винсент не считал её одержимой: он сказал об этом в их первую встречу. И он считал её важной, и слова о том, что она «важна» нередко проскальзывали в их разговорах. - И что это значит? - в конце концов не выдержала Мара. - Почему я так важна для тебя? - Не для меня, - покачал головой Винсент. - Хотя мы с тобой могли бы стать добрыми друзьями, я уверен в этом. Видишь ли, у меня уже есть кое-кто, кто важен для меня так, как ты важна для кого-то другого. - И? - прищурилась Мара, улыбнувшись. - Я не очень хорошо разбираюсь в загадках, поэтому плохо понимаю, что ты пытаешься до меня донести. Винсент внимательно посмотрел на Мару и только улыбнулся. Мара снова не удержалась от ответной улыбки. В этом сером-мертвом Винсент сильно выделялся, Винсент буквально сиял какой-то неудержимой, бешеной энергией, Винсент выглядел так, словно ему весь мир - по колено, что не существует проблем, и место это - просто одна непрекращающаяся сказка. В один из вереницы бесконечных дней, переговариваясь с Винсентом, Мара внезапно поняла, что именно смущало её сильнее всего. Смущало в Винсенте и в их разговорах. Смущало то, что Винсент был лишь составляющей её смущения, но вовсе не главным элементом. - Ты и представить себе не можешь, как сильно я бредила в свой первый день здесь, - сказала Мара. - Приняла тебя за ангела, и какое-то время действительно верила в это. - А что изменилось теперь? - с интересом спросил Винсент. - То, что за ангела я приняла вовсе не тебя. И теперь я это понимаю. - Вот как? И кто же это был? Один из санитаров? Одна из прачек? Кто-то из сестер? - Прекрати? - скопировала Мара его вопросительные интонации. Винсент громко засмеялся, покачав головой. Между ними воцарилось молчание уютное, плотное, никуда не ускользающее. Мара была кое в чем уверена - и она, и Винсент, именно в этот момент оба подумали, что хорошими друзьями они ещё не были. Но что-то хорошее и дружеское определенно начало зарождаться. Винсент оставил ключ в её палате, ключ от её двери. Оставил так, словно сделал это случайно, забыл его по рассеянности или невнимательности. Винсент не был рассеянным, и уж тем более - невнимательным. Мара выходила из комнаты исключительно по ночам, и бродила по бесконечным серым коридорам дома экспериментов, лечебницы, ада на земле, или что там слышалось за другими дверьми, как кто только не называл это место. Однажды, в очередном из долгих разговоров Мара едва не спросила, почему Винсент не оставил ей другой ключ. Тот, что смог бы вывести её наружу. Мара была уверена, что если бы она спросила - он бы отшутился. А потом оставил бы тот самый ключ. Только вот он не дал бы ей ровным счетом ничего, как и её побег. Мара прекрасно отдавала себя отчет в том, какая она на самом деле. Мара прекрасно понимала, что не смогла бы выжить сама. Даже если бы за ней не выслали погоню - далеко бы она не ушла, особенно в это время года. В Дании наступила зима. Белоснежная, с плотным туманом, который доставал едва ли не до сердца, если прижаться к окну, с прозрачными ледяными сосульками и инеем, расписавшим каждое стекло лечебницы. Винсент рассказал ей, что это место - одно из немногих в Дании, где есть стекла. Пока что основными привилегиями стеклозаводов пользовалась Венеция, и неизвестно, сколько должно было пройти лет, чтобы производство полностью наладилось в остальных частях света. - Я буду скучать по этому веку, - как-то раз сказал Винсент, и сказал с грустью весьма ощутимой. - Конечно, ты будешь скучать, - ответила Мара, подперев щеку рукой и смотря в окно - в отличие от её комнаты, окно в кабинете Винсента было размеров поистине впечатляющих. - Думаю, все наверху, скучают по жизни здесь, на земле. - Ты действительно веришь, что кто-то скучает по жизни на земле, когда попал в рай? - растерянно поинтересовался Винсент. - Если этот человек был доволен своей жизнью - то почему бы и нет? *** Мара увидела ангела только через месяц. Мара знала, что он был и не ангел вовсе, и что всё было лишь её бредом, но увидев его лицо, в голове всё закружилось со страшной силой. Он был истинным Ангелом. Он вознесется на небеса. Он падет, как обычный смертный, и на снегу будет много крови. Он вознесется на небеса. Его голова расколется на две части, и кровь пойдет куда дальше одного участка снега - красным станет всё. Он вознесется на небеса. У Мары скрутило живот, голову, всё тело, сознание - ей было так нестерпимо плохо, что она упала прямо там, где стояла. Упала в одном из темных коридоров, по которым гуляла темными ночами. - Я не буду до неё дотрагиваться. - Но её необходимо поднять. - Вот ты этим и займись. - Глупость, которую я выполнять не собираюсь, - раздраженно ответил Винсент. - Шварц, когда ты уже поймешь - тебе придется её коснуться. - А иначе? - Иначе она умрёт, разумеется! - Умрёт, как обычный человек, прожив человеческую жизнь, ты это хотел сказать? - процедил сквозь зубы тот, кого Винсент назвал Шварцем. - То есть, лучшее, что такие, как мы, можем дать людям? - Речь идёт об Истинном спутнике, пустоголовый идиот! Не об обычном человеке! Когда Шварц ответил Винсенту, и ответил не сразу, в его голосе звучала бесконечная тоска: - Когда же уже ты перестанешь верить во всю эту ерунду. - Посмотри на нас с Ребеккой - и повтори это, глядя мне в глаза. - Ребекка твоя сестра, Винсент! - горячо воскликнул Шварц. - То, что у вас... то, что вы... в любом случае, это правильно, что ты не дал ей умереть, правильно, что вы вместе. Да и потом, Ребекка никогда не была опечалена тем, что она живет. Но скажи мне вот что, и скажи правду. Учитывая все свои привязанности, учитывая, как она тебе дорога, учитывая, сколько веков вы неотделимы друг от друга - ты бы смог её отпустить? Скажи мне, Винсент, если бы Ребекка попросила тебя, попросила оставить её, смог бы ты беспрекословно выполнить её просьбу? Теперь настал молчать черед Винсента, и молчание его длилось гораздо дольше, чем молчание Шварца. - Ребекка никогда бы не захотела такого. - Вопрос заключался далеко не в этом. Маре, не смотря на желание продолжить слушать, не смотря на желание спросить, а точно ли она должна считаться сумасшедшей, а точно ли роли распределили правильно, на полу лежать больше не могла. Во-первых, у неё затекла спина. Во вторых, ей было нестерпимо холодно. Мара увидела перед собой бледную руку, покрытую сеткой синеватых вен. И, крепко за неё ухватившись, поднялась на ноги. Что это было за чувство, где было это чувство всю жизнь, да и было ли оно вообще. Существовало ли в каких либо веках, мирах, во времени ли оно существовало, и как с ним можно было справиться, как можно было с ним жить, жить с осознанием, что оно может закончиться. Это было не бесконечная радость, это не было спокойствие, или умиротворением, счастьем это нельзя назвать было тоже. Просто Мара знала, что всё правильно. И правильность эта расстилалась во всём её существе, стояла чугунными столпами, врезалась во всё её тело, прочно укоренилась во всём сознании, в подсознании - тоже. Всё было правильно. Всё было так, как надо, и лучше этого не могло быть ничего в мире. Мара не могла говорить. Слова застряли в горле, и возможность дышать у неё была лишь через раз. Хотя хотелось дышать полной грудью. Хотелось сказать так много всего. Но всё, на что она была способна, это держать руку человека, которого звали Шварцем, и смотреть в его глаза. А следующее, что произошло, отпечаталась на веках Мары. В тот момент она была уверена, что увиденное забыть невозможно, и сделать этого она будет не в состоянии. Шварц, до этого сжавший её руку всего на мгновение, Шварц, сделанный из плоти и крови, Шварц распался. Другое слово Мара подобрать не могла. Его словно смело за величину меньшую, чем секунду, смело каскадом чего-то, напоминающее пыль золотого цвета. Мара провела рукой по стремительно ускользающему мареву - оно пошло нитями в её руках. На мгновение ей показалась, что одна из нитей простилается из её собственного запястья. - Бедный, - сказал Винсент, и в голосе его звучала отчетливая насмешка. - Не справился с волнением. - Вы двое, вы хотя бы знаете, что происходит, - спокойно отозвалась Мара. - Это я тут не справляюсь с волнением. Насколько я помню, меня больше не поят чем-то, от чего я могла бы видеть или чувствовать такое. В моем лечении что-то изменилось? - Нет, твоё лечение, точнее, полное его отсутствие, по-прежнему в норме, - ответил ей Винсент, цокнув языком. - Сделай мне небольшое одолжение, не обижайся на Шварца. Он всегда был... нервным. И с большим чувством ответственности. - Ты говоришь так, словно это плохо. - Ты неправильно меня поняла, - покачал головой Винсент. - Это прекрасно. Но подчас это доставляет ему слишком много проблем. Что мы только что с тобой наблюдали. С Винсентом они поговорили только через три дня, и то была вовсе не его вина. С самого начала он сказал, что готов рассказать ей всё, что рассказать в праве. Мара отказалась. Мара ушла спать, и если бы кто-нибудь спросил у неё, что она эти три дня делала, вряд ли бы она смогла ответить вразумительно. Спала. Пыталась понять, что происходит. Пыталась не потерять новоприобретённое чувство. Как же она раньше без него жила. Как же существовала. Сможет ли она когда-нибудь подобрать для этого чувства описание точное и полное, такое, каким оно было внутри неё, да и было ли ей это нужно? Ей это было нужно. Чтобы окончательно расставить всё по полочкам в своей голове. Может быть, те, кто упрятал её сюда, были правы. Кажется, с головой у неё была сущая беда. - Что именно рассказать мне ты в праве? - сразу же спросила Мара, когда вновь увиделась с Винсентом. - Я хочу знать всё. Винсент помолчал, после чего осторожно начал говорить. Мара сразу же его прервала: - Нет, не рассказывай о себе. Вы со Шварцем одинаковы, ведь так? Лучше говори о нём. Разумеется, Шварц было лишь сокращение. Его звали Ретт Шварцшильд. Когда Ретт Шварцшильд появился на свет, он был кем-то другим. Не Реттом Шварцшильдом: он был человек с другим именем. Человеком с другой кожей, с другим лицом. Он не знал, сколько прожил на этом свете, не знал, сколько сменил имён, оболочек, или просто не хотел вспоминать: вспоминать ему было сложно, или он вовсе утратил к этому способность, Винсент этого не знал. Ретт Шварцшильд, и все остальные, кем он был, не были людьми: они были пылью. Золотым песком, который просачивался сквозь время и смерть. Умирая, пыль распадалась по всему свету: терялась, исчезала и возвращалась снова. А потом, по стечению звездного света на небе, снова собиралась вместе. Снова связывалась друг с другом в один прочный канат. Снова становилась человеком. Человеком без настоящего и прошлого: человеком без воспоминаний о своей прошлой жизни. Всё, что было у этого человека, было его именем. - Всё гораздо проще, чем кажется, - сказал Винсент. - С нашими именами. Ты знаешь, что тебя зовут Мара Меффлёр. - Это имя дали мне при рождении. Конечно, я знаю, что меня зовут Мара Меффлёр. - При рождении у меня было другое имя. У Шварца тоже, разумеется. Рождение не всегда происходит в утробе матери, и мы с ним знаем об этом прекрасно. Твоё имя - всегда часть тебя. Тебя могли бы звать по-другому, и ты откликалась бы на это имя по-прежнему, будучи уверенной, что тебя зовут именно так. Поэтому Ретт Шварцшильд - именно Ретт Шварцшильд. А я – Винсент Эйвери. Как считаешь, мне подходит это имя? У Винсента были ярко-рыжие волосы, зеленые глаза с тёмной каймой, нависшие веки, идеальный нос и идеально молодое лицо. Винсент был насмешливым, себялюбивым и, пожалуй, въедливым. Мара считала, что его не могли звать иначе, нежели Винсент. - Да. Тебе это имя подходит. Винсент только улыбнулся, ничего не сказав. Когда молчание стало затягиваться, Мара спросила: - И кто же ты? Таким, как вы, есть название? - Нефилимы. - То есть, ангелы? - удивленно подняла брови Мара. - Ты действительно считаешь себя ангелом? - Ты тоже так считаешь, - весело ответил Винсент. - Может быть не меня - но его точно. С этим Мара поспорить не могла. Единственное, что знала Мара о нефилимах, было лишь что, что они являются ангелами. Винсент рассказал ей обо всём более подробно. Про падание ангелов с неба ради человеческих женщин. Про зачатие таких, как они. Про то, что их во много раз больше: но пока что Шварц - единственный, с кем ему довелось общаться. Мару в этом что-то беспокоило. Что-то смутное, и что-то, что она не могла облечь в полноценные мысли. - А теперь у моего друга появился спутник, - мечтательно сказал Винсент. - Помнишь, я говорил тебе о морали Шварца? Ты даже представить себе не можешь, сколько это доставляло ему проблем с... питанием. Просто так он не мог, и сейчас думает, что не может. Но совсем скоро это пройдёт - подожди два века. Может быть, чуть больше. Мара в очередной раз подумала о том, что вовсе не она должна быть на месте пациента. Но всё же, она спросила то, что казалось ей наименее безопасным: - Кто такие спутники? - А вот это уже то, чего я рассказать не в праве, - покачал головой Винсент. - Эту информацию тебе должен рассказать Шварц. - Как видишь, его здесь нет. - Это я вижу прекрасно, - вздохнул Винсент. - Надеюсь, его не занесло далеко. С учётом привязки - не должно. Мара слишком устала, чтобы расспрашивать о привязке. Или о других словах, которыми постоянно сыпал Винсент. Маре невыразимо, щемяще сильно хотелось снова увидеть Ретта Шварцшильда. *** Притираться к человеку - задача, с которой Мара Меффлёр никогда не сталкивалась. А когда столкнулась, невольно задалась вопросом, всегда ли это так сложно, так выматывающе, всегда ли такие ощущения, у всех ли они. Под ощущениями «такими» она имела в виду всё. Всё это смущение. Всё это бесконечное непонимание. Все эти разницы: в движениях, во взглядах, в моралях и в возрасте. Все эти бесконечные усталости от человека, от общения с ним. Всё это чувство, которое раскрывалось с новой силой каждый раз, когда они пересекались взглядом, перекидывались одним единственным словом. Его не становилось больше или меньше - оно просто оставалось. Укоренялось ещё сильнее. И делало жизнь жизнью. Притирание на протяжении шести зим. На шестой зиме, помимо того, что отношения со Шварцем стали во много раз ровнее, Винсент познакомил Мару с Ребеккой. С бледной Ребеккой, чьи волосы были цвета пшена, а глаза напоминали болотную трясину. С тонкой, почти невесомой Ребеккой. С Ребеккой, в чьем лице угадывалось отдаленное сходство с Винсентом. Они не были похожи поразительно, но внешние сходства были определенно. В каждом их движении, в каждом слове сквозила любовь, забота и поддержка. Мара, смотря на них, не могла понять, как Винсент пережил эту разлуку с Ребеккой, как Ребекка смогла без него справиться. Они казались вплавленными, зависимыми друг от друга всем своим существованием. - Надеюсь, мы не выглядим странно со стороны, - сказала Мара, безуспешно переставляя деревянные руны местами. - Потому что они выглядят очень смущающе. - У них нет никого, кроме друг друга, - пожал плечами Шварц, выглядывая из-за плеча Мары. - И они семья. Так что неудивительно. Мара переставила очередную руну, пытаясь понять, что с ними было не так, и куда могла закрасться ошибка. Может быть, «не так» было не с рунами, а с ней. Может быть, всё, о чём говорили Шварц и Ребекка на неё не распространялось. Мара редко ела в общем зале, и то была исключительно её желание. Каждый раз, когда она оказывалась там, каждый раз, когда видела людей, её окружавших, ей хотелось кричать. Её оберегали. Шварц и Винсент, каким-то образом они сделали так, что на Мару не обращали внимания. Или они забыли, что она находилась здесь. Или считали мёртвой. В любом случае, постепенно ей стало казаться, что это место - не более чем дом, просто слишком большой, слишком серый. Но каждый раз, когда она видела остальных, это мнение стремительно угасало. Помимо сестёр, помимо врачей, помимо заведующих этих заведением, живых людей здесь не было. От них остались только оболочки, покрытые кожей. Маре не было известно, что делали с ними. То, что это было нечто худшее, чем истязания в её первый день, она знала наверняка. Но лезть в это она не хотела. Она была в безопасности. Шварц был в безопасности. А физическая, душевная боль остальных забывалась сразу же, как только она переставала их видеть. И всё же, когда она увидела этих людей вновь - мельком, не заходя в обеденный зал - случилось что-то странное. Одновременно с чувством бесконечной жалости и ярости словно спустилось множество спусковых крючков. Вся посуда, что была в обеденном зале, разлетелась вдребезги. - Так почему разлетелась посуда? - спросила Мара, когда увидела Шварца в очередной раз. Вряд ли он хотел её видеть или говорить об этом. Но у Мары был ключ, любезно предоставленный Винсентом. И за несколько дней Маре не составило труда узнать, где находится кабинет Шварца. - Из-за пыли, - ответил ей Шварц, по-прежнему перебирая свои бумаги. - Теперь ты окружена той же пылью, что и я. Ты не можешь перерождаться, не можешь излечивать раны, но можешь творить вещи поистине удивительные. Но для контроля тебе нужен проводник. - Проводник? - Да, - на лбу Шварца залегла морщинка. - Что-то, с чем может взаимодействовать составляющая пыли. - Составляющая пыли? - засмеялась Мара. - Шварц, ты имеешь в виду магию? Шварц сжал один из пергаментов. - Я не люблю это слово, когда оно применяется к такому, как я. Вопреки мнению инквизиции, я считаю истинную магию чем-то прекрасным, и люди, которые творят её, делают вещи поистине удивительные. Но то, кем являюсь я, то, что делаю я - это не магия. Это то, кем я являюсь, и от этого не сбежать. - А ты тяжелый случай, Шварц, - как-то восхищенно сказала Мара. Шварц посмотрел на неё потерянно и грустно. Шварц был похож на брошенного волчонка, который не мог понять, за что с ним так поступили. За что именно с ним происходит всё это. - Мы исправим это, - ласково улыбнулась Мара, касаясь его руки. - Исправим - что? - спросил Шварц, не в силах перестать смотреть на неё. - Твоё отношение к себе. Твоё вечное самобичевание и неспособность увидеть в себе красоту. Я исправлю это. Шварц хотел ей ответить что-то: но Мара быстро его перебила. Последняя её фраза напомнила ей отношения Ребекки и Винсента: определенно слишком смущающая. - Что именно представляют собой проводники? - Чаще всего - символы, - задумчиво ответил Шварц. - Оккультные знаки, руны, египетские письмена, латинские слова. У Ребекки, например, проводником служит целая вязь символов, и о них, увы, я ничего не знаю. - А ты не пробовал спросить? - Пробовал, конечно. Ребекка отшучивается. Она не любит говорить о том, какой именно силой владеет. В это Мара могла легко поверить. Несмотря на задорные глаза, огонь которых Мара безуспешно пыталась понять, не смотря на весёлый нрав и живость повадок, Ребекка была тихой. Тихой и часто погруженной в себя, и это была одна из главных причин, почему разговоров у них было ничтожно мало. Порой Мару это огорчало - ей нравились Винсент и Ребекка. И если с Винсентом она по-прежнему говорила часто, то с Ребеккой такого не происходило. Прежде, чем она успела развить мысль, Шварц привлёк её внимание: протянул ей один из своих пергаментов. Впрочем, через секунду он нахмурился и попытался положить его на место. Мара оказалась проворнее. - Что это? - спросила она, разглядывая странные символы. - Руны, - ответил он. - Я пытаюсь понять, что именно может тебе помочь, стать твоим проводником. Но вряд ли это руны. - А если ты не прав? - отстраненно ответила Мара, завороженная рунами. Она понимала их. Понимала, как они работают, для чего предназначены. Понимала сама концепцию их силы, и в тоже время не смогла бы объяснить её другим. Она не хотела объяснять кому-то или делиться. - Такое может быть, - осторожно сказал Шварц. - Но проблема в том, что руны можно использовать только по-отдельности, в отличие от тех же египетских трактатов или латыни. Руны, каждая из них, отдельно взятая составляющая. Из них нельзя сделать вязи или вплести в одно предложение. - Но это может быть удобнее, - задумалась Мара. - Отдельно взятую составляющую гораздо легче прочувствовать, чем несколько. Разве это проблема? - Проблемой является то, что по-отдельности руны - очень слабый магический проводник. А вместе их сплести нельзя. Это замкнутый круг, - Шварц снова уставился в свои бумаги. - Может быть, попробуем латынь? - Может быть, я возьму всё, что связано с рунами, и уйду к себе? - невинно поинтересовалась Мара. Шварц громко, искренне рассмеялся. После чего встал со своего стула, подошёл к ней и легко потрепал по голове. Спустя какое-то время Мара поняла, что найти свой собственный проводник будет нелегко. Посуда продолжала разбиваться. Стены бесконечного серого шли трещинами. В других комнатах обваливались потолки. Но контролировать она это по-прежнему не могла. Это - что именно? Магию? Этим словом можно было объяснить многое. Других причин, почему её кровать поднималась под потолок, а все вещи кружили по комнате, она не видела. Когда Мара переставила очередную руну, в кабинет постучали. Она подняла голову, ожидая увидеть Винсента. Но вместо него увидела Ребекку. - А вот тебя я как раз и искала! - звонко засмеялась Ребекка, но тут же прикрыла рот рукой, театрально оглядываясь. - Надеюсь, меня никто не слышал. Шварц, мне искренне жаль, но я забираю у тебя Мару. - Куда, зачем? - спросил Шварц, даже не подняв головы: он сосредоточенно изучал латинские письмена. - Что за вопросы? - удивленно спросила Ребекка, хватая Мару под локоть и вытягивая её со стула. - Я устала от Винсента. И от тебя я тоже устала. С сёстрами поговорить не о чем, у них только и разговоров, что нужно сделать с очередным больным. Мне нужна поддержка и понимание! - Я скоро вернусь, - вздохнув, сказала Мара. - Можешь не торопиться. Возмущение, которое овладело Марой, не покинуло её даже спустя добрых десять минут бесцельной прогулки по коридорам и уютного молчания. - Не обращай на него внимания, - беспечно сказала Ребекка. - Он всегда был таким. Но если бы ты видела, как он... не так важно. Скоро он перестанет притворяться, думаю, двух веков ему для этого хватит. - Говоришь, прямо как Винсент, - заметила Мара. Ребекка странно на неё посмотрела, быстро отвернувшись. - Возможно, - отозвалась она. - Иногда я это даже замечаю. В конце одного из коридоров, том, где находился кабинет Винсента, протяженность которого казалось во много раз больше, чем остальных, было огромное окно. Мара остановилась рядом с ним, дотронувшись до стекла. Послышался тихий звон, и одновременно с ним она услышала шелест веток, порывы сильного ветра и тот звук, с которым оседал снег. Этот звук был тихим, и крайне сильно ассоциировался с Ребеккой. - Так... о чем ты хотела со мной поговорить? - не выдержала Мара. - Может быть, я не хотела говорить с тобой, - пожала плечами Ребекка. - Возможно, я хотела просто на тебя посмотреть. Ребекка и вправду её рассматривала: не таясь, долго, внимательно и тщательно. - Или хотела поговорить не с тобой, а о тебе, - продолжила она, и тут же громко засмеялась. - Не обращай на меня внимания! Это я так шучу. Винсент говорит, что не всем людям это нравится. - Мне нравится, - не зная зачем, поспешно сказала Мара. Ребекка молчала настолько долго, что Мара не выдержала: отошла от окна, и уже было хотела сказать, что ей, пожалуй, пора спать. Но как только она захотела открыть рот, Ребекка заговорила: - И когда вы собираетесь уезжать? - Кто - мы, и куда, зачем и почему мы собираемся уезжать? - растерялась Мара от такого вопроса. - А теперь ты говоришь почти как Шварц! - восторженно сказала Ребекка. - Но об этом позже. Я имею в виду это место. Когда вы со Шварцем собираетесь уезжать? И не смотри на меня так! Ты же знаешь, что для тебя, для него, для меня уйти отсюда не проблема. Мара снова подошла к окну, собираясь с мыслями, пытаясь подобрать слова, объяснить Ребекке, что никуда она бежать, уезжать или уходить не собирается. Она находилась в лечебнице, была отлучена от семьи, потому что в ней сидели бесы, или потому, что она не веровала, Мара всё ещё не разобралась до конца, из-за чего она попала сюда по-настоящему. Она не понимала, что происходит, и временами были дни, когда уверенность в том, что всё это - лишь плод больного воображения, не покидала её часами. Она никогда не выходила дальше своего поселения и леса, она не знала, что происходит в мире, дальше её дома и того, что теперь её домом звалось. Она определенно не хотела отпускать от себя Шварца, и это её пугало. Она всё ещё не представляла, что происходит, и можно ли было с этим справиться. Но уезжать с ним куда- то? Куда? И зачем? Она могла разобраться со всём спокойно - здесь, в этом месте. И даже если на это уйдут года - в этом не было ничего страшного. Здесь по-прежнему было бы безопасно. А ещё Мара видела - Шварц тоже не хотел уезжать. Он лечил людей, он действительно делал это, и он верил, что лечение это помогает: он хотел вернуть в них жизнь. Хотел доказать в первую очередь им, что они нормальные. Такие же, как и все остальные. Хотел им помочь. Мара сказала об этом Ребекке. - Ясно, - только и сказала Ребекка, отвернувшись: на Мару она больше не смотрела. - Думаю, я всё предельно про тебя поняла. Ребекка стремительно пошла по коридору, но в какой-то момент она резко обернулась, взглянув на Мару едва не ненавидяще: - Ты действительно сможешь остаться в этом месте на несколько лет? - Пока мне ничего не мешает - полагаю, могу, - осторожно ответила Мара, совершенно не понимая резкой перемены настроения Ребекки. - И каково тебе будет здесь? - прищурившись, спросила Ребекка. - Каково будет тебе, огороженной от всего, что здесь творится? Ты спокойно спишь по ночам? Мара не успела за ходом мыслей Ребекки, едва могла разбирать её слова - она говорила слишком быстро. И, не смотря на повышенный тон голоса, звучала она по-прежнему тихо. - Ты когда-нибудь заходила в другие комнаты? Ты видела, что здесь происходит? Видела, что вытворяют с остальными? Ты сможешь спокойно здесь оставаться, зная, каково им приходится? - быстро говорила Ребекка, нервно перебирая пальцы. - Они кричат. Они задыхаются. Стоит им только провалиться в оцепенение, не проходит и дня, как всё повторяется снова! Ты слышишь их? Ты слышишь их крики? Ты хотя бы пыталась понять, кто они такие? Пыталась узнать, что за душой каждого из них? Ты хотя бы понимаешь, что они - личности? - Они же никогда не кричат, - тихо сказала Мара. Ребекка изменилась в лице - и в следующее мгновение набросилась на неё, набросилась стремительно, пытаясь дотянуться руками до её лица. Мара не знала, что она пыталась сделать, пыталась доказать. Мара просто пыталась её оттолкнуть, пыталась справиться со странным, почти животным ужасом. Что-то было не так. Что-то было не так с Ребеккой, или с этим местом, или всё было не так со всём. - Нет, прекрати, оставь меня в покое, уйди! - крикнула Мара, пытаясь оторвать от себя Ребекку. - Наутиз! Ребекка не отлетела от неё - скорее, мягко поднялась над полом, едва-едва, и так же мягко впечаталась в одну из стен. Стекло снова издало едва слышный звон, и на периферии Мара увидела едва заметную трещину, покрывшую стекло. - О мой бог, - невольно вырвалось у Мары, когда она увидела Ребекку, распластавшуюся на полу. - Мне так жаль. Пожалуйста, прости. Ребекка поднялась и, отряхнув волосы, заправила их за уши. Она снова подняла взгляд на Мару и улыбнулась. Искренне, мягко и в глазах её, во всех движениях плескался самый настоящий стыд. - Это я должна извиняться, - сказала она. - Я всё слишком остро воспринимаю. А ты... это даже хорошо. Это правильно. Могу я проводить тебя до комнаты? Или до кабинета Шварца? Мара, подумав, ответила, что да, она хотела бы, чтобы Ребекка её проводила. Она хотела увидеть Шварца. - Твой подход - правильный, - повторила Ребекка. - Но я его не одобряю. - Ты считаешь меня черствой? - осторожно спросила Мара, останавливаясь у кабинета Шварца. - Нет, я не считаю тебя черствой. Но я считаю, что ты относишься к смерти слишком легко. А если к ней так относиться - она может стать иронией всей твоей жизни. Пока ты так молода, я хотела бы уберечь тебя от этого, - туманно ответила Ребекка. - Если ты, конечно, не против. - Я не против, - тепло ответила Мара. - Я... ты мне нравишься. Я считаю, что ты хороший человек. - Это оценка весьма лестна, - улыбнулась Ребекка. - Спокойной ночи, Мара. Увидимся завтра. Мара, стараясь не задумываться о том, что Ребекка не сказала о ней того же, подошла к Шварцу. И раздраженно стиснула зубы, пытаясь его растормошить: уснул он крепко. - Шварц, просыпайся же! - Мара похлопала его по щекам. - Ты был прав, черт тебя дери, ты был прав! Нам, наверное, понадобятся тренировки, потому что кое-что вышло из-под контроля, но тем не менее. Я должна была знать с самого начала, я же догадывалась. Она - была у меня на языке, в мыслях, но просто пряталась, понимаешь? Наутиз! Шварц, это Наутиз! В тот момент, когда Шварц открыл глаза, её от него оттянуло - выбросило за пределы комнаты, в коридор. А потом эта сила, подхватив её со страшной, выламывающей кости силой, потащила её к одному из окон. Она не знала, сколько летела вниз, она знала, что не хотела падать. Нечто незримое протащило её через весь коридор, а после впечатало в стекло. Она падала вместе с летящими вниз осколками, и их блеск был единственным, что она видела. Никакой жизни перед глазами, никаких лиц. Ничего. Всё это вспомнилось лишь после того, как она упала на расчищенную от снега твердую землю. Вспомнились крики. Вспомнилось случайно увиденное, и вспомнились кошмары, которые преследовали после всего - тоже. Вспомнилось, как в те дни, когда Шварца не было, когда Винсент за ней не доглядел, её постигла та же участь, что и остальных. Тогда ей казалось, что нет боли худшей, чем та. Тогда ей отчаянно хотелось выбраться - и увести с собой всех. Никто не заслуживал таких страданий. Никто в мире не заслужил того, что проделывалось внутри этих стен. Винсент, который держал её за виски и шептал какие-то слова, Винсент, который убирал всю боль, все кошмарные воспоминания - он вспомнился тоже. Воспоминания и адская боль - такая, что нет, не надо воспоминаний. Лучше просто умереть. В смерти была вся ирония её жизни, потому что умереть вот так, на таком моменте, от своего же проводника - было действительно иронично и глупо. Ребекка была права. Она не знала, сколько пролежала вот так, но ей казалось, что шел снег. Снег, наверное, правда шел - он падал на лицо, западал в глаза, в открытые ранки на лице. Было уже холодно, было уже поздно. Она поняла это, когда над ней склонился Шварц, и его лицо она увидела особенно четко. Обычно спокойное, порой жесткое лицо Шварца было пепельно-серым, испуганным, но таким решительным. Она сразу всё поняла, поняла, что именно он хочет сделать. Она, наверное, тоже хотела. Только вот даже если у Шварца получится её спасти, то, что ждало её, не жизнь. Она проживет, может быть, на год дольше, или вовсе на месяц. И, не смотря на обреченность, на то, что она больше не человек, а сломанное месиво - Мара хотела продолжать жить. Жить чуть дольше. Но видеть эту муку, это страдание на лице, она не могла. Слишком часто она видела такое. В этом отвратительном бесконечном сером. - Шварц, послушай меня, - так странно, что голос не срывался, не было хрипов. Она лишь говорила очень тихо. - Молчи, Мара, прошу тебя, - голос Шварца был преисполнен такого ужаса, а она ничем не могла помочь. - Всё будет хорошо, слышишь? Сейчас я подниму тебя, и... - Эх ты, мечтатель! Оставь это, оставь. Мне уже всё равно на себя, Шварц, но я так устала от твоих мук. От вечных мук других. - Не говори, ничего не говори. Мы справимся с этим. На его голову и плечи падали снежинки и в какой-то момент она подумала, что их не помешало бы стряхнуть.