Ad Interim

Винсент. Постоянно. Когда Блисс произнесла это имя вслух, то чуть не опоздала на рейс: её все же вырвало. Ополаскивая лицо холодной водой и смотря в зеркало, Блисс пришла к неутешительному выводу, что синяки под глазами стали больше самих глаз. На самолет она попала в последнюю минуту и к тому моменту чувствовала себя окончательно расклеенной. Блисс всегда знала, какого мнения о ней посторонние люди, как знала и то, что она редко кому-то не нравилась. А если и не нравилась - то по тем же причинам, по которым вызывала симпатию. Она была улыбчивой, много смеялась, ей не составляло труда быть доброй к людям, потому что доброта ко всему в этой жизни прочно укоренилась в ней. И ей было приятно, приятен тот факт, что она вызывала симпатию. Милая маленькая Блисс Бромлей, вот и всё, что могли сказать о ней люди. И сейчас она понимала, насколько сильно хотела остаться такой. Милой девушкой, которая никогда не сделала ничего плохого в жизни, которая знала отличие плохого от хорошего, которая всегда поступала правильно и не причиняла никому глобальные неприятности. Но то, что происходило с ней сейчас, не укладывалось в рамки её привычного мира. И самый главный вопрос был таким - какие у неё были рамки до того, как она потеряла память? Была ли она хорошим человеком? Это не давало Блисс покоя. «Нет никаких правил». Насколько в её прошлой жизни не было правил, и насколько их отсутствие причиняло вред другим? Блисс всегда считала себя вне системы, но скорее системы того мира, в котором она обитала. Но если брать во внимание закон, ложь, махинации и другие малоприятные вещи, то она понимала, что меньше всего на свете хотела бы участвовать в этом. А теперь именно это Блисс и делала. Так чем же это было - действительно попыткой разобраться, что с ней происходит, или просто отголосками её прошлого? Так может, к черту прошлое, где она была такой? Блисс не хотела терять тот мир, в котором она жила. А её копания во всем этом могут привести к тому, что она взаправду его потеряет. «Когда кажется, что всё потеряно, а будущее неизвестно, и само наше существование под угрозой - нам остается только бежать». Блисс ненавидела бегать. Но её будущее действительно было неизвестно, и в самые плохие минуты ей казалось, что потеряно всё. Верить в то, что её существование под угрозой, она не хотела. А в Испании ей не хотелось верить в плохое от слова совсем. Барселона встретила Блисс ясным, голубым небом и слепящим солнцем. Табло аэропорта показывало двенадцать часов дня и восемнадцать градусов тепла. Блисс не могла вспомнить, когда последний раз с таким удовольствием снимала пальто. Минусы тоже присутствовали - за последнее время глаза Блисс отвыкли от любого проявления яркой тональности. Машинально вскинув взгляд на небо, она тут же пожалела об этом: ей казалось, что ещё немного, и её глаза вывалились бы из глазниц. Впрочем, как только такси довезло Блисс до площади Карлоса Буигаса, покупка темных очков не составила труда. Блисс точно знала, зачем ей нужно посетить площадь. И дело было вовсе не в том, что она вспомнила что-то конкретное, или хотела найти зацепку. Она собиралась просто отдохнуть. Парк Монжуик и Национальный дворец считались одним из тех мест Барселоны, которые невозможно было не посетить, хоть раз оказавшись в городе. Но дело было вовсе не в дворце или парке, а в том, что считалось их главным достоянием и украшением. Поющий фонтан Монтжуик - именно то зрелище, вспоминая которое, Блисс каждый раз отправлялась в свой личный маленький рай. Когда Блисс было четырнадцать, они с родителями отправились на одну из пригородных вилл Барселоны. Виллу любезно предоставил человек, который задался целью стать партнером отца во чтобы то ни встало. Во время всего полета Филипп говорил своей дочери, что работа здесь - вещь последняя, что это - только их время и их законный отдых. Блисс улыбалась и кивала, но правду видела прекрасно. Максимум, на что хватит её отца - сводить её в парк или на какое-нибудь зрелищное шоу. И она никогда не злилась на него за это. Огорчало её другое - пустые обещания, которыми разбрасывался отец, когда дело доходило до их отношений. Он всегда знал, что нужно сказать своим партнерам, слугам, посредникам, Розалинде, он никогда не нарушал сказанных им слов или не бросал их на ветер. С Блисс он этого не делал - хотел казаться и быть лучше, чем есть. Филипп не понимал, что Блисс это не нужно, а Блисс не знала, как объяснить это. И всё в их отношениях возвращалось на круги своя. Обоих это не устраивало, но изменить этого было уже нельзя. Те две недели отдыха были прекрасными. Блисс каждый раз придумывала новый способ ускользнуть от матери и гувернантки, подолгу проводила время на пляжах и не вылезала из моря, а в какой-то из дней бесцельного блуждания по маленьким лавкам, купила себе часы, в последствии которые практически не снимала. В последний день их отдыха Филипп зашел к ней в комнату, и прижал палец к губам. - Собирайся, птичка. Кажется, сегодня не ты одна сбегаешь от своей матери, - тихо сказал он. Блисс удивленно посмотрела на часы. - Пап, сейчас восемь вечера, а в шесть утра у нас самолет. Надеюсь, ты понимаешь, что если мы не вернемся хотя бы к десяти, то от мамы нам придется бегать примерно ... всю жизнь? Филипп драматично вздохнул. - Так я и думал. Ты стала примерной, послушной дочерью, которой так всегда хотела видеть тебя мама. Что же, тогда я возьму с тебя пример, и вернусь... - Соберусь за десять минут, - прищурилась Блисс. - Но когда вернемся домой - каждый сам за себя. К девяти вечера Филипп припарковал машину рядом с Национальным дворцом, и, схватив дочь за руку, быстро побежал к Поющему фонтану. Шоу, которое она увидела в тот вечер, не поблекло в памяти спустя два года. Да и как можно было забыть тысячи тон воды, сквозь которые просачивалось множество ярких цветов, как можно было не вспоминать те удивительные скульптуры, в которые выстраивался фонтан, подвластный движению музыки. Блисс помнила кружево воды, блики голубых оттенков на поверхности фонтана, помнила людей, которые танцевали под музыку и дождь, внезапно хлынувший с неба под самый конец шоу. Они с отцом стояли ещё какое-то время под ливнем, не в силах уйти. Тот вечер был одним из немногих моментов, когда они оказывались в исключительно своём мире. Сейчас, смотря на фонтан под лучами солнца, вода казалась почти белоснежной. И всё ещё напоминающей кружево. Если дотронешься - испортишь работу, и нити пойдут паутиной. Смотря на эту паутину, Блисс всё больше понимала ту деталь, которую раньше разгадать не могла. Но в этот раз ей не было страшно. Блисс с какой-то грустью подумала о том, что её эмоции в этой ситуации - ненормальны. Доктор Франц обязательно привел бы какой-нибудь научный термин, а ей в голову не приходило ничего, кроме «хронической усталости» . Выхватив куски хаотичных воспоминаний за те две недели, что они пробыли с родителями в Барселоне, Блисс неспешным шагом направилась к светофору. Если ей повезет - тот ресторанчик на открытом воздухе, в котором она часто обедала с Уиллом, всё ещё существует. «Моллюск» действительно продолжал свое мирное существование и ничуть не изменился с тех пор, как она была здесь в последний раз. Всё те же плетеные кресла с мягкими подушками, бирюзовые легкие скатерти, красочный вид на морской прибой и множество лаванды в горшках. А ещё паэлья с креветками - всё ещё самая вкусная паэлья, которую Блисс доводилось пробовать. Единственное отличие - два года назад она не заказывала к ней бутылку вина. Спустя третий бокал Блисс достала телефон и набрала Кормака. - Прежде, чем ты что-то скажешь, - начала Блисс, как только Кормак взял трубку. - Сначала я хотела бы извиниться. Я поступила ужасно. Отвратительно. Я вела себя, как последняя... - Бромлей, - быстро перебил её Кормак. - Я понял. Можешь не продолжать. Я рад, что ты успокоилась, извинения принимаются. Блисс громко рассмеялась. - Это так забавно! - Что именно? - осторожно спросил Кормак. - Не знаю. Всё, что ты говоришь - это очень забавно. Из-за это мне так сильно хочется смеяться! - С тобой всё в порядке? - Думаю, что ещё никогда моя жизнь не была настолько в порядке, как сейчас, - доверительно поделилась Блисс. - Знаешь, я начинаю понимать тех людей, которые решают свои неурядицы алкоголем. В смысле, какая разница, насколько глобальны твои проблемы, если ты можешь пить? - Подожди секунду. Те документы, которые я дал тебе исключительно для того, чтобы избежать проблем с властям, ты используешь как нелегальный способ покупать себе алкоголь. Я всё правильно понял? - Кормак, сделай одолжение, больше не пытайся в сарказм. Мне кажется, это не твоё. - Бромлей, тебе кажется. А знаешь, почему? Потому что ты пьяна! - Я не пьяна, я страдаю! - А вот сейчас я прощу прощения я, за последующие свои слова. Ты всегда страдаешь. Ты страдаешь, нервничаешь, боишься и трясешься с тех самых пор, как мы познакомились. А знаешь, почему? - Жду просвещения. - Просвещаю. Бромлей, ты чертова королева драмы! Блисс возмущенно открыла рот, не сразу сообразив, что Кормак её не видит. - Это вовсе не так! - Да? Потому что ведешь ты себе именно так. Что такого ужасного произошло с нашего последнего разговора? Ты так и не смогла найти того человека? Нет, не отвечай, потому что зная тебя, я в жизни не поверю, что ты не нашла способа его найти. - Допустим, Мохиндера я нашла, - буркнула Блисс. - Но сейчас проблема не в этом. - А в чём же, Бромлей? - устало спросил Кормак. - Ты снова куда-то перенеслась? Тебе приснился кошмар о каком-то загадочном месте? Ты упала в обморок? Что именно случилось на этот раз? - Например то, что я никогда не жила в Испании. На другом конце линии замолчали. - То есть, как это? В наших разговорах ты часто упоминала, что долгое время жила в Испании. - Я тоже так думала, до сегодняшнего дня, - пытаясь успокоиться, Блисс начала кусать губы. - Но это не так. Кормак, я была в Испании один раз в своей жизни, и провела здесь всего две недели. Каждый раз, когда я рассказывала о своей жизни в Испании, я чувствовала, что что-то не так. Будто я врала или недоговаривала. А теперь всё стало понятно, и мне так страшно. Но я устала от этого ощущения. Я больше не хочу бояться и нервничать, я просто хочу, чтобы всё закончилось. - Успокойся на несколько минут, и поговори со мной, - твердо сказал Кормак. - Начнем о твоей жизни в Испании. Ты была уверена, что ты жила в Барселоне, да? На протяжении какого времени? И сколько на тот момент тебе было лет? Ты помнишь дом, в котором жила? - Да, - быстро ответила Блисс, допив оставшееся в бокале вино. - Я очень хорошо помню дом. Я помню, что он мне очень нравился, но при этом... я не чувствовала, что это мой настоящий дом. Тем не менее, я любила его всем сердцем, просто... в какой-то момент я... уехала из него? Не знаю. Блисс отвлеклась, чтобы налить себе ещё вина. - Если говорить о времени. Оно было долгим. Очень долгим. Я пыталась выцепить время, когда я жила в Барселоне. Сколько мне было? Четырнадцать? Тринадцать? Десять? Но нет - ничего не подходит. Потому что этого не было. Теоритически - этого не было. - А практически? - допытывался Кормак. - Бромлей, что ты не договариваешь? - За то время, что я металась по разным странам, у меня сложилась теория. Но она абсурдная. - Абсурднее всего, что было до этого? - В тысячу раз, - Блисс глубоко вдохнула. - Я сейчас поделюсь с тобой. Но, пообещай мне, что воспримешь меня серьёзно. Всё, что я скажу. - Я не могу этого обещать, - честно ответил Кормак. - Но я буду с тобой честен, в любом случае. - Ну, не то чтобы у меня был выбор. Блисс внимательно смотрела на цветущую лаванду. Интересно, откуда владелец достает её? Из своей собственной теплицы? И стоит ли она тут круглый год? А что происходит с ней во время сильных штормов или холодов? Куда её уносят? - Бромлей, над чем задумалась? - раздалось на другом конце трубки. - Над бесконечным круговоротом лаванды в природе, - механически ответила Блисс. - Как раз на тему моей теории. - Твоя теория касается лаванды? - Нет, круговорота природы. Точнее, круговорота всего. Когда вы приезжали ко мне летом, мы с Рафферти говорили о реинкарнациях. Шутливый был разговор, я тогда не предала ему особого значения. Но представь себе на минуту, что реинкарнация как таковая существует на самом деле. - То есть, умирая, мы становимся рыбой, птицей, оленем или червяком? Не очень завидная участь. - Нет, не так. Что, если умирая, мы возрождаемся такими, какими были раньше? С другой судьбой, характером, именами. Но при этом мы - всё ещё мы. - Но тогда мы бы не знали об этом, так? В этом смысл реинкарнации - другие жизни забываются. - Да... - Блисс замолчала, не зная, как выразить то, что чувствовала в данный момент. - Хорошо, посмотрим на теорию реинкарнации под другим углом. Что будет, если реинкарнация не будет являться реинкарнацией? - Круговорот лаванды в природе, реинкарнация не реинкарнация. Что дальше? Вино не вино? Бромлей, сколько же ты выпила? - Упустим этот момент, - мрачно ответила Блисс, смотря на почти пустую бутылку. - Предположим, сама концепция реинкарнации существует. Но для того, чтобы перерождаться, допустим, каждые сто лет, нужны определенные условия. - Ты имеешь в виду, определенные силы? - Силы. Предметы. Другие люди. Отдельно взятый человек. - Это что, простой набор слов или какой-то ребус? - поинтересовался Кормак. - Ты можешь выражаться более конкретно? - Я не совсем уверена, но кажется, что дело в темной магии, - ответила Блисс. - И в очень длительных жертвоприношениях. - Длительные жертвоприношения? Как ты себе это представляешь? - Как Стокгольмский синдром, - тихо сказала Блисс. - Мы снова допускаем то, что есть человек, который понял, как можно возрождаться каждые, ну, те же сто лет. Но для того, чтобы он мог поддерживать своё существование, ему нужен другой человек, который будет находиться с ним постоянно. Каждые сто лет один человек ищет другого человека, связывает себя с ним, тем самым продлевая себе жизнь на неопределенное время. А потом, когда его... давай будем звать этого эфемерного человека тотемом. Так вот, когда тотем умирает, определенный человек живет какое-то время, тем самым продлевая себе жизнь для ещё одного ритуала. И когда, через сто лет, появляется ещё один тотем, то он автоматически запускает круговорот жизни того, к кому привязан. Ещё один тотем. Ещё одна жизнь. И так постоянно, каждое столетие. - Но при чем здесь жертвоприношение и этот твой синдром? - В том, что у тотемов нет выбора. Они обязаны находится рядом с тем человеком, к которому привязаны. Хотят они того или нет. - А если, допустим, в какой-то момент тотемы... уйдут? - Думаю, это может закончиться чем-то очень плохим. Преждевременной смертью, например. - В таком случае, каким образом возможна следующая реинкарнация? И почему заклинатель не умирает со смертью тотема? - Думаю, следующая реинкарнация возможна в том случае, если в момент смерти звезды на небе складываются определенным образом. - Стой, ты сейчас не шутишь? - Ничуть, - откликнулась Блисс. - Я думаю, в этой концепции... реинкарнации как-то замешаны созвездия и отдельно взятые звезды. Только нужно разобраться, что именно они делают. - Хорошо. Как на счет ответа на второй вопрос? - Умирая, тотем перестает быть тотемом, и... - Отлично, - ехидно перебил её Кормак. - Теперь у нас и тотем - не тотем. - Так и знала, что ты попытаешься пошутить. Так вот - неудачно, - закатила глаза Блисс. - Когда тотем умирает, то жизнь заклинателя больше не привязана ни к чему. Он всё ещё жив, но не думаю, что это состояние длится долго. Фактически, со смертью тотема заклинатель перестает существовать. « - Я боюсь мести. - Ты помнишь, что я с тобой? Меня не существует. Пока ты со мной, не существует и тебя. Как можно мстить тем, кого нет? - Ты часто забываешь одну вещь. Его не существует тоже». Блисс подавила порыв схватиться за голову. Те слова, которые всплывали в её голове в Хогсмиде, сейчас стали более понятны. Только вот легче от этого не стало. - Или таких людей не существует вовсе. И нет, я не хочу слышать твои высказывания на эту тему. - А я уже приготовился, - драматично вздохнул Кормак. - Когда я говорю, что их не существует вовсе, я имею в виду то, что их оболочка, телесная оболочка просто... просто... «Мы чудовища, одетые в человеческую кожу». Блисс вздрогнула. - Что-то новенькое. - О чем ты? - Нет, ничего, - поспешила ответить Блисс. - Так что там? Про телесную оболочку этих... заклинателей? Блисс повернула голову, уставившись на белую гальку и морские волны. - Не знаю. С этим тоже стоит разобраться. - А пыль? Золотая пыль имеет к этому какое-то отношение? - С чего такие вопросы? - сухо рассмеялась Блисс. - Неужели ты действительно поверил? - Я верю, что ты веришь в это. Мне хватит и этого, чтобы и дальше быть на твоей стороне. Блисс схватилась за край стола, крепко сжав губы. Как же сильно ей хотелось заплакать. - Послушай. Я не знаю, как выразить то, что я чувствую по отношению к тебе. И, пожалуйста, не шути сейчас, потому что я серьёзно. Я совсем не ценила тебя, и взваливала все свои проблемы только потому, что мне было всё равно, как на тебя скажутся мои тайны. Но сейчас я кое-что поняла. Если у меня случается беда, я звоню тебе. Вся эта поездка произошла только благодаря тебе. И только с тобой я могу поделиться тем, что меня гложет, только тебе могу рассказать о происходящем. Я просто хочу сказать, что мне жаль. Так жаль, что я не считала тебя важным человеком в моей жизни. Ты важен. Я волнуюсь за тебя. Я не хочу, чтобы с тобой что-то произошло. Я так хочу, чтобы ты был счастлив. Спасибо тебе за всё. - Звучит как прощание, - усмехнулся Кормак. - Не поступай так со мной. Не прощайся, хорошо? Разбирайся со всем, а потом возвращайся в Хогвартс, в целости и невредимости. И, вот ещё что. Блисс казалось, что Кормак замолчал на целую вечность. - Я не силен в этом, ладно? Но, ты очень хороший человек. Ты одна из самых светлых людей, которых я встречал. И, если тебе понадобится помощь, которую я в силах буду оказать - обращайся. Я в твоем распоряжении. - Ты и правда не силен в этом, - ласково ответила Блисс, чувствуя, как её едва ли не душит щемящая нежность. - А что касается помощи, то тут ты действительно кое-что можешь сделать. - Бромлей, ты разрушила такой момент! - Это я умею, - засмеялась Блисс. - Скажи, насколько у вашей семьи обширная библиотека? - Настолько, что я предпочитаю там не появляться. И вообще, Бромлей, мне книг за глаза хватило с того раза, как я гостил в твоем доме. - В таком случае, тебе придется изменить свои предпочтения, - заявила Блисс. - Мне нужна кое-какая информация. - Из каких книг? Маггловских или магических? - Думаю, из всех, - подумав, ответила Блисс. - Поищи любые сведения о нефилимах. - Нефилимах? Бромлей, ты сейчас об ангелах говоришь? - поперхнулся Кормак. - Да, если тебе так будет проще, - терпеливо сказала Блисс. - Но мне не нужны сведения об ангелах. Именно о нефилимах. Любая информация, где упоминается это слово. - Отлично. Всегда мечтал посидеть в кресле с библией в руках. Но если мой отец увидит эту картину и его хватит удар - виновата будешь ты. - Договорились. Блисс уже хотела попрощаться, но внезапно услышала странное копошение. - Что там у тебя происходит? - В телефоне идут гудки, - голос Кормака выражал искреннюю степень недоумения. - Как если бы я звонил тебе. Но при этом я всё ещё слышу твой голос. - Посмотри на экран, - страдальчески ответила Блисс. - И скажи, что там написано. - Секунду... кажется, мне звонит Кэтрин. Но как такое возможно? Я же разговариваю с тобой. - Кормак, бутылка вина не лучшее средство для объяснений о том, что такое вторая линия, - сдалась Блисс после минуты раздумий. - Просто давай попрощаемся и ты перезвонишь ей. Передавай привет. - Передам, - весело ответил Кормак. - И Бромлей, один совет: если в какой-то момент ты будешь думать, что люди - это не люди, то сразу же иди под холодный душ. Блисс не успела ничего ответить, после своих слов Кормак сразу же отключил связь. - Гаденыш, - прыснула она, дотронувшись до блика солнца на бокале вина. Блисс посидела ещё немного, рассматривая стекло и солнечное марево, после чего расплатилась и пошла к морю. Вспененные волны терялись, соприкасаясь с белой галькой. Блисс было интересно, выпадал ли снег в этом году в Барселоне, и ей было бы интересно посмотреть, как это выглядит. Она представляла, как бесчисленные хлопья снега оседают на волнах, растворяются в них, смешиваются с ракушками и камнями на побережье, а потом повторяют свой круг снова и снова. До тех пор, пока всё побережье не превратится в белесую паутину и всепоглощающую синеву вдали. Но даже без этого в Барселоне было прекрасно. Блисс устала от вечной изморози, дождей и снега. И сейчас, чувствуя соленый воздух, морской бриз ветра и едва уловимый, на грани шестого чувства, шум водорослей - она кое-что понимала. Здесь, в Барселоне, она могла бы провести не одну жизнь. Такие фразы говорят в шутку, когда какое-то место сильно западает в душу. «Я бы провела здесь не одну жизнь», или что-то в этом роде. Только вот это не было шуткой. И если её теория хоть действительно верна, в чем она была почти уверена, то впору оставить все поиски и остановиться. Каким человеком нужно быть, чтобы использовать других людей для продления своей жизни? Зачем нужна такая долгая жизнь, если она - лишь симуляция, извечный бег в попытках найти подходящего человека для последующего вытягивания сил? Блисс не хотела быть таким человеком. И она не хотела знать, что могло подтолкнуть кого-то к тому, чтобы им стать. Сколько раз ещё она будет думать, что стоит всё прекратить, и всё равно докапываться до правды? До чего-то, чего не существует не в магическом мире, не в обычном? Ей нужно было решение. Какой-то знак или намек, что всё это не напрасно, что-то более весомое, чем обычные рисунки и образы в голове. Блисс села на гальку, пытаясь быть настолько близкой к морю, насколько могла. И внезапно она нашла решение. Открыв свой портфель, Блисс достала запечатанный конверт, который прихватила из дома в Болгарии. Из дома Софии Саммер. Из её дома? В любом случае, скоро это станет не очень существенным. Если то, что она задумала, пойдем по её плану. - Хорошо, - распечатывая конверт, четко проговорила Блисс. - Если там будет фотография, настоящая фотография, и на ней окажусь я - то поиски продолжатся. Если нет - я немедленно возвращаюсь в Англию, и больше никогда не буду бегать. «Нам остается только бежать». Блисс с отвращением мотнула головой, и осторожно открыла конверт. Внутри действительно оказалась фотография. Черно-белая фотография. Черно-белая фотография, которая явно принадлежала магическому миру. В любом случае, Блисс была точно уверена, что люди без магических способностей ещё не нашли способа «оживлять» изображения. Только вот девушкой на фото была не она. И мужчина, который был с ней рядом, тоже не был ей знаком. Он не появлялся в видениях, снах, или рисунках. Блисс вгляделась в их лица внимательнее. Она не могла определить цвет волос и глаз девушки, но её светлый типаж определить было возможно. Белые или светло-рыжие волосы. Голубые, зеленые, может быть, серые глаза. Блисс попыталась подобрать слово, которое могло бы её охарактеризовать. Милая. Красивая. Хорошенькая. Да, пожалуй, именно оно. Таких девушек, с ямочками на щеках, маленькими носами и миловидной внешностью в целом называли именно хорошенькими. Сколько ей было лет? Кажется, не больше семнадцати. Девушка улыбалась, и всё время толкала в плечо стоявшего рядом с ней мужчину. На вид ему было лет пятьдесят. У него были тонкие губы, сильно выделяющая скуловая часть, крупный нос и близко посаженные глаза. Какого они были цвета? Карие? Тёмно-зеленые? «Голубые глаза. Чаще всего голубые глаза». Блисс подавила в себе порыв записать эту фразу в блокнот. В дурацкий блокнот, уже почти исписанный фразами, воспоминаниями и теориями. Зачем ей это делать? На фото была не она. Всё. Время возвращаться туда, где сейчас был её дом. И всё же... Блисс не могла оторвать взгляда от фотографии, прокручивающей один и тот же сценарий. Девушка толкает в плечо стоявшего рядом с ней мужчину, что-то говорит и смеется. В какой-то момент мужчина тоже начинает хохотать, после чего начинает её щекотать. Девушка смеется сильнее, не видя, что происходит вокруг. Мужчина бросает взгляд чуть выше камеры. Лицо его выражает всепоглощающую ненависть. Потом всё повторяется. Снова и снова. Блисс провела рукой по глазам, отгоняя мельтешащие картинки. Кто фотографировал этих двоих? Где именно? Кем они приходились друг другу? Отец и дочь? Или же... Блисс хмыкнула, покачав головой. Нет, предполагать то, что они встречались, было абсолютной дикостью. Блисс ещё могла принять тот факт, что люди могут быть вместе, скажем, с разницей лет в двадцать, хотя и это ей казалось чем-то невероятным. Но у этих двоих была разница во все сорок, если не больше. Так кем же он был? Отцом? Или, что вероятнее, дядей? - Эй, - обратилась Блисс к самой себе. - Это была сделка. Давай, девочка, будь с собой честной. Езжай домой. Она зажмурилась, крепко зажав фотографию в руках. Не смотри, что на обратной стороне. Там ничего нет. Там ничего нет. Там ничего нет! Блисс открыла глаза и страдальчески посмотрела на небо. Есть в этом мире хоть что-то, что может её исправить? В любом случае, если она просто посмотрит, хуже от этого не станет. Задержав дыхание, Блисс повернула фотографию. «Tibi dabo claves regni caelorum». Блисс непонимающе уставилась на запись. Успокаивало две вещи: подчерк был ей незнакомый. Что значила данная запись, она не понимала от слова совсем. Интересно, как быстро она сможет найти отель, в котором будет интернет? Вряд ли это составит большого труда: можно снова вернуться в центр Барселоны и заселиться в один из отелей вблизи Национального дворца. А дальше она просто сложит вещи и засядет в том зале, где предоставлены компьютеры. Блисс положила фотографию в конверт и снова посмотрела на море. Ну же. Посмотри на это чудо природы в последний раз, насладись, и езжай домой. Успокойся. Езжай в аэропорт, возьми билет до Лондона. «Нам остается только бежать». Блисс горько усмехнулась. В этот раз слова в её голове звучали как похоронный марш. Механизм был запущен, когда она ввязалась во всю эту историю. В свою историю, и в истории других людей тоже. А значит, она побежит. Ей оставалось только бежать. Заселившись в один из отелей в Готическом квартале, Блисс невольно вспомнила свою мать, и сердце её наполнилось благодарностью. К шестнадцати годам она почти в совершенстве знала три языка, имела четкое представление о том, какое впечатление лучше всего стоит произвести на окружение, и никогда не терялась и сохраняла внешнее спокойствие, оказываясь в ситуациях неприятных. Пожалуй, если бы её мать не старалась так сильно подстроить её и всё, что её окружает, под себя, она могли бы быть гораздо более близки, чем сейчас. Впрочем, Блисс с сожалением призналась самой себе, что вряд ли это было ей нужно. Она привыкла к той жизни и к тому отношению, которое было в их семье. Они были не идеальны - но друг за друга могли свернуть горы. А большего Блисс было и не надо. Сложив вещи в номере отеля, Блисс ещё раз посмотрела на фотографию и взяла её с собой. Если бы ей пришлось выбирать между гипертимезией и фотографической памятью, она бы выбрала второе. В её случае она могла запомнить только то, что понимала. Сейчас же препятствием служил языковой барьер. Прихватив чашку с кофе в ресторане отеля, Блисс сразу же проводили в зал, где были предоставлены компьютеры. Загружая страницу поиска, Блисс на секунду задумалась о том, как раньше выживали люди, если им было необходимо узнать какую-то минимальную информацию. Штудировали тонны книг? Ну разумеется. Это происходило и сейчас, в том мире, где волшебники напрочь отвергали любое вмешательство тех, кто не был наделен особым геном. Особый ген. Чистота крови. Блисс поморщилась. В её понимании это было деградацией. Мир обыкновенных людей, ученых, физиков, химиков, подарил им такие вещи, как поиск чего угодно за один клик мыши, средства беспроводной связи, прививки от ужасных болезней, относительно безопасные средства передвижения, и множество того, чего некоторым волшебникам сейчас и не снилось. Они отвергали это лишь потому, что люди, создавшие всё это, были не такими, как они. То, как жили «истинные» чистокровные волшебники, наглядно показывало всю степень регресса. Или религии. Жечь, пытать, мучить, убивать и развязывать войны лишь потому, что ты отличаешься. Не хочешь поддерживать их взгляды, или просто не в состоянии этого сделать. Не в состоянии верить, не в состоянии быть чистокровным, не в состоянии быть волшебником. Половина знакомых её семьи подняла бы Блисс на смех, услышав эти сравнения. Только Блисс не видела особых различий по одной причине: в конечном итоге, всё сводилось к мертвым телам и обезумевшим фанатикам, которые их оставляли. Наверное, все эти раздумья были приведены шестым чувством. А иначе как объяснить то, что фраза, написанная на обратной стороне фотографии, тоже относилась к религии? Tibi dabo claves regni caelorum. . Отрывок фразы, написанной на латыни, в переводе звучащие как «дам тебе ключи Царства Небесного». Отыскав, как фраза звучит полностью, Блисс не смогла подавить очередной порыв истерического, громкого смеха. Tu es petrus et super hanc petram aedificabo ecclesiam meam et tibi dabo claves regni caelorum. «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и дам тебе ключи Царства Небесного». Просто прекрасно. Если так пойдет и дальше, то в скором времени им с Кормаком придется основательно удариться в изучение религии. Немного поразмышляв, Блисс добавила к запросу несколько ключевых слов. И весьма удивилась, увидев среди обрывков текста упоминания о Микеланджело. Блисс добавила в поиск его имя. Ответ вызвал в ней двойственные чувства. Микеланджело Буонарроти спроектировал купол для собора Святого Петра, крупнейшей христианской церкви в мире. Церкви, которая находилась в Ватикане. В государстве, которое по-прежнему подчинялось правилам римско-католической церкви. И хотя Блисс понимала, что Рим, а Ватикан в особенности, сейчас воспринимается как один из самых крупнейших туристических городов, наравне с Парижем и Лондоном, никакого желания покупать билет она не испытывала. Блисс не могла отделаться от чувства, что там произошло нечто ужасное. Нечто, изменившее чьи-то жизни. Её жизнь? Жизнь других людей? Что могло произойти там, в Ватикане, в соборе Святого Петра? Дам тебе ключи Царства Небесного. Как стоило трактовать эту фразу? Как угрозу? Или как насмешку над религией? Вряд ли человек безгранично верующий стал бы сокращать любые фразы Иисуса. «То, что вы совершили с ней, преступление против природы, против Божьих законов, против самого вселенского бытия. О какой помощи вы говорите? Вам способно помочь лишь принятие». Теперь то, что Блисс слышала в Хогсмиде, начало приобретать какой-то смысл. Могли ли эти слова быть связаны с тем, что произошло в Ватикане? И если да... Блисс положила локти на стол, с силой проведя руками по лицу. Кажется, ей пора собираться в аэропорт. Поморщившись, она посмотрела на остывший кофе. И что она будет делать, приехав в Ватикан? Получит ещё один припадок в виде воспоминаний? Найдет что-то, что сможет ей помочь? Только вот помощи от этого было мало. А вот страха и усталости больше, чем нужно. Блисс уже хотела встать и уйти, но её зашедшееся сердце заставило её остаться сидеть на месте. Нет, только не сейчас. Она так старательно отгоняла воспоминания о Малфое, о его поцелуях и объятиях. Она виртуозно проделывала это на протяжении всего времени. Ей нужно было успокоиться. Нужно было сосредоточиться. Не думать о Малфое. Не думать о его голосе. О его светлых, серых глазах. Блисс поднесла руку к шее и ухватилась за кулон с руной. Зачем она его носит? Малфой улыбался так редко. Но если улыбался, то в те моменты Блисс забывала себя. Почему Наутиз так похожа на крест? Рядом с Малфоем она чувствовала себя той, кем так хотела быть: обычной шестнадцатилетней девушкой, влюбленной в парня, которого все считают недостижимым. Преступление против божьих законов, против природы? О каком преступлении могла идти речь? Блисс даже спорить с ним нравилось. Редко находился человек, который мог выстоять с ней в спорах, и аргументировать свою точку зрения до победного конца. Какую помощь хотели получить эти люди? «Человек, за которого вы цеплялись, может стать для вас самым сильным чувством. Настолько сильным, что мало что в мире сможет этому противостоять». Ей нужно было лететь в Ватикан. Ей нужно было увидеться с Малфоем. Сейчас, прямо сейчас, немедленно. - Наутиз, - машинально вскрикнула Блисс, пытаясь прекратить ад в своей голове. *** Удивленный охранник вскочил со своего места, пытаясь понять, откуда исходил шум. То, что он увидел в следующий момент, позже он спишет на недостаток сна и просроченное снотворное. Ведь не было иного объяснения, почему молодая девушка из плоти и крови, секунду назад спокойно сидевшая за одним из компьютеров, просто распалась в золотую пыль.