Insanity and recovery

"Кто здесь?" "Сон смешного человека", Ф.М. Достоевский

Потревожил Роуз пришёптывающий говорок. Со вздохом навстречу неизбежному раскрылись глаза, и пёрышко, которое они объяли, взвилось над головой, пропало бесследно во тьме сквозь миг. Пустота, сменившая перекрученные озарения и отчаяние, не давила, можно даже сказать, освобождала. Отступил страх, а с ним ушёл и горячечный зуд и примитивные ощущения: тело не чувствовалось и не слушалось. Ни пошевелиться. Пристыла, остудив все чувства. Спокойный конец. Но Доктора же она чувствует. Восседающий у ног тоже не изъявлял беспокойства. Острым затылком упираясь в ночь, не сливаясь, как вышедшее из тьмы, но отвергнутое ею существо. Силуэт ночи казался гимном жизни на фоне его фигуры. Фигура была не велика. Ей велено было не падать, и она сохраняла равновесие. Покачивалась, но устойчиво. Этот ссохшийся, сгорбленный, сморщившийся, брошенный себе на заклание, - этот исполин души и дел, этот властелин времени, этот латающий Вселенную доктор. Погнутая трава возвышалась вновь, ибо ей было куда тянуться. Он не склонялся именно потому что его адски тянуло прильнуть к земле бессрочно. И почти не слышал бубнящий голос самого себя. На Земле иногда так ведут себя те, кто потерял всё. – Ты не знаешь… Как я её… Она же… Нет, ей... Ей было… Да что… ты не знаешь… Странная созерцательная бесчувственность: не жить, но понимать. Всё, на что способно её немощное тело, - не сердце, - беззвучно дёрнуть губами: – Не знаю. Так расскажи. Притих. – Расскажи мне. Слегка повернув голову и не повышая голоса, Доктор проговорил невнятно: – Я её почти не вижу... Когда? Зачем? Ничего толкового. Одно точно: она нежеланна... Математическое совершенство улыбки... По ней можно было рассчитать глубину счастья. Тебе её искренность не пойдёт. Только... Отрешённость Роуз не колебалась. Она себя-то не узнавала, что уж до незнакомой знакомой Доктора... – Она не научилась скрывать. Наверное, нечего было... Скажешь – прозаично... Природа не бывает банальной. Хотя я мог прочесть любую мысль или чувство, она тайна. Хотя таких на планете были миллионы, она чудо. Я сумасброд ... Но даже ко мне всё приходило вовремя. Когда я немыслимо нуждался... И всё-таки было слишком поздно. Словно наткнувшись на что-то, Доктор резко прервал исповедь. Лепет Роуз, вырвавшись бесполезным вопросом, отзвучал задолго после: – Для чего?.. Доктор встрепенулся, окончательно развернулся к ней, блеснув в черноте звёздчатыми глазами, зачастил: – Когда Хокинг был студентом, а я только начинал путешествия, мы бродили по Оксфорду в один пасмурный день. И он воодушевлённо разбирал относительность – ну, по-земному, эйнштейновскую. То, что у каждого свой, неповторимый, поток времени, скорости индивидуальны, кто-то мчит, кто-то топчется... То, что время - такой непостижимый кавардак, что можно растерять причины и результаты, и влияют на всё траектории действий человека, отдельно взятого, насыщенность ремесла, в конечном итоге сила устремлений, даже самоощущения... В принципе... он всё верно изображал, но я – как же без этого – я не мог не возразить: а как же тогда во временных линиях пересекаются люди с похожим ритмом сердца, как им удаётся этими бесконечными своими временными шквалами не схлестнуться, не устроить потопа или извержений... И как только я договорил, и наткнулся на его ироничный взгляд, то понял, что сам попался. Ведь именно это и происходит! Когда одинаково заряженные частицы сталкиваются – происходит взрыв!.. Внезапное утро встречает их плотным потрясённым молчанием.

***

– Где мы? – Не знаю, - мягко-настороженно откликается она. – Не знаю, - вторит он. – Здесь ли мы вообще? Дрогнули брови на равнодушном лице Роуз. – Здесь нет ничего, кроме нас. – Всё есть, кроме нас, - ухмыляется он, будто услышав глупость. И роняет: – Ты лгала. – Что? – застигнутая врасплох, Роуз неожиданно поднимает голову, когда тянется вопрошающим взглядом. – Ты обманула. Тебя нет. В тебе жизни нет. Кровь стылая. Глухая плоскость глаз. Ничего нового. Теперь сжались кулаки, хотя локти ещё обездвижены. – Мертвечина, сама не понимаешь? Тебя уже обступили цветы. Природа не терпит пустот. Возможно, при тусклом свете она и смогла бы оглядеться, но Роуз приходится лишь стиснуть челюсти, беспомощно лёжа на парализованной спине. – Недолго осталось. Можешь не трепыхаться. Боль от впившихся в ладонь ногтей, как по капле, впитывалась остекленелым телом. – Маленькая модель всей истории своей планеты. Вон, лицо что карта. Штриха не хватает. А искусство и наука не прощают пренебрежения. Как больной Бах, не вытерпевший незаконченной игры сына, он вскинулся, чтобы наклониться над лежащей, застилая небо. От касаний сухих губ содрогнулась. Возвратившееся вслед за отстранившимся Доктором дыхание вздымает рёбра в полную силу. – След бабочки. Это как проступающий в старческом взгляде ребёнок, - проговорил он неторопливо, обняв широкой ладонью щеку. Но плечи до сих пор не чувствуются. Иначе... – Рождённый ползать летать может только в метаморфозах. Умирание – та же трансформация. – Полетит уже кто-то другой, но не я, - возражает Роуз, скривившись. – Конечно. Ты в любом случае что-то теряешь, - с посуровевшим голосом отвернулся Доктор. - Никому не дано знать наверняка, когда он себя предаёт: оставаясь или уходя. – Я. Остаюсь. – Конечно. У тебя есть свобода выбора. У тебя также есть идея-fix, из-за которой ты упорствуешь. По сути, достаточно, но есть реальность, условия которой диктуются не нами. – Тогда кем же, Повелитель?.. Зыбкая завесь разрядила простор - это возвышался Препаратор. Доктор врос в землю, поверженный видением. – Позвольте не согласиться с вами обоими. Разве может реальность побуждать к сомнениям? Если возникают вопросы, тем паче – бунт, то это уже не реальность, или, по крайней мере, не то, что вы подразумеваете под ней, как трезвые люди. Ну а рассудительности у вас двоих поубавилось порядочно. Не так ли, Роуз? Долгая секунда оборота, и глазам Доктора предстала покачивающаяся на нетвёрдых ногах девушка, которую он окрестил про себя полоумной смертницей. Призрак продолжал: – Плод разума, пусть даже идею-fix, сломать несложно, как железо. А вот чувство совсем другой породы – резиново-гибкое. Впрочем, Таймлорд старался добросовестно, согласись, Роуз. Погляди наверх, Таймлорд, на эти солнца. Два сердца. Не думаю, что ты раскрыл красавице оба. Она же в своей преданности безрассудна. Она доверилась тебе, хотя сердце у неё лишь одно. Рухнув, как подкошенный, Доктор разворачивает голову в сторону плавящегося восхода. – Роуз, - не обращая на него внимания, цедил Препаратор, - усомнилась ли ты в нём? «Не было в жизни страшнее вопроса, кто такой Доктор», - пронеслось в голове. – Но ещё страшнее вопрос: кто ты? – и рассветно-сизый туман поглотил изображение. – Как тебя зовут? – Доктор, переведя взгляд, точно впервые увидел её. До сих пор в жгучем дурмане, она долго пыталась выдавить звук. – Роуз. Причудливо и виновато усмехнувшись, перед тем, как опрокинуть сознание в небесную пропасть, Доктор шепчет: – Какое замечательное совпадение...

***

"Будь - единственное слово любви, человеческой и божеской" М. Цветаева

Поначалу Роуз думала, что Доктор в новом приступе. Однако сосредоточенность чистого взгляда, устремлённого ввысь будто в поиске ответов, была неожиданным и приятным поворотом дел. Бегло оглядевшись и не найдя вокруг ни снега, ни упомянутых цветов, она не выказала ни удивления, ни радости. Всё, вопреки Доктору и его уверению, что она прекращает существование, потеряло значение после озвученного Препаратором страха. Всё, кроме неё. Вот веки, их жжёт от утренней яркости и бессонных ночей, тонкие брови, спутавшиеся волосы под шершавой рукой… Опасливо ощупывающая себя Роуз не заметила, как долго за ней наблюдал нахмурившийся Доктор. – Эй, - позвал он задумчиво, - Та, которой нет. Вы… как? Перехватив взгляд, собеседница чуть наклонила голову: – Не так, по-твоему, выглядит жизнь после смерти? - почему она раздражена? – Просто Вы изменились больше, чем я ожидал. – Неужели ты что-то ждал от меня, когда впервые встретил, - дипломатия выстраивалась натужно. – Я обязан. Иначе время выйдет из-под контроля. И меня станут называть не Повелителем времени, а Зачинщиком хаоса. – Ты не боишься, что я стану коллапсом для тебя? – прозвучало игриво и опрометчиво, но от того, что он ответит, зависела что-то большее, чем её ожидания. Не узнавая, и не сознавая, он мог без утайки именно здесь и никогда больше, сказать, кто она. Доктор замолчал в раздумьях. – Для коллапса нужны основания. Это же добровольный отказ от независимости, понимаете? У Вас нет вас. У Вас сердце вперёд головы. Вас изуродовала до излишней узнаваемости печаль к кому-то, а не к себе, что было бы понятно, не будь столь много разочарованности собой. Вам не свойственна жалость к себе, при том, что и жёсткости нет, но больше в Вас загадок... Так каким образом Вы собирались поколебать... хм, скажем так, остаточную твёрдую породу? Он скользил острым взглядом по растопыренным пальцам девы, по выточенным коленям, на которые опустилась Роуз, по раздуваемым фалдам куртки, обвивавшимся вокруг отощавшей фигуры, и наткнулся на вскинутый дрожащий подбородок. – Я люблю. – Сомневаюсь, что… - Доктор впился в её глаза, и вдруг почему-то растратил весь энтузиазм бессмысленного спора. Они опять умолкли. И наконец один из них бросил отчуждённо: – Ну что ж, Та, которая есть…