Сделка с совестью

У каждого однажды наступает в жизни такой момент, когда хочется круто изменить все свое существование, решиться на нечто новое, что-то откинуть, что-то познать и действовать, действовать, действовать. У некоторых такое оживление помыслов наступает сезонно. Большинство из них предпочитает раннюю весну. Еще бы, все преображается, оживает, стремится, летит и кружится, манит и обещает. Каин Фьюри был не из таких. Его всегда будоражила весна поздняя. Под пение птиц, жаркое солнце и одуряющий вездесущий запах сирени ему каждый раз начинало казаться, что все, кто его окружали, сделали шаг вперед, а он остался на месте. Или еще хуже — поплыл куда-то по течению, как, не за едой будет сказано, что именно, по реке. Многие годы одноклассников ждали летние приключения, сопряженные с неминуемым взрослением, ему же отводились стены комнаты, пыльные книги и замершие в своем благополучии неизменные родственники. В яркие весенние дни Каин особенно остро чувствовал, будто рожден уже старым, запыленным, прикрепленным к месту и судьбе. Это расстраивало. Остро хотелось перемен. Так однажды, двенадцати лет от роду, он не выдержал вида стремительно несущейся мимо окон весны и, не спросив разрешения родителей, убежал, куда глядели глаза, желая раствориться в свежей зелени улиц, шуме города и в струях веселой майской грозы. Закончилось предприятие печально: мама хваталась за сердце, бабушка пророчила смерть под забором к двадцати годам, так еще и слабое здоровье не выдержало, и на долгие недели он слёг с воспалением легких. Безропотно принимал его, как наказание, смиряясь с судьбой всю жизнь плыть по течению. Смирения, однако, хватило ненадолго, до окончания средней школы. До очередной поздней весны, когда сквозь страх от приближающихся экзаменов он увидел в своих ровесниках готовность снова шагнуть вперед, оставив его позади. Они планировали взрослую жизнь: кто-то уезжал, кто-то переводился в другие учебные заведения, один парень собирался сбежать из дому и стать подмастерьем у механика автоброни. Каину мама же строго сказала, что сначала старшая школа, затем факультет педагогики, потом женитьба и где-то там, совсем далеко — личный выбор, заключавшийся в количестве детей и в становлении профессором. Фьюри буквально увидел тогда ту свою воображаемую реку, где ему отведена совсем не завидная роль. И решился. Буквально выкрав документы, поступил в колледж, изучать практическую радиосвязь. Мама хваталась за сердце, бабушка пророчила алкоголизм к двадцати пяти годам. Но Каин не сдался. И всё было хорошо два года, пока снова не забрезжили впереди выпускные экзамены. Снова показалась в воображении треклятая река, воды которой должны были нести Фьюри всё в тот же проклятый Университет, к женитьбе, детям и далее по списку. Каин содрогнулся. Долго бродил по весеннему городу в поисках поддержки. Запахом дыма и креозота его приманил к себе вокзал. В кармане был паспорт и только что выданная повышенная стипендия. Денег хватило бы на любой билет, если третьим классом. Только ехать было некуда. В никуда Каин был отправиться не готов — туда едут зайцем и от несчастной любви, а не по билету и от перспективы нормальной жизни, доступной едва ли третьей части населения. В один из поездов загружались солдаты. Поезд следовал на Южный рубеж, откуда снова доходили страшные слухи. Солдатам, казалось, не было до этого дела, они были веселы и деловиты. — Парень! Да-да, именно ты! — Фьюри понял, что обратились к нему, посмотрел вопросительно. Офицер, казалось, был моложе большинства своих солдат. Судя по совсем новой форме и излишней суетливости — вчерашний выпускник. — Сходи в лавку, будь другом, купи вина, — офицер протянул купюру в сто сенов. Каин попытался отказаться, ведь это явно запрещено. — Ну, сходи! Тебе что, сложно?! У нас поезд без остановок пойдет! Чувствуя себя странно, Каин сходил и купил. Это был первый раз, когда он покупал алкоголь. Но небеса не разверзлись, а продавщица не забранилась. — Спасибо! — офицер поджидал его тут же, на перроне. — Сдачу себе оставь. И, запрятав бутылку в карман, убежал к своим солдатам. Остаток вечера Фьюри грезил войной, приказами и подвигами. С того дня армия стала постепенно и ненавязчиво занимать все больше внимания парня: вербовочный пункт с красивым лозунгом, плакат, увиденный мельком в колледже, фото под статьей в газете. Он и сам не понял, как оказался на вербовочном пункте. Зато там не удивились, сказали, мол, получай диплом и приходи. Ты нам нужен. Выпускной экзамен сдал с блеском — самые высокие баллы по всем предметам. Даже самый требовательный профессор не сдержал эмоций — прослезился. Взял за плечо, отвел в стороночку и разразился по-стариковски путанной речью с приглашениями в Университет, открывающими путь к престижному будущему: от ведущего инженера важнейшего производства до профессорского звания и наград за вклад в науку. От профессора пахло старостью, на ткани его пиджака угадывалась пыль, голос дребезжал от эмоций. Фьюри же было неловко, хотелось отстранить от себя эту руку в пигментных пятнах и убежать. Убежать из просторных коридоров колледжа и от этого предложения, что, конечно же, примирило бы его с родственниками, но бывшего каким-то тоже старым. Не ему, Каину, а профессору принадлежавшему времени, лет сорок назад минувшему. Неловко распрощавшись с преподавателем, пообещав ему обязательно подумать, Каин со всех ног бросился к вербовочному пункту, боясь лишь растерять дорогой уверенность и вернуться к воображаемой реке, несущей воды к дверям университета. В вербовочном пункте прошелестело по столам заинтересованное: «Специалист». На Фьюри смотрели уважительно, заполнили бумаги и отправили сначала в госпиталь на освидетельствование, а оттуда — в школу сержантов на дообучение. Мама схватилась за сердце, отец за рюмку виски, бабушка пророчила совсем уж близкую гибель не то от пули врага, не то от кулаков деревенского сброда. Каин переехал в казарму. Чтобы на ближайший год стать предметом насмешек и подколов. Которые закончились так же стремительно, как и начались, стоило ему единственному из курса не отправиться в далекие дали, а остаться в Восточном Штабе при проводах, телефонах и прочей технике. Но в армии он был чужим, иного круга. Не пил, не курил, не играл в карты, не сквернословил. От поломки до поломки техники сослуживцы сержанта просто не замечали. Жизнь текла где-то рядом с сержантом, никак его не затрагивая. Бары, танцы, девушки, склоки — он слышал о них мельком и не настаивал на соучастии. Пока однажды не был вызван чинить личный телефон полковнику Мустангу. И снова вскоре вызван туда же — проверять рации, и вновь — разбираться в хитросплетении проводов автомобиля. И опять, и опять, и опять. И в очередной раз — разделить праздничный ужин с группой едва знакомых офицеров из ближайшего окружения полковника. Теперь работу сержанта курировали они. И он был рад. Затихли последние смешки в казарме, вскоре сержанта и вовсе переселили в общежитие комфортное, комнатное. Было понятно, кому следует сказать «спасибо». С привилегированным положением пришли новые обязанности: ужасное стрельбище и не менее ужасные гранаты, выматывающие общие тренировки и особо ненавистное вождение грузовика. Фьюри хотелось плакать, правда, что-то ему подсказывало, что сходные мысли посещают и его учителей. Грузовик глох на поворотах, пули летели мимо мишеней, граната отскакивала от насыпи и летела обратно. Его не ругали, но от этого становилось только гаже. Вот, где вылезло то школьное отставание от большинства. — Успехи есть? — спросил в понедельник после особо эпичного пятничного провала полковник Мустанг. — Никак нет, — честно сознался Фьюри. — И в чем же оно выражалось? — начальник был участлив, похоже, что искренне. Лейтенант Хоукай сделала страшные глаза. «Знает», — понял Каин. Но не сказать не смог: — Я едва не застрелил лейтенанта Хавока. Было видно, что полковник искренне удивился. — Вот как? А где тогда сам оный Хавок с докладом? Ты точно его не застрелил? — вот уже как два часа начался рабочий день, лейтенанта же на службе не было. — Точно. И, лёгок на помине, в кабинет по стеночке попытался пробраться лейтенант. Вид он имел помятый и усталый. Немая сцена продолжалась недолго: — Только вспоминал тебя… Где же тебя носило? — спросил Мустанг. — Домой на выходные ездил, опоздал на поезд, — куда-то в сторону ответил офицер. Мустанг усмехнулся, приметив и сопоставив ряд примет в образе подчиненного. — Пил? — Так точно, было такое… — лейтенант смотрел в пол. — Ясно. Исчезни отсюда, пока Грумман не увидел твой светлый образ. Впрочем, нет… Исчезни часа на два, чтобы после обеда был тут. Получишь штрафное задание на пару с твоим горе-учеником. Фьюри с ужасом ждал обеда, понимая, что доигрался. При этом совсем не зная, какие бывают штрафные задания, и чем они грозят. Сержант не находил себе места, не мог заниматься никакими делами — ему было слишком страшно. За полчаса до обеда не выдержала лейтенант Хоукай: — Прекрати паниковать. Вас отправят в патруль. На кладбище некто повадился портить и громить могилы ишварцев, нужно выследить и приструнить. Стало легче, теперь Фьюри боялся не абстрактного наказания, а мертвецов и таинственных кладбищенских вандалов. И совсем не знал, что входит в понятие «приструнить». Хавок, похоже, знал. И воспринял приказ чуть ли не с восторгом. Правда, говорить напрямую почему-то отказывался. — Говорят, в Драхме с такими, как они, не церемонятся. Мелкая шушера сразу отправляется на каторгу, а из их главарей вытрясают все знакомства, идеи и планы. Делают вид, что прощают и чуть ли не отпускают, а потом, раз, и пулю в затылок! — вещал лейтенант. — А у нас? Тоже пулю в затылок? — сержанта передернуло.  — Не, у нас такая пуля — удел революционеров и всяких-разных государственных преступников. Сам не видел, но говорят, — Джин выделил последнее слово. — А с вандалами что? Мы их ловить будем? — Без толку, все равно отпустят. Я предпочту дать им по морде, а там, как пойдет. Сержанту стало совсем страшно. Однако мёртвых он больше совсем не боялся. А на кладбище было тихо, лишь пели последние вечерние птицы, и закатное солнце грело кожу своими косыми лучами. Вся территория проглядывалась, и ничего не происходило. — Слушай, Каин, посиди тут, — лейтенант кивнул на лавочку. — Я на пять минут — сбегаю до магазина, куплю пиво, пить охота. Фьюри кивнул. Потянулись минуты. Сержант сидел на лавке, солнце медленно, но неуклонно садилось. Страшно не было. Отчего-то было грустно. А мысли раз за разом возвращались к пуле в затылок. Удалось накрутить себя до того, что за спиной начал чудится чей-то тяжелый недобрый взгляд. В тишине это было особенно жутко. От ворот послышались шаги, сержант опознал, что это не Хавок, тот ходил легко и очень тихо, тут же шаг был медленный, шаркающий. Сержант оглянулся. Чуть согнутая фигура в старомодном пальто и в шляпе, надвинутой на глаза, несомненно принадлежала человеку пожилому. Он, не глядя по сторонам, прошел чуть вперед, свернул и остановился около одной из могил, положил добытый из-за пазухи свёрток у памятника. Фьюри из соображений вежливости отвернулся. Скорбящий не уходил, Хавок где-то пропал. Тем временем холодало, сидеть неподвижно сначала стало просто неуютно, а минуты спустя — практически невозможно. И сержант принялся прохаживаться по аллейке взад-вперед, продолжая избегать взглядом своего невольного соседа. Вскоре ноги сами вынесли Каина к воротам. Он стоял и смотрел на улицу, пытаясь угадать, откуда ждать возвращения лейтенанта. За спиной вновь послышался шаркающий шаг — старик направлялся восвояси. Но вместо того, чтобы пройти мимо, внезапно положил руку на плечо сержанта, заставив того едва не подпрыгнуть от неожиданности. — Здравствуй, Каин. Что ж ты так, в армию, а? У тебя такой талант, а ты его на собачью службу сменил… Расстроил старика. Мог бы сейчас уже и сам науку двигать, а ты? Эх… Фьюри принялся оправдываться, с чувством говорил о долге, о Родине, о ценности каждого, о своем заблудшем поколении и еще много о чем. Получалось складно, только уши предательски горели. Профессор ему внимал: старый патриот, преданный сторонник нынешнего фюрера, отбросив мысль и анализ, верил каждому слову из уст своего ученика. Потому что хотел верить. Вскоре распрощались тепло. Старик словно стал выше ростом, шаг его стал тверже и шире, он словно вернул себе десять лет жизни, обнаружив, какую достойную себе замену взрастил. Фьюри же ощущал себя мерзко. Предателем. Обманул профессора, обманул ожидания родителей, обманул даже саму армию, чьи идеи так и не стали ему близки. Всех обманул, лишь бы не плыть по течению. Грустный, он вернулся на лавку. Не прошло и пары минут, как рядом с ним объявился лейтенант, странно довольный. Протянул бутылку лимонада, чему-то улыбаясь. Каин от всей души и совсем искренне поблагодарил. Мельком заметил, что у лейтенанта сбиты в кровь костяшки пальцев на правой руке, и раны на вид совсем свежие. И ничего не спросил. Как не спросил и Хавок, ставший невольным свидетелем разговора с учителем. Все имеют право на секреты.