Во имя ее и во славу

— Во имя ее и во славу! — смеется Кантий. Снежинки горячими каплями стекают по долам клинка, раскаляются червонным серебром. Кровь сжигает холод. — Во имя ее и во славу! — хохочет Кантий. Снег и смерть, бой и улыбки — все, все ради этого клича, ради этого гимна… во имя ее и во славу. Кантий, Кантий, Миракантий, скандируют тени в красных ледяных коронах. Певец, певец, чудесный певец, исполни нам лучшую свою балладу, восславь свою госпожу! Ее воля пылает в твоей душе уже столько дней — выплесни, выплесни же свою страсть! Во имя и во славу ее! Метель смеется чужим голосом и подпевает ему. Давай, бард из Империи, пой голосом императора в честь ее, драконьим рыком греми в бою за любовь ее! То не Акатош — Алдуин, Пожиратель мира, черной властью крылья свои распростер за тобой, срываясь в полет с алого полотна; слышишь, как бьются они о колкий воздух? И ты, отчаянный легионер, укрытый кровью, будто плащом, ради власти и мести мечешься, с черным и страшным взглядом потерянного. Не отступай, уничтожь то, что сам и создал! Он неотвратимо погружает лезвие в грудь врага, не желая слышать ликующий смех победителя. Мсти за нее — как звали ту девушку?.. ах, Нидени — хотя кто еще помнит это имя? И все же оно сочащейся незажившей раной на твоем сердце взрезается, взрезается каждым ударом серебряного клинка. Властвуй над ними — теми, кто все падает, сраженный твоим мастерством. О, от кого угодно ожидали они удара, и тем более от тебя, их главы. Но чудесный певец убаюкал неосторожных чарующими речами, и тем твое предательство, хитроумный Кантий, стало опасней вдвойне. Во имя своего искусства, во славу своего умения сражай недостойных, алым пиши новую песнь на сверкающем насте — тучи пропустят ради этого лунный свет. Лорд Даэдра желает взглянуть на летопись своего культа. Пусть сквозь пролитую кровь две части Империи прорастут друг в друге. Истинный договор всегда будет скреплен багровым. Поднимай свой меч! Люди безумны в любви и на войне, а разве не там и там сейчас твоя душа? Танцуй на белом серебре, меняй мир, как желал того! Бьется дракон в приливе сил, рожденный для войны и победы, и ты движешься ему в унисон. Пусть он выдыхает многоцветный огонь: взгляни сквозь пламя на мир и узри же истину. Мир не сгорит. Из горна и жара выйдет плуг, выйдет нож, выйдет подкова на счастье и на новую дорогу. А на груди угловатый Акатош раскален до невероятного жара — вот кто истинный повелитель вечного огня времени, которому даже не нужен ту`ум. Он создатель, а не разрушитель, и другого знания не нужно. Под сенью его белых крыльев и зиждется Империя, как бы ни пытались расколоть ее золотом. Разве власть ваша — не суть золото? Им она венчается, им покупается, им же кует клинки. Золотое клеймо выжжено в сердце каждого из имперцев. Даже правителя своего увековечил этот народ на монете! Но сейчас ты воистину воин своего Легиона, чьим знаком так гордишься — темный острый силуэт на красном взволнованном полотне, и враги твои падают, падают, падают! И конца им не счесть. Каждый взмах клинка, каждое слово убивают неотвратимо, но на место поверженного будто сразу становится новый. Ну так на то имперцу и надо быть сильным, смеется метель, обжигая ему лицо горячими брызгами. Вы слишком любите побеждать… ты сам любишь побеждать, разве нет? Жаждешь власти, как дракон на твоей груди — вот и борись до конца, до чужой крови каплями по пальцам, до первого вздоха победителя! Ладони слушаются все хуже, но Пожирателю Мира все труднее сдерживаться, черные крылья готовы вырваться из плена алого полотна, орошая мир багровой росой… Отец Времени, помоги, останови. Взывать к аэдра бессмысленно, им почти не интересен этот мир. Надежда должна быть лишь на оружие в руках, на собственный разум в твоей голове! Перестань танцевать, движимый чужими нитями, перережь их! Величие всегда прокладывает свою дорогу. Или тебе не хватает сил оборвать привязь? Вкрадчивые же речи, воистину, лучшие маги Иллюзии не смогут вложить столько убеждения в свои слова. Но ведь имперцы — народ торгашей, а? Они тоже могут говорить сладко-сладко… и при этом слышать истину в чужой лжи. — Я не пляшу под твою дудку, Боэта! Лезвие входит прямо в глотку культиста — а затем Кантию пытаются пропороть плечо коварным ударом сзади. Впрочем, он ожидал этого. Как-никак, сам их возглавил. Два клинка со звоном сталкиваются в морозном воздухе; короткое движение в последний раз подчинившимся запястьем, и короткий меч исчезает в сугробе тонкой светлой полоской. Акатош довольно замыкает кольцо времени. Все возвращается к исходной точке, но… Щуплый данмерский подросток вздрагивает, хотя мужчина всего лишь вбрасывает гладий в ножны. Клеймо Легиона на стали блестит ледяным серебром. — Именем Императора, — хрипло говорит он, и в горле будто холодные крючья от каждого вздоха, — культ Боэтии в Скайриме уничтожен. Мальчишка стоит на ногах нестойко, в красных глазах испуг и злость. Нидени тоже осталась последней, тоже смотрела так. Тоже пыталась убить его ударом в спину. Но она была взрослее, мудрее, коварнее. И выпады ее были стремительны и остры, а этот ребенок едва ли полгода учится владеть оружием. — Видишь, как бесполезен путь предательства? — Молчит. Упрям или парализован страхом? — Здесь либо позор, либо смерть. Я обесчещен, они мертвы. Все проиграли. На проклятых склонах вновь рассыпан снежноягодник. Лицо темного бледное, осунувшееся, и только в глазах разгорается пламя Красной горы — безумное, яростное, всепожирающее. Кантий бьет его в лицо кулаком. Глупый сосунок опрокинут на наст, лицо измазано багровой краской, столь излюбленной в его народе. — Не стоит, — он отходит, хмуро поглядывая на распростертое в снегу тело. — Боэта играет с нами, зачем слепо поддаваться? — Голос уверенный, мягкий, полный убеждения. Язык имперца — язык даэдра. — Нет, — стонет эльфеныш. — Ты сам пришел сюда, слился с нами, возглавил нас, предал нас… — Кантий слушает, ему нет нужды перебивать. — Никуда не денешься, ты полностью принадлежишь ей. — Знаешь, сколько людей и нелюдей творили худшие вещи во имя Империи? — кровью и золотом выписывали свои слова на свитке истории. Последователи Госпожи Интриг такие же, ибо для них все средства хороши: ведь в ее жестокой игре либо выгрыз себе победу, либо давно и безнадежно мертв с самого начала. — Тогда ты просто пришел по ее зову, — подросток хрипло смеется, сплевывая кровь с губ, темные пряди липнут к потному лбу; страх в глазах уступает место мягкому веселью — ему уже все равно. Не сводить взгляда: он не просто так продержался полгода в змеином гнезде. Кантий ковыляет по тающему от горячей влаги снегу к серому камню в стороне, на котором трепыхается замызганный плащ. Данмер едва не валится на спину из-за скользящего локтя, и слипшаяся от крови и грязи шерсть саблезуба почти скрывает его худое тело — но снизу она все еще почти чистая. Окочурится же в своей кожаной подранной одежке. — Нет. Зов Боэтии был не для моих ушей, — серые пальцы вцепляются в шкуру, будто в горло врага. Юнец, зябко ежась, кутается плотнее. Замерз все-таки. Кантий смотрит, не позволяя себе улыбнуться. — На него ответила другая. Когда Нидени вышла против него, ничего не понимающего, со своим черным красивым клинком в жестко сжатой ладони, внутри бурлили ярость и ненависть. Почему, почему, почему?! Мало ли тел устлало темные камни Виндхельма — сколько из них он убил для нее? Так какой же мести она жаждала? Одни ли они такие. Хаммерфелл, Саммерсет (особенно друг против друга, о да, золото перьев против золота пустыни — и роскошной алой эмалью покрыть, покрыть до самого горизонта!), Хай Рок (живущий смертью и лестью столько веков), Валенвуд (где убивает все что угодно, лишь чуть отведи взгляд), Сиродил (о Сиродил — не пропитана ли Башня кровью и золотом по самое основание? Не на нем ли была возведена?), конечно же, Морровинд (где избранные обучены жить, потому что другие мертвы), Аргония (воплощение яда в самой своей сути — и ты должен быть лезвием, которое покроет отрава, иначе гибель). Везде, везде зреет предательство, оружие обращается против друга, а слова плетут смертоносную сеть. Вся Империя откликалась на этот зов, много столетий подряд, и в этот раз она отозвалась его собственным голосом. По коже скользят ледяные мурашки, и мужчина вздрагивает. Вьюга безжалостно заявляет свои права на эту гору, ей нет и не будет дела до усобиц смертных. — Уходи, парень. Осядь где-нибудь и посвяти себя делу более достойному, чем вражда и ложь. Для них не нужно быть сильным, это лишь признание в своем слабоволии. Ты заслуживаешь лучшего, — веки мальчишки подрагивают: он устал после боя, а мех саблезуба так мягко хранит тепло. Лишь бы не заснул. — Мы оба живы, потому что нам нет нужды убивать друг друга. Хотя можешь попытаться, конечно, — поволоку со взгляда будто ледяной водой смывает, резко, хлестко. В пепле еще теплится огонь. — Но тогда ты просто распластаешься перед этим вкрадчивым голосом в голове, только и всего. А вот противиться ему могут лишь действительно сильные духом. Имперец красноречив, и слова его сложно пропустить мимо ушей — слишком уж силой они полны. Чтоб говорить голосом императора, не нужно быть магом Иллюзии. Язык его — язык даэдра, и паренек неловко поднимается на ноги, придерживая плащ на плечах. — Найдешь сам дорогу? — кратко спрашивает его Кантий, воин меча и слова, чудесный певец, ведущий за собой души. Мальчишка кивает и уходит, прихрамывая, в густеющую темноту. Мрачная фигура на вершине беснуется, воздев меч, и среди мглы и вечерней пурги на жертвенной колонне трепещет черными крыльями драконье знамя. Драконы любят горы… любят подчинять своей власти неподчинимое. — Во имя ее и во славу пусть будущее станет полно побед, Отец Времени, — говорит Кантий. — Разомкни проклятое кольцо и пусти его прямой стрелой. О большем я не прошу. Буря затмевает небо и оглушает слух, но ему чудится победоносный рык среди скал, и это лучший из знаков. — Во имя ее и во славу, — улыбается Кантий, разворачиваясь и уходя во мрак. Там еловые лапы будут трепать его по щекам, черные и жесткие, как волосы Нидени, но тени, наконец, перестанут идти по его следам.