Santa maria

Я прихожу четвертую ночь Не зажигая свечей, Не обращаясь к посредникам И святым. Здесь холодно и темно, Мне кажется, я вижу дно, И плещется серебро У края воды. Я знаю - так много дел, Что некогда отвечать - Ни в море, ни в небесах, Но я прошу тебя о беде - Прошу не о чудесах.

1. Ему всю жизнь снился один и тот же сон. Бывало, что с перерывом в год, а бывало что и не являлся годами. Но рано или поздно все повторялось: вода, холод, нечем дышать. Он никому об этом не говорил. Почему-то не хотелось. Как будто не было того , кто бы понял. Хотя отец знал о его страхе перед водой и отправил в морское кадетское училище. Не валяй дурака, сын, учись морскому делу, в нашей семье моряками были четыре поколения, и ты будешь. Однажды только он рискнул поспорить с отцом. Запомнил надолго - Иван Дмитрич был вспыльчив и скор на расправу. Со временем страх перед водой отступил. Не то чтобы прошел совсем , но затаился где-то очень глубоко и не мешал. Сдался (так Мише казалось) перед каждодневной упорной учебой. Способный молодой человек - говорили о нем, ждали многого, и он не осмеливался подвести. И этот ледяной удушливый ад исчез на много лет. Михаил даже позволил себе забыть о нем. И вот сейчас опять - как удар под дых. Холод ползет по коже, просачивается сквозь. Мышцы как каменные, дыхание сбилось, на лбу испарина. Какое-то время он просто сидит, вскинувшись, вцепившись пальцами в тонкое старое одеяло, в которое заворачивался ночью - какая-то женщина сунула ему в руки на платформе, перекрестила. Думал отдать потом кому-нибудь, но вот пригодилось. Поезд на восток. В Омск. Трансибирская железная дорога. Узкий сосуд, по которому бежит ещё живая кровь. Перестук колес, мелькание теней. Хороший моряк, правильный, дело своё знает - говорили о нем. И всегда прибавляли уже с усмешкой: но вот толку не выйдет - слишком уж нрав мягкий, покладистый. Полностью отсутствует чувство превосходства над подчинёнными. Тяжело такому офицеру людьми командовать. Неприспособленный. В этом правда: отцу не дерзил, в кадетском корпусе за нарушением порядка замечен не был. С нижестоящими разговаривал всегда по-доброму. Чтобы унизить кого или несправедливо отчитать, самоутердиться - вообще разговора не шло. Поэтому когда попал под командование Александра Васильевича Колчака, и сразу первым помощником - неловко как-то было. Думал отказаться даже от должности, смалодушничать. Пришел однажды, поговорить, объяснить. Не мое это, мол, не потяну. Так и не решился. А Колчак все о какой-то ерунде говорил, стакан с чаем в руки сунул, подстаканник серебряный, тёплый - составьте мне компанию, Михаил Иванович. Что думаете о корабле? Нравится? Последнее слово техники, красавец, машина... Да вы говорите прямо, что уж там... Да, красавец, думал Миша. И говорил. Совсем не то, что собирался. С Колчаком всегда было как-то сложно: не важно, о чем, не важно когда и где. А ещё очень хотелось доказать, что он не ошибся в нем. Какое-то прямо детское, мальчишеское чувство. И это желание доказывать безустанно тащило вверх. Гнало вперёд - не отставать, не дать слабину. Не разочаровать. Посмотри, я могу быть тебе полезен. Посмотри на меня. Александр Васильевич смотрел: внимательно, придирчиво, оценивающе. Под этим тяжёлым цепким взглядом робели, как гимназистки, даже бывалые морские волки. Покажи мне, на что ты способен. Докажи, что я не продешевил. Поезд мчится на восток. В коридоре купейного вагона душно, накурено, не протолкнуться. Здесь все смешалось: этакая модель страны в миниатюре. Белые , красные, нищие, богатые. Все едино, человеческий котёл. Михаил осторожно пробирается сквозь эту толпу. На нем старая солдатская шинель без знаков отличия, на плече вещевой мешок, фуражка надвинута на лоб. Он умеет быть незаметным, теперь то качество, которое мешало ему всю жизнь, работает на него. Какой-то человек пытается протиснуться мимо, задевает чужие чемоданы, ругается. На миг Смирнов видит лицо человека: с многодневной щетиной, чёрное то ли от копоти, то ли от грязи - кочегар может быть. Или князь. Сейчас уже это одно и то же. Злые уставшие глаза с отстервегением глядят на тебя, будто бы видят насквозь - все мысли, все тайны, всю душу до самого дна. И человеку не нравится то, что он видит - отворачивается, упуская Михаила из прицела глаз. Какая-то женщина курит и смотрит в окно. Смирнов поровнялся с ней, извинился, и потом вдруг понял почему тонкий едва уловимый аромат духов кажется таким знакомым! - Анна Васильевна! Милая, дорогая Анна Васильевна!.. Будто бы ясный летний день, и Петербург, и тёплый ветер с Невы, барышни в ажурных шляпках с атласными лентами степенно прогуливаются по аллеям Михайловского сада; разночинцы и офицеры, извозчики, продавцы газет и выпечки... И среди всей этой восхитительной, живой, светлой реки - высокая статная дама медленно идёт - нет, плывет! - под руку с офицером в безупречно белом кителе. Оба красивые - глаз не отвести, Миша смотрит так долго, что это уже становится неприличным. Он идет им навстречу, приблизившись , ощущает едва уловимый аромат изысканных духов. Анна Васильевна приветлива и очаровательна, есть что-то в ней ... Какая-то древняя сила, упоительное великолепие жизни, и решительно понятно, почему Колчак с такой лёгкостью принебрег приличиями и общественным мнением. Впрочем, его никто не осудит - не осмелятся... И сейчас, в этом вонючем вагоне, он безумно рад ей. Постарела, лицо уставшее, губы упрямо сжаты. Но все равно родная, знакомая. Анна Васильевна. Имя из прошлой жизни, ниточка, которая связывает "сейчас" с потерянным и желанным "тогда". - Время одинаково для всех. Откуда эта патетическая фраза вдруг появилась? Где он ее услышал, чтобы сейчас повторить? Неужели он вправе кого-то осуждать?.. Ты, Смирнов, осуждаешь. Почти ненавидишь , если вообще способен ненавидеть. Представляешь сейчас лицо этого человека, который по воле случая избежал смерти там , в Кронштадте и теперь служит своим палачам. Лицо человека , который по какой-то нелепой случайности зовётся мужем этой женщины. Мерзкое чувство, недостойное, выплюнуть и забыть... Лучше о другом. О том, что в Омске сейчас Колчак, и там нет и не будет никакой иной власти. О том, какое это невыносимое счастье - знать, что ещё есть куда спешить и кому служить. Омск занесён снегом, низкие дома в провинциальном стиле стоят все белые, кажется - дотронуться, и разобьются, как в царстве Снежной королевы. Зима в этот раз выдалась особенно безжалостной, даже дышать больно. Почему-то думается о том как это - бежать по снегу босиком. Говорят, что если долго вдыхать полной грудью морозный воздух, лёгкие не выдержат, и человек умрет, захлебываясь собственной кровью. Наверное, Россия слишком долго дышала полной грудью. Михаил слышит, как скрипит снег. Он любит этот звук, он родом откуда-то из детства. И терпкий сухой запах - щекочет нос, сулит праздник, подарки , смех. Счастье. Удивительное создание человек - даже когда земля горит у него под ногами, он способен надеяться и верить в чудо. Штаб Колчака находится в центре Омска, почти что на городской площади. Каменное здание с колоннами в петербургском вкусе. Внизу часовые, проверяют документы. Узнав, кто перед ними, отдают честь, пропускают. Наверх ведёт мраморная лестница, украшенная кадками с тропическими цветами. Наверху тоже выставлен караул, и снова пропуск без препятствий. Высокие золочёные двери, за ними коидор. Вокруг снуют люди - по большей части военные, но попадаются и гражданские. - Михаил Иванович! Смирнов поворачивается резко, на лице его мелькает улыбка. - Неужели! - к нему подходит офицер, пробирается сквозь людской поток. Красивое волевое лицо, лихо закрученные усики, умные, с хитрецой, глаза. - Николай Петрович... - Миша узнает адъютанта Колчака. - А я вот... Три недели к вам добирался. Только что с поезда, сразу сюда. Быстро нашел, люди помогли... Адъютант, кажется, искренне рад ему. - Да что же такое, Михаил Иванович, мы с вами на проходе-то стоим? Пойдёмте, я вас провожу к господину адмиралу. - Сейчас? Нет-нет, я же только с поезда.. в таком виде. Где тут... умыться можно? Адъютант понимающе кивает. - Следуйте за мной, сейчас все будет, прикажу вам воды нагреть и чистое раздобыть. 2. Из зеркала на него смотрел кто-то настороженный и худой. Смирнов усмехнулся - у человека по ту сторону чуть дрогнули обветренные губы. Резко очерченные скулы и складки у рта делали его старше, весомее. Пожалуй, теперь даже лучше - появилась недостающая четкость во всем его облике, как будто резкость навели. Горячая вода смыла пот и грязь, и он даже немного расслабился, выдохнул. В голове перестало пульсировать и метаться нечто тяжёлое и темное, улеглось на время, так кот ложится на колени к хозяину, сонно жмурясь, но в любой миг готовый улизнуть. Адмирал уже был оповещен о приезде давнего друга, но пока что не посылал за ним - давал возможность прийти в себя. Но все же Мише самому нетерпелось его увидеть. Это была почти мальчишеская радость, предвкушение, даже под ребрами ныло. Хотелось бежать немедленно, но он намерено осаживал себя. Ну что ты как мальчишка, в самом деле? Никуда уже не денется твой Александр Васильевич, успеешь. Всегда называл его так: по имени-отчеству. Даже когда они уже общались как добрые друзья - без официоза, по-простому. А он мысленно все равно звал по отчеству - нравилось. И все же не выдержал, без приглашения отправился к адмиралу. Стремительно прошел по длинным коридорам. Пару раз все же спросил дорогу - здание оказалось с весьма хитрой планировкой. От нетерпения даже ладони взмокли; он наконец оказался перед нужной дверью. У двери - кто-то из младших офицеров, почти мальчик. - Нельзя, совещание, - строго сказал он, преграждая Михаилу путь. - Ничего, я подожду, - Смирнов нервно улыбнулся, отпрянул, отошёл к окну. Ждать пришлось больше получаса. Потом послышались шаги, оживленные голоса, шум, дверь открылась и из кабинета стали выходить офицеры - многих Михаил знал по службе. Они не заметили его, он стоял поодаль, не хотелось тратить время на приветствия. Не сейчас. Когда все вышли, Миша шагнул к дверям, прислушался - остался ли кто? - взялся за ручку, повернул. Сердце мучительно стукнулось о грудную клетку. - Ну кто там? Входите, - услышал он знакомый уставший голос и открыл дверь. Посреди небольшого зала располагался овальный стол из темного дерева. Стены были практически пусты, лишь по центру висел портрет Государя. Колчак смотрел на вошедшего сначала с некоторым раздражением, которое тут же сменило другое чувство. - Михаил Иванович! А я уже хотел за тобой послать. О приезде доложили, а все нет и нет... Несмотря на миролюбивый дружеский тон, Колчак оставался на месте. Михаил сам подошёл к нему и протянул руку. Очень хотелось обнять. Раньше бы так и сделал, но теперь он не был уверен, что такое панибратство будет ему позволено. Чуть тяжеловесный, но подтянутый, Александр Васильевич Колчак мало изменился за месяцы, которые они не виделись. Может быть, седины в волосах стало больше. Ладонь Колчака теплая и сухая, а про себя Миша не мог этого сказать - его пальцы были холодными, "лягушачьими", как обычно говорят. Он с сожалением подумал, что Александру Васильевичу, наверное, это неприятно, но тот, похоже, даже и не заметил. - Ну что, друг мой любезный, я очень рад тебя видеть. - Колчак тем временем извлёк откуда-то бутылку с чем-то крепким. Кажется, американский бренди - отметил Миша. Тут же нашлись и два стакана. Колчак плеснул понемногу в каждый, один подал Смирнову. - Давай за встречу. - Серые глаза адмирала цепко смотрели на Михаила. Холодные глаза, подумал Смирнов, кивнул и залпом опрокинул в себя спиртное. В груди начала разливаться приятная вязкая теплота. Только сейчас он осознал, что не произнес ни слова с тех пор, как вошёл в зал. Колчак конечно все это заметил, но ничем не выдал. - И я рад встрече. Надеюсь, что смогу быть тебе полезным. - Перед словом "тебе" Миша едва запнулся. - Сможешь, ещё как. - Колчак усмехнулся. Следующие пару часов они провели над картой местности, донесениями с фронта и финансовыми выкладками. Михаилу пришлось очень быстро во все вникать, времени ему давать никто не собирался. По цифрам было все не так уж и плохо, но на деле только половина средств шла на закупку боеприпасов и обмундирования, другая половина оседала не понятно где. Михаил чуть лучше разбирался в финансовых схемах и в координации войск. Заметно было, что адмирал не в своей тарелке - он привык действовать конкретно, отдавать приказания, уничтожать противника, теперь же ему приходилось вникать в сферы, вовсе чуждые. От этого он злился и выглядел немного растерянным. Редко когда Михаил видел его таким. Смирнов был ужасно рад, что может наконец-то показать себя , пригодиться , быть возможно даже лучше в чем-то. Он взялся за работу со всей возможной отдачей, целыми днями занимался делами снабжения армий, устанавливал связь, получал донесения и отчеты, добивался гарантий от союзников. Сил хватало лишь на то, чтобы добраться до постели, кое-как стащить одежду и провалиться в сон на четыре часа, чтобы с утра начать все с начала. Наступило прекрасное время. О встрече с Анной Васильевной Тимиревой он так и не сказал - сначала собирался, но все не было подходящего случая. Потом как-то и забылось. Но вот однажды она пришла сама, они столкнулись на лестнице. Михаил даже не сомневался , что она отправилась в Омск, как только узнала, что там находится Александр Васильевич. Но вот почему так долго не приходила? - Его нет. Вам не сказали? – Мише неловко об этом говорить этой красивой женщине. Но Колчака действительно не было на месте. - Нет… как же так… - Она выглядела крайне расстроенной и смущенной. Видимо, долго собиралась с духом, и вот, наконец, тот самый момент – и отказ. - Простите, Анна Васильевна… - Смирнов и сам не понял, за что просит прощения. За разочарование, за пустую гулкую комнату наверху, где на столе стоит портрет этой женщины. Вышел на улицу, на мороз, провожая Анну, вынул из кармана шинели серебряный портсигар, вытянул сигарету, она сама попросила угостить, прикурил ей, потом себе, она торопливо стряхнула пепел, - до свидания, Михаил Иванович… - Постойте! А где Вас найти? Я ему передам… - Не нужно, я приду сама… Хорошие у Вас сигареты!, - улыбнулась, сбежала по ступенькам, а он смотрел вслед, пока она не скрылась за углом. А ведь и правда, хороший табак, английский. Терпкий и едва сладковатый. Александр Васильевич все смеялся: что это у тебя сигареты какие-то бабские? Уж больно хороши. И сейчас этот дорогой табак показался отвратительным на вкус. Миша со злостью сломал сигарету, раскрошил в пальцах, протер руки снегом, сплюнул внезапную горечь. Все-таки нужно немного отдохнуть. 3. Это всегда больно – уходить, особенно, когда точно знаешь, что уже не вернешься, потому что некуда больше возвращаться. Канонады были слышны всё отчетливей, наверное, так выглядит конец света, с какой-то издевкой думал Смирнов, глядя на столбы дыма на горизонте. Снова бежать. Куда? Так и будут их гнать через всю Сибирь до Охотского моря. А дальше – что?.. Но думал он обо всем этом совершенно спокойно, так идущий на казнь спокоен, когда уверен в своей правоте. Это уже почти не страшно. - Отчего ж ты мне не сказал? Взгляд колкий, от него хочется скрыться. - Миша? От чего не сказал, что она здесь?! В горле пересохло, Смирнов сглотнул. - Я не знаю. Из головы вылетело... Он чувствует себя гимназистом, которого отчитывает строгий учитель. С ужасом ощущает, как скулы заливает краска. Он не умеет врать - сразу все на лице. Колчак молчит. Потом произносит, расставляя точки: - Не ожидал от тебя. От кого угодно, только не от тебя. Ты же знал, что она для меня значит. И не сказал. Каждый упрек как удар. И не возразишь ничего. Да, знал. Да, не сказал. Убей теперь меня за это. Колчак конечно не убьет. И даже не прогонит. Но от этого как-то особенно гаденько. Потому что она - значит. А что для тебя значу я? От этой мысли вдруг вышибает почву. Он держится за край стола. Спросить в лоб? Не могу. Канонады это не страшно. Вывернутые наизнанку взрывами человеческие тела - не страшно. А услышать ответ - невыносимый ужас. Почти бегом добрался до своего купе. Благо, размещался там один («Шикуете, Михаил Иванович!...») Тяжело опустился на диван, закрыл лицо ладонями. Обозвал себя дураком, произнес это вслух для большей весомости. Ой, дурааак... Не повторится. Обещаю, никогда не повторится. Только не сомневайся во мне, пожалуйста! Никогда. Он чувствовал себя ужасно – и даже физически. Кажется, простыл, и видимо, поэтому сейчас так трудно собраться с мыслями. Ну конечно. Это всё жар. - Михаил Иванович! Пойдёмте чай пить, может с коньяком даже. - В дверях купе появился адъютант Колчака, Смирнов вздрогнул от неожиданности. - Чай? - тупо переспросил он. - Ну да. - Ехидная улыбка не сползала с лица офицера, похоже, он уже начал с коньяка да без чая. - Там ещё будут господа, собираемся у Соболева. - А пойдёмте, Николай Петрович! - Смирнов тряхнул головой, резко встал и вышел вслед за офицером в коридор. Они отступали. Омск оставался позади, растерянный и беззащитный, как жертва на заклание. - Да вы пьяны в хлам, друг мой. Смирнов с трудом открывает глаза. Муть слегка отступила, но ощущение что штормит - осталось. По десятибалльной шкале девять точно. - Что ты там бормочешь, Михаил Иванович? - Колчак смотрит на него с лёгким удивлением - да, он впервые видит своего помощника таким. Откуда адмирал здесь?.. Пришел только что? Или сидит уже давно? Смирнов совершенно не помнит, как оказался в своём купе. Алкоголь ударил в голову и практически вышиб дух. Кажется, его привел Николай... Но теперь здесь был только Колчак, сидит на краю постели, качает головой. Смотрит осуждающе. Не оправдал надежд, да? Да плевать. Смирнов пьян на столько что даже мысли ворочаются с трудом. Звук колес отдается набатом в мозгу. Тук-тук... Тук-тук... И запах тех изысканных духов, ими пахнет одежда Колчака. Она была с ним. Она и сейчас ждёт его, и он к ней вернётся. - Тебе нужно отдохнуть. Завтра будет лучше. - Колчак поднимается с постели. Ворот его кителя небрежно расстегнут. Хоть Смирнов и безобразно пьян, - или все же болен? - но мозг безжалостно отмечает все детали. - Постой. - Его пальцы хватают руку адмирала. Чуть повыше кисти. Даже чувствуется, как там, под теплой кожей, пульсирует кровь. - Пожалуйста, верь мне... Я никогда не предам. Они предадут, а я никогда. - Слава произносятся сами собой, прыгают изо рта, губы их не держат. Он будто бы слышит себя со стороны. Сильнее стискивает пальцы. Какая чудовищно пошлая мелодрама... - Миша. - Колчак осторожно, но уверенно высвобождает руку. - Тебе нужно отдохнуть. - Повторяет он с нажимом. - Ты болен. Я пришлю врача. Жар это не шутки. - Я в норме. В порядке... - Смирнов пытается подняться, пространство качается очень сильно. - Я тебе сейчас нужен. Я не могу... Но в купе уже никого нет. Тук-тук... Тук-тук... Ду-рак... Приснилось что ли? Утром все иначе, и ночной горячечный бред это всего лишь следствие переутомления и выпитого чрезмерно алкоголя. Поезд плавно покачивается на своей железной колее, за окном проплывают занесённые снегом леса и поля. Вот так бы ехать и ехать, без цели, без конца. Слышать стук колес, пить горячий терпкий чай без сахара, смотреть на вершины огромных елей. Оказывается, без моря тоже можно жить, если есть ради чего. Можно научиться. Море он полюбил не сразу. Процесс единения со стихией происходил мучительно: одна морская болезнь чего стоила! Каждый раз практически отправляла юного моряка на тот свет. Для будущего морского офицера - то ещё позорное явление. Но удивительным образом море приняло его в тот самый момент, когда он ступил на палубу железного гиганта, которым командовал Александр Васильевич Колчак, много лет назад. Это было какое-то волшебство - но в магию Смирнов не верил. Просто море и этот суровый человек слились в его сознании в единое целое, в неразрывное, яркое явление. В какой-то момент Смирнов осознал, что допущен к чему-то практически сакральному, к некой силе, которая слабо поддавалась его рациональному сознанию, но прекрасно ощущалась на уровне шестого чувства. Если поднести морскую раковину к уху, то всегда можно слышать море, хотя по всем физическим критериям и логике это невозможно, моря в раковине нет и быть не может, но иллюзия на столько сильная, что в нее с удовольствием верят тысячелетиями. Так же и здесь. От вялотекущих мыслей его отвлекли крики. Резкий толчок, поезд качнулся и остановился. За дверью послышались быстрые шаги, Смирнов весь превратился в слух. Из окна ничего ещё не было видно, кроме молчаливых пейзажей. Он быстро встал, оделся (пара дней прошла с того вечера, как он постыдно напился и слег с простудой), выглянул в коридор, придержал за руку одного из офицеров. - Что происходит? - Нас предали союзники. Ночью чешский корпус ушел. Вместе с частью золотого запаса. Прошу прощения, - офицер (его фамилию Смирнов так и не вспомнил) протиснулся мимо. В коридоре становилось людно, появился и Колчак. Смирнов пытался понять что-то по его лицу и скупым жестам. Адмирал отдавал приказы, офицеры вокруг суетились, кто-то снаружи поезда крыл забористыми оборотами. Смирнов застегнул китель, присоединился к офицерам. Колчак скользнул взглядом по нему, но будто и не заметил даже. - Это конец, господа. - С нервным болезненным весельем в голосе произнес кто-то. - У нас практически нет людей! - Отставить панику. - Тяжёлый взгляд адмирала заставил говорившего умолкнуть. - Господа, прошу командующих немедленно собраться в зале совещаний. Проходя мимо купе Колчака, Смирнов увидел Анну – дверь была небрежно приоткрыта, - встретился с ней взглядом, отвернулся резко, шагнул вперед. - Хочешь, я останусь? - Не хочу. Жить-то оно всегда лучше, Миша. Руки тяжёлые, как будто в кончиках пальцев свинец. Они оба смотрят в окно, молчат, курят. Смирнов ежится от холода - откуда-то тянет сквозняком. - А я все равно останусь. - Упрямо произносит он. - Это не просьба, Миша. Это приказ. Уходи. Ты должен. - голос у Колчака надтреснутый, очень уставший. - Не должен. Я не могу! - Бунтуешь? Мне твоя смерть не нужна. И кто позаботится о моей семье, а? Я прошу тебя позаботиться о них. Неужели ты мне откажешь в этой просьбе? Смирнов жуёт кончик сигареты, до боли сжимает зубы. Что сказать? И в самом деле, отказать сложно. - Найдутся другие. Я тебя ни о чем не просил, вспомни. А сейчас прошу: разреши мне остаться. Они практически последние. Ночью сошли с поезда все офицеры. - Саша. Как странно звучит. Практически никогда не называл его так, а сейчас по-другому и не может. Как же там холодно должно быть, снаружи: на стекле ледяные узоры. - Тоскуешь по морю? - Вдруг спросил Колчак. - Я по глазам вижу, что тоскуешь. Я тоже. Там все так понятно, все так просто... Зря я тебя потащил за собой. Не прощу себе. Ты знаешь, я ведь тогда, когда ты пьяный спал, все смотрел на тебя, смотрел... Думаю: красивый какой. Чистый. Я таких чистых душой людей и не знаю больше. Разные люди мне встречались, а таких - не было. Даже завидно как-то стало, представляешь? Как легко тебе все это даётся, потому что красота внутренная и сила - природные, от Бога... - Замолчи.... - прошептал хрипло Смирнов. - Ты во мне ошибаешься. Я не такой. Я слабак. Я ничего не могу сделать со всем этим. Я не могу тебя остановить! – он стиснул кулак. Колчак вдруг обнял его. Смирнов даже дышать на мгновение перестал, от изумления и страха спугнуть эту случайную близость. Ткнулся ему в шею, чувствуя крепкий табак и порох. И ещё как будто, едва слышно, запах моря и металла. - Никто не может, Миша. - пальцы Колчака сжали его затылок. Сердце стало таким огромным что грозилось проломить грудную клетку. Даже больно дышать. Но адмирал уже отпустил его, отстранился. - А как же Анна Васильевна? - зачем-то спросил Смирнов. - Она остаётся. - Вот как. - Да. - Колчак помолчал. Потом кивнул: - Благодарю за службу, друг мой. Иди с Богом. И отвернулся к окну - разговор был окончен. Тихий предрассветный час, мелкий снег падает на крыши низких домов. Все вокруг серое, напрочь лишённое других красок. Кажется что весь город пуст, здесь никого нет. Только собака вдалеке перебежала улицу, косясь на одиноко идущего человека - что это он делает на морозе в этот мертвый час? Пальцы в кармане шинели сжимают тяжёлый браунинг. В барабане четыре пули. Если его схватят, он успеет убить трёх врагов. Последнюю пулю нужно приберечь для себя. Снег хрустит под ногами, холодный ветер забирается за шиворот, хватает ледяными пальцами за шею, но Смирнов не обращает на это все никакого внимания. В голове , как зацикленная, прокручивается последняя их встреча. Почему не настоял? Почему не остался? Мог ведь не подчиниться приказу. Неужели его силой стали бы стаскивать с поезда? Но нет, легче было подчиниться. - Трус... Мразь... - шипит он сквозь стиснутые зубы. Хоть обратно бежать, да куда? Поезд ушел. Теперь живи с этим, Михаил Иванович. Жизнь у тебя благодаря Колчаку будет долгая. Впрочем, это можно исправить. Он свернул в какой-то проулок, прошел немного в глубь. Поставил на грязный снег свой чемодан. Это же не страшно. Совершенно не страшно. Он знает, как это делается. Однажды он видел самоубийцу. Ещё когда учился в морском корпусе. Видел издалека разнесенную выстрелом голову, безвольные руки. Что-то там произошло - всякое болтали. Один из курсантов в карты проигрался чуть ли не на родительскую усадьбу, не выдержал позора и захотел решить все свои проблемы самым надёжным способом. Тогда Михаил подумал - что же должно твориться в душе у этого молодого человека, что он решился на такой ужас? Картинка надолго впечаталась в сознание молодого курсанта, и сейчас вспомнилась с особой отчетливостью. Оружие в руке предавало уверенности. Смирнов в своей жизни никогда никого не убивал. Этакая насмешка всевышнего. Смирнов поглядел вверх, на бесцветный кусочек неба между домами. Решительно поднял револьвер. К виску или снизу, к подбородку? Все же к виску. Поудобнее перехватил оружие. Что же руки так трясутся-то? Закрыл глаза. Представил как через секунду рухнет в снег окровавленным безобразным кулём. Что будет дальше? Его найдут утром случайные прохожие и потом, без возможности опознать личность, свалят в общую безымянную могилу, как бездомного бродягу. Так и будет. - Стой! Резкий окрик заставил его открыть глаза. В нескольких шагах поодаль стоял священник, в своём длинном черном балахоне как ворона выделяясь на сером фоне. В руке у батюшки было ведро. Священник какое-то время смотрел на Смирнова. Потом направился к нему. - Не нужно, милый. Не ты жизнь себе дал, не тебе ее и забирать. Батюшка дотронулся до его руки с оружием, Смирнов невольно опустил браунинг. Странной они были сейчас компанией: священник с ведром и офицер в шинели без погон, с револьвером и чемоданом. - Вот оно как, а? - покачал головой батюшка, обращаясь даже будто бы и не к Михаилу. Потом потянул его за собой. - Пойдем. Нечего на улице в такую холодину делать. Да и мне сейчас не помешают лишние руки. Да ты не бойся. - Улыбнулся он Смирнову, видя, что тот замешкался. - Я в храме служу, тут близко. - Он резво направился по тропинке к калитке, за которой виднелся заснеженный сад и за ним - небольшой деревянный храм с аккуратной маковкой и золоченым крестом над ней.