Stranger in Strange land

      Он открыл глаза, скидывая с себя тяжелое, пуховое одеяло.       В одной из комнатенок бревенчатого дома, Вилле обратил свой взгляд на пышную ель, что предвещала неминуемое торжество.       Как и прежде, год от года, семейство Вало воссоздавало пышные и церемониальные проводы декабря, в безудержном желании насладиться запахом свежесрубленной пихты и отпраздновать сей светлый, семейный праздник.       Дурманящий аромат хвои примешивался к мандариновому амбре. Стеклянные игрушки, расписанные невероятными узорами, точь в точь напоминавшими рисунки за замерзшем стекле, принимали на себя свет голубой гирлянды, отчетливо мерцавшей в полутемном помещении.       Родители мирно спали в соседней комнате и, стараясь их не разбудить, Вилле поспешно встал, мягко ступая по скрипучим половицам.       Как бы он не старался, но шум, озорной и надоедливый, проник и на веранду, где притаился смутный силуэт вошедшего.       Вилле же предпочел не оглядываться на пришельца — налил себе сока и прильнул к запотевшему стеклу.       Округа давным — давно погрузилась в беспечный сон.       Отпевшая, вьюга обратилась в блестящие, мохнатые сугробы, от которых исходила еле заметная туманная дымка.       Собаки устало брехали, либо вовсе замолкали, от случая к случаю.       Мальчик задумчиво уткнулся носом в стекло, неосознанно напоминая вошедшему фарфоровое изделие, по — настоящему искусную работу признанного мастера.       Сжав стакан в руке, Вилле жадно отхлебнул напиток, слегка отстраняясь от волшебного вида за створками окна.       Вернувшись к кровати, Вилле невзначай перевел взгляд на пихту.       Не веря своим глазам, он сосредоточенно отставил стакан, опускаясь перед деревом на колени.       Там, в свете гирлянды, покоились подарки, принесенные Йоуллупукки. Хоть Вилле и не верил в россказни взрослых, но прикоснуться к подарку не постыдился, отчего в руках его возник очень длинный сверток — увесистый, обернутый в графическую бумагу, с престранной карточкой поверх упаковки.       Повертев ее так и эдак, мальчик хмыкнул, а позже даже губу прикусил, ибо столь сильно заинтересовался содержимым свертка.       Не в силах разорвать бумагу, он, в сердцах, шарахнул его на пол, забывая о тишине.       Комнату объял раскатистый, гулкий звук. Словно содержимое пожаловалось на наплевательское обращение с ценным свертком. И было в том звуке столько печали, что Вилле, враз, стало жаль брошенный предмет.       Перетащив его к себе на кровать, Вало вооружился ножницами, аккуратно разрезая бумагу по периметру, чтобы не потревожить странное существо вновь.       Наконец, когда усилия были оправданы, свету явился краешек дерева, разящий палисандром и другим, неизвестным ароматом, о названии которого мальчик мог только догадываться.       Продолжив «операцию», юный музыкант с недовольством сдернул последний следы бумаги с гитары.       Впрочем, он видел подобную и у своего дяди, который любил побаловаться со звучными ладами инструмента.       Взвесив подарок на ладонях, и слегка поддерживая его за полированный бок, Вилле склонил голову. Это могло означать несколько вещей — либо он был крайне заинтересован, либо напрочь сомневался в нормальности данного презента со стороны своих родителей.       Но, делать было нечего.       Воровато озираясь, он прижал гитару к животу, пытаясь извлечь из нее хотя бы звук — столь сильно ему хотелось осуществить задуманное.       Инструмент жалобно крякнул, будто кашлянул.       — Отвратительная вещь, — Шепотом, отозвался Вилле, мрачно откинув ее в конец кровати. — Надеюсь, папа с мамой припасли для меня кое — что поинтереснее…       Провозившись под пихтой, ночной путешественник заметил странную тень, о которой я говорил Вам ранее.       Та шмыгнула в сторону, прячась за занавесками.       — Эй! — Вилле осекся, выронив мандарин. — Ты кто такой?       Тень что — то пробормотала себе под нос, опираясь на стеллаж.       Спустя секунду, с полки рухнула банка с соленьями.       Гость, в панике, заметался в укрытии, пытаясь выскользнуть в окно. Впрочем, Вилле оказался проворнее беглеца.       — А ну, стой! — Фыркнул мальчик, смежив глаза и пересекая комнатушку.       Он резко одернул ткань, встречаясь глазами с пришельцем.       Гость был среднего роста. Одетый, по всем правилам, в шубу деда мороза и в массивные сапоги.       Голову его покрывала шапка, из-под которой выбивалась изрядная растительность, делая ее носителя похожим на древнего старика.       — Мальчик, давай сделаем вид будто ты меня никогда не видел? Я, сейчас же, уберусь из твоего дома, а ты пообещаешь мне не распространяться перед знакомыми о том, что видел. Идет?       — Пап, кончай прикалываться. — Вилле недовольно щелкнул незнакомца по носу, грозно складывая руки на груди.       — О, значит ты мне не веришь! — Бородатый подозрительно уставился на мальчишку. — хорошо.       — Это ты принес мне гитару?       — Не понравилась? — Теперь бородатый и вовсе расклеился.       — Я просил коньки. — Вилле повел плечами. — Впрочем, гитара тоже сойдет.       — Говоришь так, будто я тебе какую — то гадость подарил…       — Папа уже подарил мне два музыкальных инструмента: бас — гитару и барабанную установку. Иногда, я думаю, он хочет напрочь лишить меня детства. — Вилле удивленно приоткрыл губы, растеряно почесывая голову. — Отвратительно.       — Сын, ну какой ты все — таки вредный. — Кори стянул с себя бороду и фыркнул. — Я же хочу как лучше, а ты не ценишь! Как будто я тебе кусок дерьма презентую.       — Ладно. — Вилле был нисколько не удивлен внезапному преображению бородатого засланца. — Я спать пошел.       — Да погоди ты. — Мужчина фыркнул, окончательно избавившись от шубы и швырнув ее в шкаф.       Он обогнал сына, присаживаясь на кровати и беря в руки гитару.       — Палисандр, Вилл, — Он поиграл бровями.       — Хоть тис… — Мальчик коротко вздохнул, не обращая внимание на отца. — Я все равно не смогу на ней играть, потому что не умею. Ты красиво играешь, а я — полнейший бездарь.       — Ну, начинается. Подай папке сока. — Кори примостился на кровати, поджав под себя ноги и завладевая инструментом. — Я конечно не мастер, и хотелось бы не орать на тебя, а сказать следующее: «Вилл, я верю в тебя, маленький ты невежа».       — Одной верой тут не обойтись. — Заносчиво пробубнил мальчик, протягивая отцу стакан.       — Знаешь… — Мужчина устало прошелся ладонью по лицу, щурясь от воспоминаний. — Порой эта вера остается единственной разменной монетой. Приходит пора, когда ничего не спасает.       — Как же такое может случиться? — Недоуменно встревает сын. — Разве мне наскучит веселиться и бегать?       Кори светло улыбнулся, поглаживая мальчика по кудрям.       — Когда — нибудь ты скажешь фанатам, что этот кусок дерева выручал тебя промозглыми ночами.       — Не неси ерунды.       Кори не ответил, легонько проходясь по струнам и что — то напевая.       То была старинная песенка народного исполнителя Тапио Раутаваары, которая так часто играла из маленького радио, в гостиной.       Приятный баритон ее исполнителя напоминал собою теплые деньки, когда они, вместе с отцом и матерью, выбирались на природу, на охоту и рыбалку.       Также, этот исполнитель был один из тех, немногих, на кого предпочитал ровняться маленький музыкант, ибо те были его истинными кумирами.       «Стану взрослым, — говорил Вало, — Обязательно спою их песню на одном из своих выступлений»…       Эта фраза была его частым девизом, но, в последнее время, Вилле разуверился в своем таланте, отрекшись от музыкальных инструментов и сосредоточившись на изобразительном искусстве. Что несказанно огорчило его отца.       — «Ralli se on mun rattoni. Ja laulu paras työni juu» — Пел его отец, бережно перебирая струны и сосредотачиваясь на свете гирлянды, как на персональном телепорте в мир грез и волшебства, — «Nätin tytön käsivarsi. On mun kaulavyöni juu. Nätin tytön käsivarsi. On mun kaulavyöni juu»…       -…«On mun kaulavyöni juu»… — Машинально откликнулся Вилле, слегка двигаясь к отцу.       — Вы чего не спите? — Спросила мама, протискиваясь в спальню и ежась от холода. — Третий час ночи.       — Пытаюсь внушить Вилле, гитара не так уж и сложна. — Кори спохватился, передавая инструмент сыну. — Ну вот, я разбудил Аниту.       — Играйте, — Хмыкнула она, — Я закрою дверь по — плотнее.       — Нет, лучше выспаться. Сегодня сочельник — пора чудес. — Отец шумно рассмеялся, обнимая жену и целуя ее в щеку. — Вилле, только не сердись на меня, на дурака.       — Все в порядке, — Рассеянно откликнулся сын, откладывая гитару в плетеное кресло и натягивая одеяло до подбородка. — Она мне начинает нравиться. Спасибо.       Родители пожелали ему сладких снов, тихонько вернувшись в кровать.       Вилле еще долго смотрел на голубоватый бок подарка: свет лампочек попадал на серебристые колки, которые перманентно отражали огни от своей глянцевой поверхности.       Он и думать не мог, что эта деревянная красавица станет его спутником в течении всей карьеры. А зазывные ее струны будут заглушать боль от неудачных отношений с заносчивыми девушками.       «Чтобы твое сердце не разбили, — думал уже повзрослевший Вилле, вскидывая спутницу на плечо, -… надо стать не меньшим сердцеедом. И пусть так будет всегда. Пусть боль мою никто не видит, а видят лишь насмешку в моих глазах — вуаль, которая укроет обиды за сарказмом и напускной важностью»…       Пусть горит гитарный огонь, заместо охладевшего разума от постоянных метаний по зеркальной плоскости бытия…       И останутся, быть может, те, что отыщут меня во мраке полночи, поняв истинную суть моих песен».       Сейчас, когда всё закончилось, и теплоход рассекает пласты Балтийского моря, Вилле не чувствует себя провинившимся.       Он смотрит в гладь воды, наблюдая за отражением мощного киля в светлом стазисе. Редки те моменты, когда оно молчит, не предпринимая поднять свою мощь во имя сил природы.       Сверху простирается ослепительно — золотое небо. Солнце закатывается за горизонт, прошивая небосвод столпами огня. И это воистину потрясающее зрелище не может не привлечь взгляд постаревшего музыканта.       «Может, странник? — Спрашивает Вилле, — Могу ли я назвать себя нормальным в этой мешанине навязанных событий? Могу ли считаться всё тем же мальчиком, который впервые прижал к своему сердцу шестиструнную красавицу»?       Противное лицо и спутавшиеся волосы — удивляю, чем могу, но не верю в скоропостижность времени.       Последняя мечта, которую удалось притворить в жизнь — последнее путешествие на этом теплоходе, где он мог бы петь джаз до конца дней своих. Стоять в надушенном зале, слегка покачиваясь, прикасаться чувственными губами к микрофону. Пребывать в запредельных далях от поиска истины, когда единственная его мечта — спевать гимн о вечной любви стенам этого кабака.       Глотать дым сигаретный, вволю, без капли пролитой слезы о беспечной юности.       Зализывать раны под биту.       В горести, печали и радости, зазывно приглашать в покои этого места сонных моряков.       Наслаждаться редкими хлопками и заветными губами какой — нибудь красотки, которая удостоит его своим искрометным и эротичным взглядом.       С ним, от всей души он на это надеется, будут его вечные спутники.       Миге проведет натруженными пальцами по грифу. Лили, быть может, вторит ему своим мастерским перебором.       Эмерсон заденет кончиком палочки тарелку. А Гас примкнет темноволосым призраком к выцветшим клавишам фортепиано.       Пусть этот корабль уплывет дальше, чем видят наши глаза.       И пусть его вспомнит хоть кто — то, спустя полсотни лет под оком жалящего солнца.       Мальчик допьет свой сок, приноровившись к струнам.       Он положит свою очаровательную голову на гриф гитары, прикроет зеленые глаза и расслабится в приятном сне, где тронет сердце своими удивительными песнями о любви и сердечной тоске…