Крылья огня

Злоба, грустная злоба Кипит в груди… Чёрная злоба, святая злоба…       Холодно… Холоднее, чем в деревне. Но воздух не затхлый, и постель чиста, живность по углам не беспокоит. Дикий кот спит в головах, грея озябшее лицо и заложенный нос хозяина. Под скукоженным телом шершавая обивка серого холста, заменившего простынь. Хозяева комнатушки живут в столице, в районе, прозванном Судомоечной. Рудокопы торопятся на смену: мужчины и женщины с согнутыми спинами, распухшими коленями и воспалёнными руками. Многие давно оставили всякие попытки вычистить угольную пыль из-под обломанных ногтей и отмыть грязь, въевшуюся в морщины на измождённых лицах.       Рудничий квартал, пусть и небогатый, существовал веков этак тридцать и был густо населён по давнишним временам. В нём насчитывали пять тысяч жителей, иные полагают — в семь раз больше. Улицы были узкие, кривые, но чистые в той части города, где жил Шетан, — невдалеке от окраины. Дома были собраны из обломков щебневых строительных и рудных материалов; первый этаж выдавался по сравнению со вторым, второй выставлял свою грудь далеко над третьим. Чем выше росли дома, тем уже они становились. Остовы их были из крепких балок, уложенных решёткой; промежутки между этажами заливались неважной краской, но покрывались металлических осадком. Балки не выкрашивались по требованию властей, и это придавало домам ржавый вид. Окна были маленькие, прикрытые лишь тряпочками, и стоило подуть ветерку, как это провоцировало большой сквозняк.       Дом, где ютились отец с Шетаном, маленький, ветхий, шаткий, набитый беднотой. По утрам и вечерам в домах обычно полно народу — все шумят и толкаются, замолкая к утру. Мальчик занимал каморку второго этажа. У него существовало подобие матраса, и он не знал неудобств. Его отцу, напротив, принадлежали все углы, и он спал, где вздумывал. К услугам крохотной семьи были обрывки старых вещей, из которых они кое-как скатали беднейшую пару одеял и несколько охапок грязной, обветшалой травы, но это вряд ли называлось бельём у знати, потому что по утрам этим заправлялась кровать и сверху прикрывалось ковриком, которым к ночи подстилал под себя отец Шетана.       Этот мужчина был пятидесяти четырёх лет, отнюдь не добродушный замарашка, одетый, как и приёмыш, в лохмотья и глубоко невежественный. Шетан мало чем отличался от него, но бывшая жена и их дети были сущие монстры; они напивались, где только могли и сколько могли, воюя друг с другом или с кем попало, кто только под руку попадётся. Они ругались и сквернословили на каждом шагу, в пьяном и в трезвом виде. Арика была воровка и попрошайка, а её дети — нищие. Они научили Шетана просить милостыню, но обучить воровать не смогли. Потом семья распалась, и мужчина, рассказав Шетану по достижению того пятилетнего возраста, кем он этой семье приходится, отправился с ним странствовать в далёкие края. Мужчина решил сам признаться ребёнку, иначе Арика ещё ненароком ранила бы его, или вред причинили бы другие люди, не сумев грамотно всё объяснить.       И, среди наполняющей столицу бедноты, жили эти люди, не принадлежа к её числу. Шетан и его отец — добрые люди, выброшенные волею судьбы из дома на улицу с ничтожной милостыней в несколько грошей, жили в жалком густонаселённом квартале, отсеке для всех отщепенцев. Мужчина часто отправлял Шетана тайком на болотник, внушая любовь к одиночеству. Он научил мальчика хорошо и складно говорить, от него ребёнок приобрёл и некоторые познания в ориентировании. Старик хотел научить сынишку и деревенской грамоте, но он испугался, что соседи стали бы смеяться над его неуместной говорливостью.       Весь квартал представлял собою кошачье гнездо, как и тот дом, где жил Шетан. Попоек не было, но ссоры и драки — в порядке вещей. Они происходили каждую ночь и длились чуть ли не до утра. Пробитые головы не были заурядным явлением, в отличие от голодной смерти. И будучи маленьким Шетан чувствовал себя несчастным. Иной раз его отцу приходилось туго, и он придавал их общим бедствиям большое значение: так жилось не всем детишкам в Судомоечной, и потому Шетан всё-таки полагал, что иначе и быть не может. Он знал, что к скудному маловероятному обеду, когда он вернётся домой с пустыми руками, соседи изобьют и отругают его, да и отец не даст спуску, а поздней ночью подкрадётся вечно голодный и сунет чёрствую корку или помойные объедки, которые мог бы съесть сам, но сберёг для него, хотя уже не раз попадался во время этих предательских действий и получал в награду тяжкие побои от соседей, услышавших шебуршание.       Но это случается редко, однако всё равно люди пропадали… Правда потом возвращались через день-два. И тем сильнее тревожился приёмный отец Шетана, чем больше наезжали в городок жители зарубежных гнилых трущоб и захолустьев. Понемногу, но беседы с приезжими и слухи о жизни чужестранцев действовали на местных. И вскоре всё местное население, само того не замечая, стало обсуждать цвета языков пламени, сначала к восхищению и потехе уличных соседей — Шетана с отцом, но потом речь и повадки мужчины стали агрессивны и нетерпимы. Влияние огня среди рудокопов с каждым днём возрастало, и они привыкли относиться к нему с восторженным почтением, как к его создателю — Высшему существу.       Но Шетан… Всем казалось, что он много знает и способен к дивным речам и делам. Мальчик был на свой манер умён и рассудителен. О каждом его слове и поступке дети докладывали родителям, и вскоре старшие заговорили о нём и смотрели, как на одарённого, необыкновенного подростка. Взрослые в чрезвычайно затруднительных случаях обращались к нему за советом и помощью и часто дивились остроумию и мудрости его приговоров. Он стал заметен для знающих его, но Арика и её дети, эти родные отцу Шетана люди, не видели в нём примечательного и чрезвычайного, не замечали его.       Шетан повыше натянул одеяло, сшитое из различных кусочков ткани, в результате чего оголились ступни. Теперь он представлял из себя длинноволосого подростка с шевелюрой цвета его огня, лишь на висках имеющие тёмно-пепельные, почти что чёрные подпалины, да и корни волос были таковы. Это был слабый, замученный ребёнок, тощий, с трудом удерживающий в руках кувшин, наполненный водой. Складывалось впечатление, что как не закаляй его в упорных тренировках, он останется слабым на вид. Но по лету он-таки отваживался уходить в трясинник за мхом. Но далеко не заходил, равнину из глаз не выпускал. Чуть что — сразу обратно, к родной крыше рудного квартала. «Здесь люди умирают с голоду в полной безопасности», — бормотал отец Шетана и тут же оглядывался. Даже здесь, в глухом запущенном местечке, боишься, что тебя кто-нибудь услышит.       И сегодня, когда предстоял смотр тех боевых приёмов, которым детей обучили, все говорили о лекции, которая преподастся малышам. Лекции о цветах огня, которые новорожденных выбирают. О том, что выбранный дух-хранитель отражает характер, а под цветом огня скрывается душа. И хотя Шетан очень старался, у него не получались боевые заклинания и удары, зато под его руками легко закалялся металл новыми свойствами и легко ковались и собирались любые предметы и клинки. Сегодня чёрные, засыпанные пеплом доменных печей улицы безлюдны. Окна раздробленных серых домишек закрыты ставнями. Смотр начинается в час. Можно и поспать, если получится…