***
Ему нравилось наблюдать за ней. Ловить робкие взгляды и с замиранием прислушиваться к собственному сердцу: как отзовётся? Если их связывали только невесомые касания, призрачные слова и намёки, то Райнер был уже крепко скован этими цепями, словно узник, который понимал, что в его заключении — его гибель. Иногда ему казалось, что можно жить дальше. В перерывах между вылазками общаться с товарищами, подшучивать над Бертольдом и со всей полнотой ощущать себя частью единого целого — единой идеи, которая объединяла людские сердца в общем порыве. Когда вылазки заканчивались удачей, он улыбался вначале робко, будто хотел скрыть от кого-то свою радость, но постепенно, с каждым новым днём, эта ухмылка ширилась, превращаясь в настоящую улыбку, которая всё чаще расцветала на широком лице. И когда это происходило, широко распахнутые зелёные глаза смотрели на него как-то странно, с затаённым ужасом, словно видели, как живой человек в эту самую секунду умирает, скрючивается и осыпается пеплом, но никого рядом нет — только темнота, которая смотрит в ответ пустыми глазами. Райнер о чем-то подозревал, смутно догадывался: каждый новый взгляд заставлял его сердце проваливаться в пятки и испуганно там замирать. Тогда он слышал откуда-то тихий смешок и понимал, что снова выиграл: солдат, словно надоедливый старший брат, всегда был рядом, и часто насущные дела душили осознание, не допускали ненужные мысли до мозга. Как ни крути — он всегда оставался победителем. Он мучительно думал об этом сегодня, и, когда ночь укрыла город за стенами, бессмысленно всматривался в темноту, пытаясь разгадать тайну этого взгляда. Осознание было где-то рядом, и это тревожило его, делало неуклюжим: у него всё валилось из рук. — Райнер? — спросила темнота справа. Он молча повернулся, уперся взглядом в деревянную перегородку и скорее ощутил, нежели увидел Бертольда: почувствовал тепло его кожи, уловил аромат волос. Справа снова завозились: зашуршал соломенный матрац, и спустя несколько секунд за перегородку ухватилась рука. «Стена всемогущая…» — пробормотал Райнер и отшатнулся, но свистящий шепот и настойчивые уговоры вскоре успокоили его. Это был Бертольд: его тихий голос солдат сразу узнал. «Смешно», — подумал воин и горько усмехнулся. Немного подумал и невидимой рукой убрал солдата, спрятал за кулисы и сам вышел на сцену: настало его время играть. — Представляешь… — в ответ Райнер приподнялся на локте, подперев рукой голову. — … сегодня я увидел маленькую девочку. Ну, ты знаешь — совсем как твоя тётушка. Правда, ты не обратил на неё внимания, но мне подумалось, что она, наверное, очень похожа на твою племянницу. — На кого? — сонно спросил Райнер. — На… — хотел сказать Бертольд, но осёкся. — На племянницу. — продолжил он уже тише. — Помнишь? Перед нашим отъездом твоя тётушка ждала ребёнка. Рейнер зевнул. Этот разговор ему откровенно наскучил, а после тяжелой тренировки неумолимо тянуло в сон. По-дружески хлопнув Берта по плечу, он посоветовал ему хорошо выспаться и сам перевернулся на другой бок, стараясь уснуть.***
«Чертов Бертольд!» — в сотый раз думал Райнер, считая в уме овец: сон упорно не шел. Племянница… Это противное слово вертелось в сознании и, кажется, куда не посмотри — оно везде проявлялось невидимыми буквами. Конечно, Габи — так, если ему не изменяет память, хотели назвать младенца — могла уже вырасти… Тонкая нить обрывается где-то глубоко в груди, и всё его существо проваливается вниз — в холодную бездонную пропасть. Он вспомнил.***
Дома, в простой и знакомой комнате, спустя годы он вздрагивал и внутренне сжимался, ожидая ударов, но их не следовало — только совесть продолжала свою изощрённую пытку. Со временем стихла и она. Навалилось такое безразличие, такая тоска, что Райнер сдался, милостиво принял то, что он — плохой человек. Не оправдались детские мечты, и сам он стал кем-то вроде злодея, которого добрые герои всегда побеждали в сказках. И когда мир утонул в ярко-красной вспышке, он не ожидал ничего, кроме вечного ада, который верно ждал его здесь — на земле. Но краски потухли, словно пламя свечи, а он не увидел священного огня. Не почувствовал жара углей и праведного гнева — только что-то мягкое и тёплое у груди, чьё-то тихое дыхание, щекочущее кожу. Он приоткрыл глаза, и солнечный луч пронзил темноту. Райнер зажмурился и хотел отвернуться, но тело словно онемело и чьи-то маленькие руки схватили за плечи, прижимая к себе. — Райнер? — тонкий голосок. Страх. Эти ангельские слова заставили сердце биться в бешеном ритме, и он замирает, а затем рывком переворачивается на живот и прижимает хрупкое тело к кровати. Раздаётся приглушенный вздох, и спустя бесконечно долгое мгновение на Райнера уже смотрит пара широко распахнутых голубых глаз. Он отрешенно всматривается в лицо, отмечает лёгкий румянец на щеках, опускает взгляд ниже и краснеет уже сам. Это для него ново: первый раз он ощущает податливое женское тело, чувствует его теплоту и мягкость. Райнер хочет что-то сказать, но голова предательски пуста. — Ты бы упал с кровати. Я хотела удержать тебя. — улыбается Криста. «Нет, это не ад», — думает Райнер и медленно перекатывается на спину. Впервые он ощущает себя так легко и свободно, словно за спиной выросли крылья, и стоит ему только захотеть, как он ощутит пьянящее чувство полёта. — Кстати… — прерывает его размышления Криста. Он откликается на звук и видит её, уже сидящей на кровати. Тут же тело обдает волной жара, и он быстро отворачивается, прикрыв лицо рукой. — Бертольд беспокоится за тебя. Говорит, что ты стал хмурым. Проведай его. Думаю, ему будет приятно. — говорит Криста и свешивается с кровати, чтобы подобрать разбросанную одежду.