Сферы влияния

Первое Рождество на посту Министра Магии Британии Гермиона провела почти полностью на ногах, как и неделю до него и ещё несколько дней после — праздничные мероприятия по всей стране требовали её присутствия. Рождество и раньше не было её любимым праздником в году, но теперь она его яро возненавидела и отчаянно завидовала Майкрофту, который мог провести его дома у камина, отдавая распоряжения подчинённым по телефону. Зато Новый год, который волшебники традиционно почти не отмечали (разве что в Хогвартсе, но детям чем больше поводов для веселья — тем лучше), прошёл тихо и так, как Гермионе того хотелось бы: в гостиной на Роберт-стрит, в компании Майкрофта, перед камином. Для Гарри она сделала все, что было в её силах — он попал в надёжные руки специалистов лаборатории профессора Вагнера, но те пока прогнозы давать отказывались. Ясно было одно — лечение займёт не один день и даже не несколько месяцев. И, вероятно, о карьере целителя Гарри придётся забыть очень надолго, если не навсегда. Джинни рыдала у Гермионы на кухне — некрасиво, взахлёб, задыхаясь, заливая слезами и водой, которую не могла даже глотнуть, форменную мантию Главы Аврората, а потом сказала низким, сорванным голосом: — Хорошо, что у нас есть ты. У него. — Джинни, — начала было Гермиона, но не договорила. Джинни встала: — Я все думаю, может, вышло бы иначе если бы тогда, когда это началось, я сама… Не на тебя взвалила, а сама взялась бы. Гермиона хорошо, даже слишком, помнила, о чем речь. Протянув подруге носовой платок, она покачала головой: — Было бы так же. Джинни пожала плечами: — Как знать, может, нужно было сделать больше… Возможно, если бы удалось доказать вину Смеллвуда или причастность Малфоев, было бы проще, но без показаний Гарри это не представлялось возможным. Гермиона утешала себя мыслью о том, что однажды… О чем думала Джинни, оставалось загадкой. После того разговора они не виделись, и, пожалуй, Гермиона хорошо понимала Джинни. Более того, она стала обустраивать свои визиты в Цюрих таким образом, чтобы с ней не столкнуться. Однажды, когда Гарри придёт в себя, а раны затянутся, Джинни сама пришлёт сову или зайдёт в гости. Дела магической Британии находились если не в упадке, то, по крайней мере, в значительном беспорядке: сказалась нехарактерная для волшебников быстрая смена двух Министров и двух исполняющих обязанности Министра, относившихся, к тому же, к разным партиям и проводившим противоположную друг другу политику. Гермиона в первые же дни на посту почувствовала постыдное желание отказаться от должности — это было не её, ей это было чуждо, тяжело, непонятно. Но как-то неожиданно на помощь пришёл Майкрофт. Не то, чтобы он давал советы (Мерлин упаси!) или консультации, но двумя-тремя иногда на первый взгляд ничего не значащими словами он подсказывал выход из тех ситуаций, которые казались наиболее сложными и неразрешимыми. И постепенно Гермионе стало казаться, что она понимает, куда именно ведёт Британию, и это было… неплохо. Она не видела своего призвания в политике — собственная лаборатория в Отделе тайн виделась ей куда более привлекательной, но она чувствовала, что просто не имеет права сбежать в неё — потому что, если сбежит она, кто останется? Шла первая неделя января. Гермиона снова заглянула к Гарри в Цюрих, принесла ему сканвордов (книги и газеты целители-менталисты пока запрещали), пирог с патокой из «Дырявого котла» и маггловский кубик-рубика. В него Гарри вцепился мёртвой хваткой. — Я тут с тоски дохну, — пожаловался он, — может, хоть эту штуку научусь собирать. Какая-то польза. Он выглядел румянее, здоровее и моложе, чем раньше, и Гермионе становилось тепло на душе, когда она смотрела на него. — Ментальное спокойствие, — отозвалась она, устраиваясь на стуле для посетителей, — это основа любого лечения. — Знаю, мадам министр, — проворчал он. По молчаливому согласию они не пытались обсуждать сложные или спорные темы, новости Гермиона пересказывать не могла, так что болтали они в основном о погоде. И вспоминали Хогвартс — как-то к слову пришлось. Потом Гарри упомянул Джинни, и его лицо озарила слабая, но очень искренняя улыбка. — Она приходит, — тихо произнёс Гарри, — не должна бы, но приходит. — Она любит тебя. На самом деле, — ответила Гермиона. — Она способна меня простить. Это куда больше, чем просто любовь, — совсем беззвучно заметил Гарри. Его пальцы, до сих пор крутившие части кубика, замерли, — я очень много думал об этом в последнее время. Раньше тоже, но сейчас — особенно. Ты не просто любишь, понимаешь? Ты пропускаешь злобу, даже ненависть через себя, ощущаешь их, а потом отказываешься. Он отвёл взгляд в сторону, а Гермиону остро кольнула мысль, что Гарри не просто рассуждает, а говорит о чём-то, что пережил сам. — Ты смог? — спросила она осторожно. Гарри кивнул, отложил кубик на одеяло, взлохматил волосы, снова широко улыбнулся и спросил лёгким тоном, словно и не было этого разговора: — Как там поживает мистер Холмс? Передашь от меня привет? Гермиона закаменела. Конечно, она знала, что Майкрофт знаком с Гарри. Но что-то в тоне друга показалось ей странным. Как будто он говорил о человеке, которого видел больше одного-двух раз в жизни. — Я передам, — произнесла она медленно. Гарри нахмурился и спросил: — Что-то не так? — Просто любопытство… Когда ты виделся с мистером Холмсом в последний раз, о чём вы говорили? Ей показалось, что Гарри откажется отвечать, и это вызвало удивившую её саму злость. Они не должны были встречаться! Только не за её спиной. — О Невилле, — после долгого молчания сказал Гарри, — и о совах. Где-то на грани сознания зашуршал волнами океан. Гермиона сжала зубы, но сумела удержать на лице доброжелательное выражение и сказать, что это всё пустяки. Более того, зачислив мысленно двести баллов Гриффиндору, она просидела у Гарри ещё полчаса, поддерживая непринуждённую беседу, которую наверняка одобрил бы профессор Вагнер. И только после этого, вернувшись в Британию порт-ключом, она немедленно вызвала к себе профессора Лонгботтома и произнесла два слова: «Майкрофт Холмс». Глаза Невилла блеснули злым, опасным огнём. Он сел в кресло, вытянул длинные ноги и спросил: — Откуда ты знаешь? Гермиона промолчала. Заняв пост министра магии, она овладела этим полезным инструментом, конечно, не в совершенстве, но на достаточном уровне. В конце концов, у неё очень часто перед глазами был безупречный пример. — Я рад, — твёрдо продолжил Невилл. — Я дал клятву молчать и не отдавать воспоминания. Но я не давал клятву… не думать, — и он поднял на Гермиону взгляд. Она колебалась. Мерлина ради, именно сейчас, когда Невилл сидел перед ней и смотрел ей в глаза, сняв, как она чувствовала, окклюментный блок, она меньше всего на свете хотела проникать в его память. Майкрофт, с присущей ему специфической заботой, предпочёл оградить её от этого знания, и она не желала получать его. Но, взяв палочку, она всё равно произнесла: — Легиллименс. Разум Невилла был здоровым. Ни боли, ни огня, ни кошмаров. Будто бы взяв её за руку, как друга, Невилл потянул её в нужное воспоминание, и она услышала холодный знакомый голос: — Пожалуйста, снимите невидимость. Техника плохо реагирует на магию. Я давно хотел встретиться с вами, мистер Лонгботтом. — Откуда вы знаете меня? — спросил Невилл из воспоминания. — Наслышан. Полагаю, вас интересует моё знакомство с мистером Малфоем? Я передал все воспоминания и документы. Пока нам больше нечего обсуждать, поэтому рекомендую вам покинуть мой кабинет… тем же путём, которым вы воспользовались, чтобы в него проникнуть. В другом воспоминании Невилл читал письмо. Оно было не очень длинным, и Гермиона даже во сне узнала бы руку, написавшую его. «Встретиться...», «обстоятельства, которые могут касаться вас и всего магического сообщества...», адрес, время. И конечно, в конце изящное: «Майкрофт Холмс». Внутри головы Невилла Гермиона не могла зажмуриться, но как же ей хотелось! Перестать видеть, не воспринимать, не знать — вот что было бы благом! Они двинулись дальше. Помещение в воспоминании было незнакомым, но Гермиона не сомневалась, что это один из рабочих кабинетов Майкрофта, потому что присутствовал неизменный коронационный портрет Елизаветы и жарко горел камин. Сам Майкрофт — в светло-сером строгом костюме, поигрывающий рукояткой зонта-трости, — сидел напротив Невилла за столом. Все в обстановке говорило о том, что здесь идут переговоры. Несколько начальных фраз смазались — возможно, Невилл их неточно запомнил. — … благополучному разрешению этого конфликта, — проговорил Майкрофт, и Гермиона обратилась в слух. — Поздравляю с назначением. Невилл из воспоминаний потёр ладони друг о друга и сказал: — Мистер Холмс, я не понимаю, почему вы, маггловский чиновник, пригласили меня на встречу. И, говоря начистоту, мне это не нравится. Майкрофт засмеялся притворно-добродушным смехом: — Не переживайте, я достаточно осведомлён о действиях волшебников. Гермиона, знавшая его давно и неплохо, услышала в этих словах явную, неприкрытую угрозу, но Невилл её не почувствовал. — Да, я понимаю, вас посвятили… — пробормотал он. — Но зачем… Майкрофт чуть подался вперёд и сказал проникновенно: — Послушайте, мистер Лонгботтом, вы ведь скверный политик, не так ли? Но, я знаю, вы обеспокоены судьбой магической Британии. Это нас сближает — я обеспокоен судьбой всей Британии. Если бы на месте Невилла была Гермиона, ей было бы действительно страшно. На Майкрофте была жуткая маска — никогда она не видела ещё такой. В глазах не чувствовалось ни искры тепла, в полуулыбке виделся почти звериный оскал, каждое слово было пропитано сладким ядом. — Я поясню, — снова заговорил он, — Британия, маггловская, выражаясь вашими словами, одно из самых экономически сильных и политически влиятельных государств мира, но даже она не всесильна. Боюсь, есть проблемы, которые можно решить только… — он улыбнулся, — во взаимодействии. Понимаете? Невилл морщил лоб, но даже достань он волшебную палочку, он всё равно не сумел бы выиграть этого поединка. Гермиона не видела, но знала точно: что-то есть за спиной Майкрофта, что обеспечивает ему защиту от магических всплесков и от направленного колдовства. Во всяком случае, Майкрофт выглядел как человек, который полностью владеет ситуацией. — Вы хотите предложить… — сказал он медленно, — нарушить Статут о Секретности и работать вместе? — едва он произнёс это, как смысл дошёл до него. Он вскочил и проревел: — Никогда! Вы с ума сошли! Магглы не должны знать о существовании… Он замер, потому что Майкрофт чуть приподнял руку. От этого жеста даже сквозь призму памяти веяло огромной силой. — Достаточно того, что знают некоторые. Я не говорю о… — короткий смешок, — раскрытии всех тайн. Просто взаимодействие по ряду стратегических вопросов. Вы ведь, — маска сменилась, и теперь его лицо стало притворно-доброжелательным, — всю жизнь воевали за справедливость. Или я ошибаюсь? — Мы говорим не о справедливости. — Только о ней. Тысячи людей гибнут от рук фанатиков — разве это справедливо? Дети остаются без родителей и крыши над головой и гибнут от голода, женщин убивают и насилуют. Это справедливо? Вы полагаете, — Майкрофт отодвинул стул и встал, прошелся по кабинету, заложив руки за спину, — что это выдумки? Так живёт половина мира, четверть которого находится под защитой и покровительством Великобритании. Мы можем многое. Но мы не можем читать мысли, не можем перемещаться в пространстве, чтобы остановить тех, кто уничтожает мир. Невилл выглядел сбитым с толку и ошарашенным, но Майкрофт ещё не закончил. Кашлянув, он снова сел и сказал: — К делу, мистер Лонгботтом, у меня, к сожалению, мало времени. Я догадываюсь, что вы не захотите оставаться на должности министра магии, хотя меня бы устроил этот вариант. Скоро у вас будут новые выборы. Я думаю, и вы, и ваш… Визенгамот единогласно поддержите кандидатуру, скажем… — он задумчиво посмотрел вверх, как бы прикидывая, — Гермионы Грейнджер. Гермиона судорожно вдохнула. — Гермионы? — переспросил Невилл. — Почему? Майкрофт пожал плечами: — Она разбирается в проблемах обоих миров, не теряется, слыша слова «телефон», «Интернет» или «взрывчатка». Она умна, талантлива и человечна, что встречается в политике нечасто. Кроме того, я могу быть уверен в том, что её решения на посту не будут противоречить общим целям волшебной и маггловской Британии. «Я могу быть уверен в том, что смогу диктовать ей решения под запись», — читала между строк Гермиона. Сухие глаза горели. — От вас требуется только помочь мисс Грейнджер занять этот пост. Поверьте, дальше она справится сама. Несколько ничего не значащих фраз, какие-то споры и уточнения, которые Гермиона слышала, как сквозь толщу воды. Затем Невилл поднялся со своего места, пошёл к камину, и тут Майкрофт его окликнул, словно в последний момент вспомнил о чём-то важном: — Мистер Лонгботтом, возможно, вам понадобятся аргументы в пользу того, чтобы не пытаться стирать мне память. По счастливой случайности, один датский медиамагнат обладает исчерпывающей информацией о волшебном мире. Его газеты выходят более чем в тридцати странах. В случае, если со мной что-то случится или я вдруг покажусь ему или его помощникам… недостаточно вменяемым, он опубликует эту информацию, — Майкрофт перехватил зонт поудобней. — Но, конечно, этого не произойдёт, и вы дадите мне в этом клятву. Гермиона открыла глаза, возвращаясь в реальность, и попросила сиплым голосом: — Оставь меня. Невилл ушёл беззвучно, не сказав ни слова, а Гермиона бессильно стекла на светлый ковёр и сжалась в комок. Она пыталась вызвать свой океан, растворить в нём все мысли, похоронить их там, но океан не желал принимать её боль. «И отдало море мёртвых, бывших в нем, и смерть и ад отдали мёртвых, которые были в них; и судим был каждый…». Откуда в её голове, забитой заклинаниями и рецептами волшебных зелий, этот обрывок? Из каких глубин памяти он всплыл? Из чего-то детского, забытого, в сущности, чуждого и совершенно ей не нужного. Но вот оно — море, и вот они — мёртвые, восстающие из него, а смерть и ад кажутся близкими, и само море дышит ими, их привкус — в соли на губах, их чудовищная музыка — в рёве штормового ветра, их когтистые пальцы — у самого горла. Холодные, склизкие, как у утопленников, поднявшихся с самого дна. Исчезнуть. Гермиона хотела исчезнуть в самом полном смысле этого слова — не быть. То, что она узнала, в сущности, не меняло ничего. То, что она узнала, изменило всё. «… и судим был каждый по делам своим», — она вспомнила, когда в последний раз слышала эти слова. Эту главу выбрал для вечернего чтения дедушка, когда они с родителями в последний раз были у него. Он был уже старый и немного пугал тогда Гермиону — у него дрожали руки и немного тряслась голова. Впрочем, она его плохо помнила — только тот вечер, когда он сел читать вслух из небольшой чёрной книжки. Папа тогда оборвал его на середине фразы со словами: «Нечего ребёнку слушать эту жуть, — потом повернулся к Гермионе, поцеловал её в лоб и сказал: — Иди-ка спать, милая, завтра у нас поезд утром». Но Гермиона все-таки дослушала из-под двери — как ей показалось, никакой «жути» не было. Дедушка читал как сказку, там даже была невеста, очень нарядная. Тогда ещё всё было хорошо. Может, в последний раз — по-настоящему. Уткнувшись лбом в колени, она рыдала беззвучно, судорожно и горько. Вот она кто. Министр-марионетка, вместо друзей — одни безумцы, вместо любимого мужчины — безупречная счётная машина, сумевшая даже чувство вписать в уравнение. Она ведь должна была знать о том, что это возможно. Они с Майкрофтом были знакомы очень много лет. Он как-то считал… она забыла. И перед тем, как впервые поцеловать её, он сказал прямо: сердце одного человека ничего не значит, когда речь идёт о судьбах миллионов людей. Просто в своём эгоизме Гермиона почему-то не осознала, что её сердце тоже ничего не будет значить.