До того, как Она научила меня вновь смеяться

В ту пору была весна, и хоть уже давно наступил месяц берёзозол, снег лежал крепко и только начинал сходить. Солнце ясно светило, а под ногами, где ратились между собой отроки да бывалые кмети, с каждым днём все больше становилось грязи. Частенько неповоротливые отроки падали навзничь в образовавшуюся жижу из снега да грязи, и хохотом взрывался двор, полон парнями… Хорошо он все же придумал. Чтоб девка эта упёртая меньше глаза мозолила, отправил её за Блудом ухаживать. Слыхал ведь, что было того вечера, когда застал её в дружинной избе с расплетенной косой. Небось, там Блуда и ждала, для него косу расплела, так Славомир помешал, спустил вниз по всходу наглеца. Видать, между ними что-то было, хоть варяг и не понимал, что она нашла в нем, одна кожа да кости. Быстрой газелью побежала искать Блуда. Не побоялась ни темноты, ни мороза. Сам слыхал от неё лично. Где нашла, и в каком состоянии. И как только в его голове могла промелькнуть мысль, что хорошо было бы ему эту косу чесать? Не бывать тому никогда. Никогда не будет принадлежать ему ни эта коса, и ни какая другая. Не запускать ему пальцы в густые пушистые волосы, не зарываться носом в них, не принюхиваться к тонкому аромату трав и женского тела. Эх, пусть теперь с ним и няньчится. Со всех сторон выгода: и парня выходит, если Боги будут благосклонны, и с глаз долой. Меньше будет дружину смущать, выныривая из ледяной проруби в мокрой рубахе. Чего уж таить, и его тоже. Думал на душе будет спокойнее, но не тут-то было. Хоть почти и не видел её, а как на зло всё больше о ней слышал. То Хаген похвалит, то Славомир вспомнит с улыбкой на лице. Однажды вечером по обыкновению перед сном начал Славомир шутки шутить да болтать. Обычно воевода слушал в пол уха, да кивал только, но на этот раз было ино. Поведал побратим, как тем поздним вечером возвращался от кузнеца. — Иду я, значит, через село. Помстилось, драка рядом. Ты же ведаешь, что без меня это дело не проходит. Подошёл по ближе. И точно, дрались. Да только не ребята бравые, а девки. Сразу Голубую твою за приметил. — Какая ж она моя? — не выдержал Бренн, — не я зиму назад пытался сорвать поцелуй с её уст. — Попытаться, то я попытался, иль ты запамятовал, чем для меня эта смелость обернулась? — ответил Славомир с широкой усмешкой на лице. Вмиг оба вспомнили, как на посиделках впервые увидели Голубу. Славомир редко мимо пропускал видную девку. Попытал счастья, хотел было прижать к стенке, поцеловать, а девица изворотливой оказалась, из рук выскользнула, что рыба. Так Славомир и угодил губами в деревянную стену. Вся изба сразу смехом залилась. По первой Славомир разозлился, а потом… Что с неё взять? Девка ведь. И только немного погодя они узнали, что это была старшая дочь Третьяка. Сам Третьяк, почти не заметно, одобрительно кивал головой, когда девица вокруг Мстивоя ходила, явства в руки подавала, меда в рог подливала. Впредь Славомир в её сторону не смотрел. — Не вокруг меня она, как вьюнок вьется, а вокруг тебя. Стало быть твоя. В воздухе повисла недолгая пауза. — А й правда, почем девку не берешь? Первая красавица на селе, дочь старейшины Третьяка, чем не пара тебе? — продолжал побратим. — Все ты знаешь, Славомир. Одна жена у меня была, другой и не будет. — пробубнил Мстивой и отвернулся от брата, чтоб не видел, как глаза слезами налились. Двенадцать зим прошло, а сердце по-прежнему сжималось, наполняясь невыносимой болью при малейшем воспоминании. Через миг боль разливалась ледяными волнами по всему телу. По обыкновению она переростала в ярость, заставляя закипать, и тогда Мстивою хотелось крушить все вокруг себя, и только вид датских черепов на заборе Нета-Дун приносил небольшое облегчение. Славомир помолчал немного, а затем продолжил рассказ свой. — Так вот, среди вышитых платков да юбок заприметил я мужские порты. Думаю, ага, залетный сокол у нас в селе, к деревенским девкам начал приставать, а те себя в обиду не дадут. Вот и зачинилась потасовка. — Продолжал побратим, — думаю, пойду разберусь. Схватил я этого молодца за шкирку, вынул из женской гущи. И не поверишь, опять Змей попутал, Зима передо мной стояла. Свирепая, как дикая кошка, глаза горят, коса растрепанная.- Бренн поневоле стал прислушиваться.- Спрашиваю её, чего, мол, с ними не поделила? А в ответ услышал- А ничего! Тебя то они, мигни только, до крепости на руках донесут. Если дорогою насмерть не зацелуют! Зло сказала, как отрезала, а как будто мёдом намазала. — продолжал Славомир, улыбаясь во все зубы.- Представляешь, брат, из-за меня с четырьмя девками дралась. Эх, Зимка. Хороша девка! По весне ей небольшую лодку смастерю, пусть плавает, рыбку ловит да меня угощает, или ещё чего, сразу видно, мастерица на все руки. Бренн, как будто воды в рот набрал, ни слова в ответ не мог молвить. Притворился, что спит. Челюсти сжал, да и кулаки тоже, благо, что под шкурами были, и не заметишь. Славомир же ещё несколько раз попробовал на вкус её имя и уснул. Воевода лежал неподвижно и таращился в деревянный потолок. И чего б это ему злиться? И на кого? На брата своего названного? Или на девку глупую? Нарушивший гейсы погибает всегда. Молоко пил? Пил. Славомиру надобно воинский род продолжить, пусть выбирает себе девку, которая по душе. А мне чего надобно? А чем больше душ датских с собой в могилу забрать. Иной цели он не видел. А через мгновение уже думал, а не сильно ли ей досталось. Хоть и в отроках ходила, а все же девка супротив четырёх вышла. Неуж-то все из-за Славомира? Кто ей дорог? По началу думал за Нежатой приперлась, а потом понял, что не того ей надобно. Спокойно смотрела в его сторону, хоть и поинтересовалась единожды. Сам слыхал от братьев её, что низверглась из рода, за не любого не желала идти. Подумал был Блуда полюбила, так разглядел, что не любовь то была, а милосердие к хворому. Стало быть Славомир приглянулся. Что ж? Оно и к лучшему. И неожиданно решил, — завтра же схожу, проведаю, как там Блуд. Не идёт ли на поправку? Заодно и погляжу, не сильно ли досталось этой девке глупой. С того вечера так и повелось. День за днём шёл, а Славомир вспоминал невзначай о девке с долгой косой. Видать, глубоко в душу запала брату. Все вспоминал перед сном, какое ласковое слово ему обронила или взгляд, чему новому научилась. По началу ему хотелось волком выть, уши заткнуть, чтоб ничего не слышать. Бывало, не выдерживал и уходил по ночи гулять за стенами крепости или помогать дежурным отрокам службу нести. Вот так и случалось. Славомир о ней слово обронит, а он всю ночь не спит. И зачем ему такая кара? Время шло, многое предстояло обдумать, спланировать, подготовить. Как никак воевода. О братьях своих нужно думать. Постепенно приближался час посвящения отроков в кмети. Пора уж подмазывать варёной смолой корабли, проверять волосяные шнуры между досками. Вскроется Нево, их спустят на воду, и отроки сядут грести. Дань надобно собирать. А тут ещё Ярун решил шашни крутить с его сестренкой. Сестрица, конечно, намного веселей стала, светилась от счастья. Да и Ярун сразу ему понравился, добрый молодец, да и с мозгами, как поглядеть. Одно важно, чтоб для Велеты любо было. Настанет добрый час и Ярун среди кметей станет, а там может и свадьбе быть. Остаётся только приглядывать за ним. По обычаю собрались в гриднице воевода, Славомир, Хаген, Плотица и ещё несколько старших кметей. Докладывали, что в мире творится, разведали, как там живут на севере и на юге, поблизости и вдали, где какой корабль видывали, какие слухи доходили из соседних городов. Хочешь быть на плаву — держи ухо востро. В этот раз из далечи новостей не было, но поведали о том, что в ближних селах завелась Коровья Смерть, да все ближе к нашему селу подбирались, сказывали, что и у Третьяка буренки поболели, улеглись в хлеву на подстилку и больше не встали. Нам к тому дела нет, пусть деревенские сами свои обряды совершают, коровью смерть проганяют, да не так то все просто оказалось. Приплетали, будто во всем этом повинен отрок с косой, небось, на Зиму бочку гнали, она, мол, порчу навела. Одним словом- ведьма! Задумался воевода, какая ж из нее ведьма? Так то оно так. Девка не местная, да бывал он в ее краях, люди живут там добрые, отзывчивые, но немного трусливые. Живет, конечно, наособицу, в дружинной избе, но он прекрасно знал, что с сестрицей его горницу делила. Сам разрешил. А Велета хорошо разбиралась в людях, сразу к ней потянулась. А то, что в мужских портах ходит, оно и не дивно, в длинной женской сорочке сложно было б ей на мечах ратиться и вдоль забрала бегать. А то, что сильна была не как девка, то и правда сильна, и воинскую науку схватывала на лету, так что ж? За это ее ведьмой прозвали? Нет… Здесь крылось что-то другое. Кому-то она дорогу перешла. Вот сплетни и распустили. Не могла эта девица с ясными глазами и долгой косой пшеничного цвета быть ведьмой и точка! А тем временем Хаген приказал, чтоб девке ничего не говорили, чего зря полошить? После этих слухов он плюнул на все, решил сам подойти к ней и коротко, но строго на строго запретить одной нос за ворота показывать. Пока приближался к ней через двор краем уха услышал, как Ярун ведал ей, будто глухой полночью по берегу моря ходил коровий скелет. — Ходил себе, дёргал невкусную прошлогоднюю травку. Видел он, как взгляд её стал перепуганный, как губы при открылись и застыли. И тут он вспомнил, что так старался забыть его мозг, что так пытался навечно схоронить в своей памяти. Но управлять этим он уже не мог. Вспомнил ее разнеженную после бани у очага, что дарил доброе тепло. Вспомнил ее шелковистые волосы, розовые, пухлые губы и мечтательный взгляд. Хотел был потянуться к ней рукой, погладить зардевшуюся от мороза щеку, прижать ее голову к своей груди, обнять за плечи, шепотом успокоить, пообещать, что с ней ничего не случится подле него. Но вместо этого, не глядя в глаза, сухо выдавил из себя: — Одна за ворота чтоб ни ногой, -и от греха подальше развернулся и ушел. Баяли, что нынче ночью в деревне будут гнать Коровью Смерть. Нутром чувствовал, неспокойная ночь предстоит. Да как на зло в эту ночь выпал черед Яруну и Зиме стоять в шубах с копьями, охранять ворота. — Шёл бы ты, Славомир, дежурить вместе с отроками нынче ночью, — приказал воевода. — Неуж-то ты боишься, что без меня ворота с петель снимут и унесут? — начал было шутить побратим, но осекся. Улыбка в раз слетела с его лица. Взгляд Мстивоя сам за себя говорил. — Сделаю, как велишь, брат.- ответил Славомир. — И возьми с собой несколько опытных воинов, — кинул на последок варяг и ушёл. Не ему о ней печалиться, переживать, Славомир будет рядом, а он уж точно её в обиду не даст. А сам воевода пошёл к себе в горницу, может хоть сегодня удастся поспать. В горнице было тёмно, но тепло. Он не стал зажигать глиняный светильничек. В темноте верная рука сразу нашла деревянный гвоздь в стене. Привычно повесил на него Спату в ножнах. Верный клинок — справедливый заступник в суде, помощник в бою и клятвам свидетель. Затем рука сама нащупала на скрюченой серой нитке два пузыря. И без света он знал, что когда-то яркая краска местами облупилась, показывая внутри сухие горошины. Сердце тут же сжалось от тоски и безысходности. Двенадцать лет корил себя, что не смог уберечь их. Датчане на ладьях пришли, деревню спалили. Семью его погубили. Почем зря они со Славомиром сражались с тех пор, датчанам платили плату великую. Сколько крови в землю впитали, сколько дворов датских пожгли? А на душе легче не становилось. Разрушала изнутри его ненависть, света милого не видел. Все однако ему было: что день, что ночь; что зима, что лето. И никакие мирские утехи его не волновали, заморские деликатесы были не вкуснее травы, и красавица Голуба плоть его не волновала, хоть и чуть на коленях у него не сидела, да и рог хмельного облегчения не приносил. Жизнь была пресной… Но нынче он чувствовал в себе перемены, злость плавно перетекла в желание заступиться за ближних, безразличие — в любопытство. В чем причина он не ведал. Может это тот ковш теплого молока пробудил его к жизни? Разошлось тепло по его мертвому телу. Нарушив гейс, знал теперь, не долго осталось. Стало быть еще два нарушит, когда время придет. Видать, обречен был напоследок вкусить все сполна, краски яркие вокруг себя увидеть, чтоб, когда придёт его час, почувствовать всю горечь на устах. Мысли роились в его голове и так не дали уснуть в ту ночь, не дали забыться крепким мертвым сном. К утру у ворот слышно было шум, о чем-то спорили. Решил Бренн узнать в чем дело, по дороге и Славомира встретил. Оказалось, ночью деревенские женщины так Коровью Смерть прогоняли, что чуть со свету не свели безвинного пса. Нашли его под забором крепости. Ох, и досталось ему, жалобно скулил, руку доверчиво ему лизнул, неведомо только выживет ли. А раз девка за ним со Славомиром следом увязалась, подле них ей, конечно, ничего не угрожало, так пусть теперь и няньчится с собакой. Ей уже не впервой. Хоть утро началось и не самым лучшим образом, а ежедневные заботы никто не отменял. Ближе к обеду Бренн присел в плетёный из лозы стул и не заметил как уснул. Все же далась в знаки безсонная ночь. А снилось ему, как он сам раненую собаку обхаживал, раны промывал. Пес смотрел на него жалобными блестящими глазами и беззвучно о чем-то умолял… Тут раздался шум, оглянулся и увидел как за ворота крепости посыпалось полным полно люду. Все взоры были устремлены к нему и требовали выдать им на расправу безвинную тварь. Миг он раздумывал, но что поделаешь? Не учинять же побоище из-за какого-то животного, которое неизвестно выживет ли. Да и собака не его вовсе. Махнул рукой и развернулся, чтоб уйти прочь, не слышать и не видеть расправы над бедолагой. Закрыл глаза, лицо само по себе сморщилось, ожидал услышать собачий лай или хотя бы тонкий визг, а услышал… протяжный тонкий женский крик… Сердце замерло на миг. Обернулся, сразу стал глазами искать пшеничного цвета косу. Рядом с Хагеном её не было, и среди отроков тоже, надеялся увидеть среди бывалых кметей, подле Славомира, но и там не нашёл её. Братья его стояли, как вкопаные с каменными лицами, и все до одного смотрели на то место, где только что была собака, а теперь сгромоздились селяне и рвали что-то на части. А женский крик становился все тише и тише… Мрак покрывал его сердце. Проснулся Бренн весь мокрый от холодного пота. Помстилось, что он не проснулся, а из ледяной проруби вынырнул. Резко спохватился, рука привычно нащупала Спату. Он понимал, что уже не спит, но сон был на яву. Из села шла толпа людей, да не с благими намерениями. Он вытер пот с лица рукавом и направился встречать непрошенных гостей. Сон этот приснисля ему не зря. Теперь он точно знал. Чего бы ему не стОяло, а он отстоит её, деревню по брёвнышку раскатит, а ее пальцем тронуть не даст. Да что тронуть — худое слово сказать…