Янтарь осени

Было уже поздно, он весь вымотался и теперь хотел только одного – лечь спать под тёплое пушистое одеяло и видеть сны о родине, а лучше вообще не видеть снов. Договор с вампирами Нарцисса расшифровала ещё вчера, и он сулил очередные неприятности, пусть лорд сам с этим разбирается, в конце концов, это его политика, вот пусть и рулит. Долохов и хотел бы помочь, но он не был создан для дипломатии, тем более такой тонкой. За окнами догорал закат, словно восставшее из преисподней, солнце уже возвращалось обратно. Коридоры поместья были тихи и безлюдны, ему нравилось ходить тут вот так, когда никого не было. Каменная кладка и сумрак, отражающиеся блики факелов, что вспыхивали, стоило лишь подойти чуточку ближе – всё это создавало неповторимую атмосферу, и ему нравилось чувствовать холод на кончиках пальцев. Конечно, сравнивать с родиной было глупо, но ему так хотелось в горы, в эти просторные степи, смотреть, как переливается вода в реке Катунь и как дикие цветы укрывают горные хребты цветным ковром, чувствовать ледяной ветер и тишину, звенящую и такую привычную. Хотелось обратно, в те годы, когда он уезжал к бабушке и проводил лето так, как хотел бы провести жизнь, всё это было теперь не возможно. Антонин вздохнул, холодный воздух поместья прекрасно отрезвлял все его желания. У него слишком много дел, что бы просто взять и всё бросить. Теперь у него восстановлена дружба с Томом и бросить его сейчас он просто не мог, да и не очень-то и хотел. Скоро будет война, он это знал, вторая война, и эта война должна пройти с минимальными потерями. Если бы он мог – он бы не участвовал, но Долохов не мог, а поэтому должен был сделать всё, что можно, лишь бы было меньше смертей, с их, с чужой стороны – не важно, лишь бы снова не видеть смерть и её бездонные, пустые как стекляшки на асфальте глаза. В конце коридора на фоне сгоревшего заката чернел силуэт. Тонкий, стройный стан Нарциссы Малфой было совсем несложно угадать. Она стояла как всегда с идеальной спиной, но мужчина чувствовал, что всё, что осталось от её былого спокойствия – это всего лишь идеальная осанка. Он подошёл ближе, и хотел уже уйти, чтобы не мешать ей побыть в одиночестве, он не любил мешать, но услышал, что она плачет, почти бесшумно, но дыхание выдает её с головой. — Что случилось? — Говорит тихо, подходя ближе, она резко разворачивается и с удивлением смотрит на него серыми невозможными глазами, в них стоят слезы, прозрачные, словно из хрусталя. Она не ожидала увидеть здесь кого-либо, тем более его. Нарциссе просто хотелось смотреть на закат и обычно она спускалась в сад, но сегодня было поздно, и теперь ей оставались только угольки, тлеющие в вечернем небе. Она мотает головой, словно говоря, что ничего не произошло, потом судорожно втягивает воздух. — Ничего такого, ничего особенного, — мокрые дорожки слёз отражают последние лучи заходящего солнца. Она знает, видит по ярко-синим глазам, что собеседник ей не верит, ни на один грамм не верит, но почему-то не уличает её в этой маленькой лжи, просто подходит ближе и запрыгивает на подоконник рядом. Подоконник удобный и широкий, она всегда с завистью смотрела на Сириуса в детстве, когда тот залихватски запрыгивал на него, и насмешливо показывал язык причитающему Кричеру. Куда же это всё исчезло? Всё теперь стерто временем. — Отсюда лучше видно, — он кивает на остатки красного солнца на линии горизонта, женщина вытягивает шею, но угол не позволяет видеть то, что видит Антонин. — Наверное, лучше. — Она не спорит с ним, а лишь качает головой. Белые пряди струятся змейками по плечам, сегодня она без высокой прически, просто с распущенными, и Долохову нравится так даже больше. Он легко берет её за талию и усаживает рядом, не отпуская, чтобы не свалилась. Она даже не успевает возмутиться, потому что пораженно смотрит на кровавые полосы, которые уже почти совсем исчезли в вечернем небе. Подоконник широкий, и прижиматься к его теплому боку до ужаса приятно, холодная кладка и не касается спины – рука мужчины служит опорой и ей так хочется задержать этот волшебный, поистине волшебный миг, но закат уже догорел. Слезы высохли и она молчит. Леди Малфой и понятия не имела, что можно так уютно с кем-то молчать и смотреть на темно-синее небо. Она двигается ближе, и кладет голову ему на плечо, ей плевать, пусть думают, что хотят, пусть он прогонит её, но она так устала делать всё по правилам. Он вздрагивает, но не отклоняется, только чуть улыбаясь уголками губ, притягивает её за талию. Такая беззащитная и такая сильная, кажется, убийство Люциуса Малфоя становиться желанием номер один. — Так хорошо, почему закат не может длиться вечно, — говорит она шепотом, словно боится разбить это мгновение на осколки, которыми можно легко и больно порезать руки. — Потому что после заката обязательно должен быть рассвет, — легко касаясь губами её макушки, шепчет в ответ Антонин. — А он будет, этот рассвет? — Будет, обязательно будет, вот увидишь. — отвечает мужчина. Они снова молчат. Слишком хорошо, тепло и уютно. Нарцисса не хочет никуда идти, ей не хочется отвечать на гневное письмо сына, что теперь, оказывается, у него нет невесты, не хочется отправлять запрос на встречу с мужем, она вовсе не скучает. Хочется сидеть вот так, смотреть в окно на небеса и слушать его чуть хриплый, но такой притягательный голос. — Завтра очередной рейд, не ходи, слышишь, пожалуйста, не ходи, — она молит его, чуть привстает и смотрит в синие такие понимающие серьезные глаза. Ее голос трескается, а серые глаза полны отчаянья, она не хочет отпускать его на войну, как любая женщина не хочет отпускать своего мужчину, и плевать ей, что он вовсе не её мужчина, и плевать ей, что она ему никто. Она так хочет, чтобы он не ходил, не искал смерть. — Почему? — Антонин не отводит глаза, а смотрит серьезно, и, кажется, видит её насквозь, да и вопрос задает совершенно дурацкий, как будто он всё уже не решил, как будто от её ответа он сможет изменить своё решение. — Потому что, потому что не хочу видеть как ты умираешь, и я не в силах ничего изменить, потому что не хочу знать, что ты с него не вернулся, потому что я не хочу, что бы ты умирал, — она задыхается, слезы снова стоят в глазах, она сказала ему правду, открыла душу и пусть он теперь делает с ней, что захочет, пусть, лишь бы не шёл на этот злосчастный рейд, словно она чувствует, что беда близко и она не в силах ничего сделать, уберечь. Ей остаётся только молить, просить, лишь бы он остался, да она на всё готова, лишь бы не ходил, лишь бы был живой. Он пораженно уставился ей в глаза, отчаянье на краю с мольбой затопили её взгляд. Нарцисса переживала за него, и молила, она никого не привыкла молить, и просить, но ей, казалось, сейчас было всё равно: молить, просить, унижаться, лишь бы он остался, она так хотела, что бы он остался. И Долохов сдался. — Ладно, если ты хочешь, я могу не ходить завтра, только не смей из-за меня плакать, — аккуратно вытирая слезы рукой с её прекрасного лица, проговорил он. Леди Малфой выдохнула рваными кусками воздуха, и уткнулась ему в плечо. Снова всхлипнула. Крепко обнимая её в ответ, он гладил её белоснежные кудри, и тихо прошептал на ухо: — Только обещай мне больше не плакать, пожалуйста, слышишь? — Обещаю. — Такой же еле слышный шепот в ответ. Он еще крепче обнимает женщину, вдыхает цветочный аромат и понимает, что пропал, что больше уже не сможет быть равнодушным или оставаться в стороне, больше не может. Они снова молчат. Уютно и чуть прохладно. На дворе давно ночь, холод становиться более ощутимым, она вздрагивает в его теплых руках, мерзнет, он аккуратно и очень нехотя разрывает объятья. Он первым спрыгивает с подоконника. Она внимательно прожигает его взглядом серых глаз, не хочет отпускать ни на секунду, но теперь сомневается, так ли она нужна ему, зачем она ему, она ведь - никто. Становиться ещё холодней, холод дотягивается и до её души, как и тьма коридора – они пугают, и ей вовсе не хочется куда-то уходить, но момент закончился, и лишь горькая печаль во рту остается ещё на несколько минут, как напоминание. — Нарцисса, уже поздно, — он, пожалуй, впервые называет её по имени вслух, его голос в сочетании с именем щекочет нервы, нервы, которых не осталось. Она сидит и смотрит, рассматривая в темноте его лицо, словно хочет запомнить. — Поздно, действительно, всё слишком поздно. — Она усмехается и слезает с подоконника, ей даже не требуется его помощь. Он ведь прав, уже слишком поздно, она замужем, у неё есть нелюбящий сын, и жизнь идёт своим чередом. Это всего лишь наваждение. Она ведь ему никто, и эта мысль почему-то особенно колет в сознании, словно острием проносится по нему. — Ты чего? — Долохов сразу улавливает эту дурацкую перемену в голосе, слишком равнодушно, слишком безнадежно звучит ответ. Берет её за плечи и пристально смотрит в глаза. Ей приходится чуть запрокинуть голову вверх, ведь он выше ростом. — Я замужем, у меня есть сын, нельзя, просто нельзя, понимаешь? — Она говорит спокойно, словно это не её касается, словно голос тоже не принадлежит ей. В темноте видно, как его синие глаза становятся ещё темнее. — Плевать, плевать на твоего мужа, он не стенка и если надо подвинется, твой сын вовсе не твой, а полностью разделяет мнение отца. Ты и так делаешь для них слишком много, но, — он резко обрывает фразу и с усилием продолжает, с усилием для себя в первую очередь, — но если ты хочешь, — он говорит именно «хочешь», никакое другое слово, — то я могу уйти, уважая твой выбор, Нарцисса Малфой, и никогда тебя не тревожить. Он выдыхает резко и уже готов отступить на шаг, отступить и сдержать своё слово, он всегда держит своё слово. Нарцисса смотрит и не может насмотреться, и вспоминает: обжигающий взгляд Люциуса, его холодное и презрительное лицо, Драко, которого чрезмерно раздражает собственная мать. Она им не нужна, лишь в качестве вещи, красивой и изящной, но которую они даже не будут беречь. И она спрашивает его тихо, ели слышно проговаривая свой самый важный вопрос: — Я, правда, тебе нужна? — Она смотрит в глаза и боится услышать ответ, боится, что сейчас, когда она только от всего смогла отказаться, Пожиратель сам откажется от неё. Долохов мгновенно преодолевает расстояние между ними и целует её, целует так, что у женщины кружится голова, она отвечает, так отчаянно и так нежно, что им не хватает воздуха, они задыхаются. — Конечно, нужна, дурочка, что за глупые вопросы, — порывисто выдыхает ей в губы, и смеется Антонин, — обещаю, никому тебя не отдам, никогда. И снова целует, медленно и бесконечно легко, нежно, она тянется к нему, и улыбается. — Обещаю, что никуда не уйду, — смеется в ответ. Темнота обволакивает со всех сторон, мягко и бережно. Холод отступает куда-то на задний план и теперь ничто не мешает им наслаждаться моментом. Даже солнце, которое давно ушло за горизонт, ведь оно не закатиться больше, и не исчезнет, трудно исчезнуть, когда тебя не существует на небосклоне. Люциус Малфой удивленно взирал на служителя закона, когда ему сообщили, что его жена не придет. Драко Малфой три раза проверил записку на подлинность, где красивым изящным почерком матери было выведено лишь три слова: «мне очень жаль». Астория ежилась, вспоминая внимательный взгляд народного героя, ей было неловко, неуютно и в то же время интересно, что будет дальше. Теперь её родители, темный лорд и все остальные не имеют никакого значения, потому что она замужем и станет леди Поттер, с этой мыслью она уснула.