Имя с афиши

ЧАСТЬ ВТОРАЯ ЕВРОПА По обеим сторонам дороги, ведущей в Мартерель, цвёл душистый майоран. За четыре года, проведённые вдали от дома, Рене успел позабыть, сколько его здесь. Он признался Феликсу, что последнее, о чём подумал, когда пума прыгнула на него, — были эти цветы. — А я своим выстрелом прервал ваши размышления о прекрасном! — воскликнул тот. — Зато благодаря вам я имею возможность любоваться на них сейчас, — серьёзно ответил Рене. — Феликс, я никогда не забуду, что вы для меня сделали. Когда они подъезжали к замку, Рене заметил Маргариту, наблюдающую за дорогой из окна в своей башне. Он помахал ей и хотел указать Риваресу на сестру, но та уже исчезла. Рене торопливее, чем ему хотелось бы, представил Феликса родным и помчался в комнату Маргариты. Анри предложил гостю осмотреть замок, но тот вежливо отказался, сославшись на усталость. Рене, позже узнав об этом, мысленно поблагодарил Феликса за деликатность. Однако, когда старый Жак пришёл позвать того выпить кофе в комнате госпожи Маргариты вместе со всей семьёй, то увидел, что гость действительно спит: путешествие верхом утомило его. За ужином маркиз учинил Феликсу допрос не хуже полковника Дюпре. Гость повторил старую легенду: он родом из Аргентины, воспитывался в коллеже французских иезуитов, сражался в боях против Розаса, был ранен и искалечен, во время войны потерял семью, состояние и друзей. — Брат писал, что вы хорошо говорите по-английски и по-итальянски, — заметила Маргарита. Феликс ей не понравился: ведь из-за него Рене будет уделять ей вдвое меньше внимания, и она недоумевала, зачем нужно было притащить его в Мартерель. — Вы изучали их в том же коллеже? — Не совсем. Моя мать была англичанка, а мой духовный наставник — итальянцем. Языки всегда давались мне легко. — Ваша мать англичанка, но вы католик? — уточнил маркиз. — Я был воспитан в католической религии, — ответил Риварес. Маргарита удивлённо посмотрела на него. «Был воспитан… А сейчас?» — Вы раньше бывали в Европе? — Бланш решила принять участие в разговоре. Феликс ей не понравился, как и Маргарите, но по другой причине: она боялась, что с его приездом нарушится привычный уклад жизни. Ведь он жил среди дикарей и наверняка сам как дикарь… — Нет. — Мы с интересом прочитали вашу книгу, ведь один из главных героев в ней — Рене. И не надо так смущаться, братик, ты знаешь, что это так и что ты этого заслуживаешь, — лукаво улыбнулась Маргарита. — Зато, кажется, я знаю, кто виноват в том, что ты отрастил эту ужасную бороду, — она указала на Ривареса. — Ты ведь сбреешь её? С ней ты похож на лесного дикаря! — Я и есть лесной дикарь. Когда нам принесли ножи для фруктов и салфетки, Феликс был единственный, кто вспомнил, что это и зачем. — Не сердитесь на вашего брата, мадмуазель Мартерель, — добавил гость. — Борода защищает нижнюю половину лица от москитов. Я сказал господину Мартелю, что это удобно, и он решил попробовать. — У вас на всё находится ответ, месье Риварес. — К вашим услугам, мадмуазель Мартерель. — Рене писал мне, — Маргарита снова продолжила допрашивать гостя, — что вы спасли его от пумы. Но как вы догадались, что ему грозит опасность? Радостное настроение мигом покинуло Рене, и он напрягся в ожидании лжи. Ему было неприятно, что Феликс будет обманывать Маргариту. Но если он расскажет правду, то его тут же вышвырнут из Мартереля, и их дружба закончится раз и навсегда. — Вынужден вас разочаровать, мадмуазель Мартерель, я не догадался. Это самая обыкновенная техника безопасности — если поблизости бродят дикие звери, то не следует разгуливать в одиночку, особенно когда твоё ружьё промокло. Господин Мартель увлёкся составлением карт и немного забыл об этом, да к тому же оступился и искупался в ручье. Рене мысленно выдохнул: Риварес не осквернил слух Ромашки ложью. — Полковник Дюпре предупреждал меня, чтобы я взял сопровождающего, а я не послушался и едва не поплатился за это, — добавил он. — Мне очень повезло, что Феликс не уехал на охоту с остальными, а отправился приглядывать за мной, несмотря на мои возражения. Я был уверен, что справлюсь, но, как видите, мне понадобилась помощь. После обеда Рене предложил было другу осмотреть замок и окрестности, однако Маргарита так не хотела расставаться с братом, что роль проводника пришлось взять на себя Анри. К концу экскурсии он примирился с пребыванием этого человека в Мартереле: «южноамериканский дикарь» поднялся в его глазах, восхитившись великолепными белыми коровами и упитанными чёрными свиньями. Когда они вернулись в гостиную, горничная Розина принесла записку от Маргариты с приглашением господина Ривареса посетить её в комнату. Гость устроился на стуле возле кушетки мадмуазель Мартерель, и между ними завязалась беседа. Бланш, оторвавшись от вышивки, с удивлением посмотрела на свою всегда бесцветную, некрасивую невестку: щёки и губы той раскраснелись, тёмные глаза заблестели, и даже черты лица, обрамлённые чёрными кудрями, как будто стали ярче и выразительнее. Впрочем, ничего удивительного — бедняжка ведь совсем не имела дела с молодыми мужчинами. Тут даже калеку посчитаешь за красавца. И Бланш, удовлетворённая этим объяснением, вернулась к вышивке. Вдруг раздался женский смех, немного погодя к нему присоединился мужской. Рене, поливавший сливками малину на тарелке, удивлённо поднял голову. Бланш от неожиданности укололась иголкой: она прежде никогда не слышала, чтобы её невестка так весело и беззаботно смеялась. Рене мог бы сказать о Феликсе то же самое. С того дня Риварес начал проводить много времени в обществе Маргариты, и они быстро стали называть друг друга по именам, как будто были давно и близко знакомы. В хорошую погоду они сидели в саду, в плохую — в её комнате. Иногда Рене казалось, что он прежде не видел обоих такими счастливыми. Дни шли, а о поездке в Лион Маргарита не заговаривала, и это начало беспокоить Рене. Он начал догадываться, что сестра не хочет расставаться с Феликсом. Но ведь ей надо ехать к доктору Бонне! Ответ, как ни странно, подсказали служанки, чью болтовню Рене случайно услышал. За короткое время друг молодого хозяина стал любимцем прислуги, и даже старый Жак, вопреки молчаливому недовольству маркиза, обожал «хромого испанского дьявола», как его в сердцах однажды назвал Анри. — Ты заметила, Розина, как госпожа Маргарита похорошела? Всё из-за господина Ривареса! Он словно вдохнул радость в нашу бедняжку. — Ошибаешься. Госпожа Маргарита — серьёзная девушка. Её интересует наука, а не строить глазки мужчинам. — Но разве господин Рене не привёз господина Ривареса, чтобы он женился на ней? — искренне удивилась собеседница. Она была совсем юной и только недавно поступила на работу в замок. — Ах, Лизетта, у тебя только одно на уме! — отругала товарку Розина, но тут же вздохнула: — А ведь если бы они поженились, как было бы хорошо! Господин Риварес всегда такой весёлый — с ним бы она никогда не грустила! Рене осторожно прикрыл дверь кухни и на цыпочках вернулся обратно в гостиную. Мысль о союзе между Ромашкой и Феликсом ему в голову не приходила. Но, если бы это случилось, то как он обрадовался бы! Ведь тогда они с Феликсом станут братьями. Он не переживал, что сестра будет носить имя, которое её будущий муж увидел на афише в Кито. В конце концов, Рене всегда придавал небольшое значение формальностям и свою собственную фамилию сократил на английский манер, как и дядя Генри. Ведь важно не столько имя, сколько его обладатель. К тому же, Феликс в переводе значит «счастливый». Риварес сказал, что взял такое имя случайно, увидев на афише в Кито, но, быть может, за этим выбором скрывался вызов всем тем, кто его предал? Или же Феликс солгал, и никакой афиши не было — Рене не мог припомнить в Кито ни одной. И он немедленно дал себе слово, что сделает друга счастливым. Рене вышел в сад. Улучив минутку, когда Риварес отправился в замок за сливками, чтобы полить собранную Бланш малину, он прямо поинтересовался у сестры — не передумала ли она ехать в Лион? — Нет, — ответила та, и весёлость моментально слетела с её лица. Рене встревожился, но сестра лишь покачала головой. — Феликс, — сказала она, когда тот явился с полным кувшинчиком, — вы поедете с нами в Лион? Мне будет спокойнее, если вы будете вместе с братом. — Почту за честь. У Рене отлегло от сердца — вопрос с операцией решился благополучно. Но он тут же напрягся, когда сестра продолжила: — Доктор Бонне мог бы осмотреть и вас, если вы не будете против… Возможно, есть надежда… Это неделикатно с моей стороны, так говорить, но, Феликс, разве вам не хочется танцевать? Рене с ужасом посмотрел на сестру, потом перевёл взгляд на друга — обычно Риварес вскипал при любом намёке на его физические недостатки, однако тот опустил глаза и тихо сказал: — Нет, не хочется. — А я никогда не пробовала. Наверное, и не попробую, — улыбнулась Ромашка, — должно же быть в жизни что-то, чего ты никогда не сделаешь, верно? Рене, ты не соберёшь ещё немного малины? Феликс принёс слишком много сливок, не пропадать же им. Рене кивнул. Осторожно складывая спелые ягоды на тарелку, он краем глаза следил за сестрой и другом. Вдруг его охватило волнение — предчувствие чего-то очень важного и значительного, которое сейчас должно произойти. Щёки Маргариты вспыхнули, и её тёмные глаза стали ещё темнее. — Феликс, — решительно заявила она, глядя на Ривареса в упор, — Феликс, я люблю вас. И хотя сестра с другом находились так, что Рене не мог расслышать слова, он догадался о них по движению губ и чуть не выронил тарелку. Он так и застыл в неудобной позе, рискуя свернуть себе шею. Сестра и друг не смотрели в его сторону, и Рене был им благодарен. Они не должны узнать, что он является свидетелем их объяснения. Риварес опустился на колени и взял руки девушки в свои: — Маргарита, окажете ли вы мне честь стать моей женой? — Да. После моей операции, вы согласны подождать? — Как вам будет угодно. Он поцеловал руки Ромашки, и какое-то время оба молчали. Потом она спросила: — Вы не против, если эту новость моим родным сообщит Рене? — Я буду ему благодарен. После обеда Рене собрал членов семьи в кабинете отца, объявив, что ему нужно сообщить им нечто очень важное. Тётушка Анжелика, узнав о помолвке, заплакала — она надеялась когда-нибудь выдать племянницу за богатого молодого человека из хорошей семьи и с безупречной репутацией, при этом красавца. Анри молча кусал губы: не такой партии он желал для своей единственной сестры, хотя понимал, что это — первый и последний шанс для некрасивой, небогатой, помешанной на своей науке девушки, которая, возможно, навсегда останется прикованной к кушетке на колёсиках. Бланш считала, что невестке вовсе не надо выходить замуж, но благоразумно оставила своё мнение при себе. Маркиз Этьен не знал, что и подумать. Риварес ему не понравился, с другой стороны, старик был готов на всё ради счастья дочери — даже назвать зятем авантюриста. Рене, впрочем, заявил, что у того достаточно средств для содержания жены на достойном уровне, и это несколько примирило жениха с будущими родственниками. Впрочем, давая своё согласие, они понадеялись, что в случае успешного лечения Маргарита наконец перестанет быть затворницей и встретит более подходящего претендента. Однако, учитывая её упрямый характер, трудно было поверить, что это случится. Если же лечение не даст нужного эффекта, то, возможно, она сама передумает и разорвёт помолвку — или же Риварес сбежит, разбив ей сердце, но, по крайней мере, оставив её в покое. — Феликс — порядочный человек, — сказал Рене отцу, когда остальные члены семьи покинули кабинет. — Вы ведь тоже когда-то едва не лишились жизни и состояния по независящим от вас причинам, но это не помешало вам стать тем, кто вы есть. Дяде Генри — тоже… Отец, то, что я скажу далее, должно остаться между нами. Маркиз мрачно кивнул. Хранителем какой грязной тайны этого авантюриста стал его младший сын? — Помните эпизод в книге, когда Феликс ушёл разбираться с хиваро? После своего возвращения он слёг: схватил простуду на болотах. Мы были вынуждены задержаться до его полного выздоровления, — Рене было неприятно лгать, однако он всего лишь говорил полуправду — по словам Маршана, именно она спровоцировала обострение хронической болезни. Маркиз кивнул: он помнил этот момент. Риварес кратко упоминал, что был вынужден отлежаться из-за сильной простуды и тем самым задержал всю группу. — Я вызвался ухаживать за ним, поскольку умею это делать, а из наших слуг там только один обладал разумом, остальным нельзя было доверить даже мула (Фелипе после окончания экспедиции получил приличное вознаграждение, позволившее ему открыть своё дело). В какой-то момент Феликс начал бредить, и я узнал его историю. Кто были его родители, где он вырос, какое образование получил. Также я узнал, как в одночасье он потерял всё: его предали те, кому он доверял. Поверьте, отец, Феликс — порядочный человек, человек нашего круга. Маркиз задумчиво поскрёб подбородок. — Ну что же, мой мальчик… Если ты считаешь, что для Маргариты так будет лучше… — и он развёл руками, не найдя подходящих слов. Через несколько дней после помолвки Маргарита в сопровождении брата и жениха выехала в Лион. Настроение у неё было прекрасное, и операция прошла успешно. Однако, если бы не Феликс, всё могло кончиться очень печально: Маргарита, уже ходившая на костылях, во время прогулки по городу с братом и женихом едва не стала жертвой пьяного возчика. Феликс, рискуя жизнью, выхватил её практически из-под колёс, а затем вместе с Рене отвёз к доктору Бонне, который после тщательного осмотра не нашёл никаких повреждений. В тот день брат и сестра ужинали одни, хотя обычно Феликс присоединялся к ним. Рене забеспокоился, Маргарита тоже выглядела встревоженной. Обоим кусок в горло не лез, и они быстро вышли из-за стола. Отведя Маргариту в номер, Рене отправился к Феликсу. Дверь была не заперта, и Рене вошёл. Феликс на коленях стоял возле раскрытого чемодана, куда были аккуратно уложены его вещи. Он обернулся, услышав шаги. — Феликс, что с вами? На вас лица нет. — Передайте, пожалуйста, это письмо вашей сестре, — Риварес с трудом поднялся и, хромая сильнее обычного, подошёл к столу, на котором белел конверт. Сердце Рене сжалось. — Вы знаете, что я люблю Маргариту, — сказал Феликс глухо. — Она прекрасная девушка, умная и образованная. Но вы также знаете, что я болен. Рене, я не могу взвалить на Маргариту такую ношу! Я поступил необдуманно, когда поддался чувствам и сделал ей предложение, но сейчас всё должно быть кончено. «Феликс испугался, что после сегодняшнего происшествия может начаться приступ, — догадался Рене. — Но ведь не начался же!» Он выхватил конверт и порвал его на мелкие кусочки, которые бросил в камин, а потом торопливо заговорил, сам до конца не осознавая смысла своих слов: — Доктор Леру утверждает, что приступы исчезнут, если вы будете соблюдать его рекомендации. Маргарита вас любит и примет всё, что связано с вами. Она не заслуживает быть брошенной, как и вы не заслуживаете быть покинутым. У моих родных не принято обсуждать членов семьи и тем более выносить сплетни на публику. В Мартереле преданные слуги, к тому же, они понимают только по-французски, а вы бредите на других языках. Вам не о чем беспокоиться. Видя, что Риварес колеблется, Рене воскликнул в отчаянии: — Доктор Маршан сказал вам однажды, что вам надо выучиться состраданию и понять, что вы — тоже человек, такой же, как и мы все, кто вас окружает! Неужели вам безразличны и я, и моя сестра, и доктор Маршан? Мы же вас любим! А вы… — Рене запнулся. Слёзы душили его, он был готов разрыдаться. Риварес оперся о стол рукой: — Вы настоящий друг. — И настоящий брат, — сказав это, Рене быстро вернул все вещи обратно в шкаф, а чемодан захлопнул и задвинул под кровать. — Предлагаю пойти куда-нибудь втроём поужинать, — заявил он, распрямляясь. — Отметим чудесное спасение Маргариты. Если бы не вы, страшно представить, что могло бы случиться! У меня нет такой быстрой реакции, как у вас. Видите, Феликс, вы нам просто необходимы. Венчал двух закоренелых атеистов, к которым причисляли себя Маргарита и Феликс, отец Жозеф. Пожилому священнику с трудом верилось, что мадмуазель Мартерель выходит замуж. Впрочем, её выбор пал на человека неясного происхождения, с сомнительным источником доходов, хромого, без двух пальцев на левой руке и с одним плечом выше другого, и, что самое ужасное, безбожника, поэтому вряд ли такую партию можно было назвать успешной. Подружкой невесты стала соседка Жанна Дюплесси, надеявшаяся вскоре войти в семью маркиза де Мартереля, а шафером — Бертильон, который с радостью откликнулся на просьбу Ривареса и взял по этому случаю отпуск. Доктор Маршан не присутствовал на свадьбе — он вернулся в Южную Америку, где его ждали девушка, приносившая членам экспедиции молоко, и работа в местной больнице. После венчания Риваресы отправились в небольшое путешествие. По настоянию докторов Бонне и Леру они провели лето в Швейцарии, поселившись в шале, откуда Артур однажды утром сбежал на пастбище помогать Гаспару выгнать коз. Обстановка в гостинице совсем не изменилась. Хозяйке помогала невестка — та самая Аннет, дочь местного сапожника, которую Артур трёхлетней таскал на руках. Спустя три года после возвращения в Европу Риваресу пришлось посетить Италию по заданию «Пресс» — разобраться с ситуацией вокруг крестьян Тосканы, оказавшихся под угрозой голода. Рене рекомендовал его своему другу — неаполитанцу Галли, живущему во Флоренции. Тот, в свою очередь, свёл Ривареса с людьми, обладающими нужной информацией и желающими поделиться ею с общественностью, пусть и зарубежной. Среди последних оказался Грассини — и в обмен на сведения он затащил автора «Путевых заметок» в свой литературный салон. Именно там Риварес «познакомился» с Джеммой Боллой. Он догадался, что произвёл на неё не самое приятное впечатление — вероятно, она ожидала увидеть человека с мужественным обветренным лицом и повадками лидера, а перед ней предстал светский щёголь. При взгляде на его дорогой элегантный костюм и изящные манеры трудно было поверить, что он четыре года провёл в дебрях Амазонки. Тем не менее она добросовестно выполнила просьбу рассказать об истории «Молодой Италии», как делала это много раз. Риварес, в отличие от скучающих туристов, слушал внимательно, даже напряжённо, как будто от слов Джеммы зависела его жизнь. Когда речь зашла о предательстве Карди и об освобождении Артура, он вдруг прервал её: — Артур Бёртон? — переспросил он, и Джемме показалось, что его голос дрогнул. — Фамилия как будто не итальянская. — Он англичанин… был, — Джемма не любила касаться этого пункта в истории «Молодой Италии». Про судьбу Артура у неё никогда не спрашивали, полагая, что он разделил печальную участь своих товарищей. Французский журналист оказался первым, кто копнул глубже: — Он погиб в тюрьме или умер в ссылке? — Н-нет. Он… покончил с собой. — Из солидарности к расстрелянным друзьям? — Нет… не думаю. Дело в том, что мы… моё мнение всегда имело для него большое значение. Я назвала его предателем и дала ему пощёчину, а он… свёл счёты с жизнью. — В таком случае, вам повезло, синьора, что вы избавились от столь эмоционального и недальновидного поклонника. Очень некрасиво с его стороны было бросить революцию и вас — и броситься в море. Джемма взглянула на него почти с испугом, но не успела ничего ответить, так как к ним подошёл доктор Риккардо. Вечером Джемма, перебирая в памяти разговор с Риваресом, обратила внимание на фразу «броситься в море». Откуда он узнал, этот циничный франт? Она ведь не упомянула, где погиб Артур. На следующий день она рассказала об этом Мартини, и тот решительно развеял её сомнения: — Он на ходу сочинил этот скверный каламбур, мадонна, только и всего! Вы же знаете этих газетных писак — им только намекни, остальное сами придумают. Иногда попадают в точку. В октябре Флоренцию посетил Монтанелли. Слушать его проповедь в кафедральном соборе Риварес не стал — это было бы для него слишком тяжким испытанием. Находиться так совсем рядом и не иметь возможности обратиться по имени, дотронуться… Возвращаясь поздно вечером пешком после деловой встречи, он увидел, что собор открыт, и решил войти. Ему захотелось немного побыть там, где утром присутствовал padre. Возле алтаря стоял на коленях человек, и его было невозможно не узнать даже со спины четырнадцать лет спустя. Несмотря на хромоту, Риварес сохранил способность двигаться бесшумно, поэтому, терзаемый любовью к padre, он подкрался совсем близко и разобрал слова: — Мой мальчик! Мой бедный мальчик! Мой Артур! Оказывается, эта рана в сердце padre до сих пор не зажила. От неожиданности Риварес отшатнулся назад, в тень. Налетел на колонну, и трость стукнула о неё. Монтанелли вздрогнул, торопливо поднялся с колен и обернулся: — Кто здесь? Можно было убежать, но от волнения ноги приросли к полу, а Монтанелли уже шёл к нему. И Риварес шагнул вперёд, под лучи лунного света: — Padre, это я. Артур. Монтанелли протянул трепещущую руку, провёл по волосам своего carino, по щекам, бороде, обнял… Ривареса охватила дрожь, и он выронил трость. — Артур, это действительно ты? — Да, — выдавил он из себя, и в этот миг воспоминания о перенесённых в Южной Америке ужасах нахлынули на него. Если бы он хоть на мгновение мог забыть искалечившего его матроса, рабов с сахарной плантации, рудники и роль клоуна в цирке! Тогда, наверное, он смог бы простить. А сейчас это оказалось выше его сил — находиться рядом с padre и осознавать, что между ними непреодолимая пропасть. Риварес выскользнул из объятий и, насколько позволяла хромота, быстро покинул собор. Монтанелли не знал, сколько он простоял без движения. — Ваше преосвященство! Монтанелли вздрогнул, услышав голос помощника. — Ваше преосвященство, уже поздно. Собор скоро закроется… Что это? — молодой человек поднял с пола изящную трость и повертел её в руке, после чего самодовольно провозгласил: — Он всё-таки был здесь. Я был уверен, что он придёт на вашу проповедь, и он пришёл! — Кто? — машинально спросил Монтанелли, всё ещё под впечатлением от встречи с Артуром. — Феликс Риварес — журналист, который пишет о вас оскорбительные вещи. Прошу прощения, что заговорил о нём, но вот же его трость! Я видел его в читальном зале Лауренцианы — он заказывал собрание ваших проповедей. Он хромает, поэтому ходит с этой тростью. — Феликс Риварес, — задумчиво повторил Монтанелли. — Да, неглупо было написано… — Завтра вся Флоренция будет знать, что Риварес посетил вашу проповедь! — с торжеством в голосе провозгласил помощник. Однако кардинал возразил, и тон его был суров: — То, что синьор Риварес посетил собор, — это его частное дело. Он сам сообщит об этом общественности, если сочтёт нужным, а нам не следует опускаться до уровня газетных сплетен. Очень хорошо, что вы нашли его трость. Завтра выясните его адрес и отошлёте её владельцу. Монтанелли так никогда и не узнал, что случайная встреча с ним не прошла для Артура даром: он заболел. Спустя пять дней после выступления Монтанелли в переполненном кафедральном соборе к Джемме приехал доктор Риккардо. Было раннее утро, но гость выглядел измождённым, словно всю ночь таскал мешки с чем-то тяжёлым. — Доктор, что с вами? — встревожилась Джемма. — Провёл трудную ночь у одного пациента, — вздохнул тот, падая в кресло. — Прошу прощения за визит в неурочное время, но вы живёте как раз по дороге в больницу, а я уже и так опаздываю… Спасибо, Кэтти, — поблагодарил он, когда горничная Джеммы поставила перед ним кофе и тарелку с куском девонширского пирога, оставшимся с вечера. — Такой интересный случай! — в глазах доктора вспыхнул исследовательский огонёк, но тут же угас. — Собственно, синьора Болла, я к вам с просьбой. Есть ли у вас кто-нибудь на примете, кто мог бы поухаживать несколько дней за этим пациентом? Он в тяжёлом состоянии. О больнице он и слышать не хочет, а сиделки, которым я доверяю, как назло, заняты. Впрочем, по его словам, он прекрасно справится сам. Но он переоценивает свои возможности. Удивительно, как с таким здоровьем он выдержал тяготы экспедиции. Ах да, вы ведь знакомы. Это Феликс Риварес, вы виделись у Грассини. — Он, кажется, родственник друга Галли? — Совершенно верно, он муж сестры Мартеля — помните, Галли как-то рассказывал о своих французских друзьях? Если бы меня вызвали к Риваресу раньше!.. Но он никому не сообщил, даже Галли. Вчера вечером я зашёл к нему, как мы договаривались, и служанка сказала, что он уже несколько дней не встаёт с постели. Не понимаю, к чему такая секретность! — Да, я помню Ривареса. У меня никого нет на примете, но… давайте я поеду к нему. На этой неделе у меня нет срочных дел. Доктор благодарно кивнул и назвал адрес дома, где остановился Риварес. В глубине души Джемму не радовала мысль, что придётся ухаживать за довольно неприятным субъектом, каким показал себя больной, однако речь шла об услуге Риккардо, а это — совсем другое дело. — Листок с рекомендациями я оставил в верхнем ящике стола в той комнате, где лежит Риварес, — принялся объяснять он, не забывая, впрочем, про пирог и кофе. — Там же лекарства. Не оставляйте опиум возле него! С постели он сейчас не поднимется, а вот дотянуться и принять лишнее — это ему вполне по силам. У него, конечно, железная выдержка, но лучше не рисковать. Если начнётся приступ, дайте ему одну дозу. Я зайду вечером. И вот ещё что… Во время приступа он может бредить. Ну и наслушался я за ночь! Он всё время говорил по-испански. Оказывается, в книгу вошло далеко не всё… Служанка провела Джемму в комнату с опущенными шторами и оставила её наедине с больным. Риварес стонал сквозь стиснутые зубы, его глаза были закрыты. Джемма выдвинула ящик, о котором говорил Риккардо, как вдруг ей показалось, что больной произнёс её имя. Она обернулась и прислушалась. Какое-то время было тихо, а потом Риварес очень чётко, без какого-либо акцента, заговорил по-английски: — Jim! Dear Jim! Дорогая Джим! Я провожу вас. Где вы остановились? И после паузы, показавшейся Джемме вечностью: — Джим, дорогая, я так часто думал, будете ли вы в наших рядах! Глаза Джеммы вдруг подёрнулись влагой, и комната расплылась. Нет, не может быть! С того света не возвращаются! Но лежащий в этой комнате худощавый мужчина не только назвал её имя — точнее, детское сокращение от Джиннифер, — но и пересказал фразы из её разговоров с Артуром, о которых знали только они двое. А больной между тем продолжил бредить: — Скандал в почтенном английском семействе, я сделаю вид, что утоплюсь, и никто ничего не узнает … Padre, padre! Как я соскучился, padre, дайте хоть раз коснуться вашей руки! Padre! — позвал он. — Как жжётся! Какая боль, она внутри! Дайте мне пить! Джемма налила воды из графина, подала. Но Риварес хлопнул ладонью по стакану, едва не расплескав содержимое: — Вы лгали мне, padre! Я вам верил, а вы мне лгали! — и запел непристойную песенку про девушку-индианку, которую мог бы горланить какой-нибудь пьяный матрос. Прервался на полуслове и зловеще зашептал на испанском: — Ты пойдёшь к ручью один, станешь спиной, там тебе и конец. Одной головной болью меньше. Гийоме за меня, надо только не забывать смеяться его глупым шуткам. Штегер за меня, и всё из-за семян, которые я так ловко рассортировал, когда они перемешались. А Мартель сгниёт на дне ручья — я не знаю, что с ним ещё делать… Остаётся ещё Маршан… Старик Дюпре в моих руках… Джемма нахмурилась: неужели в экспедиции всё шло не так гладко, как описано в книге? Впрочем, какое ей дело… — Да, мой выход, да, я помню, — продолжал между тем бормотать больной. — Займите публику ещё немного… сейчас мне полегчает, и я выйду! Зита, добрая душа, ты принесла мне поесть! Слышишь, я могу поблагодарить тебя на твоём родном наречии! — и он произнёс несколько слов на незнакомом Джемме языке. Закончив с монологом, Риварес опять застонал. Пришлось дать ему опиум. Убрав пустую склянку обратно в ящик, Джемма вернулась, чтобы поправить сползшее одеяло. Взгляд её упал на массивный перстень, наверняка старинный, украшающий безымянный палец правой руки. Он казался слишком огромным для изящной кисти с тонкими длинными пальцами. Джемма вспомнила, что Риварес женился на сестре Мартеля, помощника руководителя экспедиции Дюпре, вскоре после того, как вернулся с коллегами в Европу. В голове сами собой всплыли ходившие об этой паре сплетни. Маргарита Риварес некрасива, деревенщина и синий чулок, из-за чего обедневшие родственники-аристократы выдали её за человека без роду без племени и сомнительной репутации — лишь бы сбыть с рук. Она была с детства прикована к постели, а способность двигаться вернулась к ней после сложной операции. О Риваресе было известно, что он хромает, одно плечо у него выше другого, а когда он заикается, то левую часть его лица подёргивает судорога, поэтому злые языки утверждали: два калеки нашли друг друга. Больной постепенно затих, и Джемма смогла рассмотреть его как следует. Несомненно, перед ней лежал Артур. На миг его измученное лицо представилось ей маской. Одно резкое движение, чтобы сорвать — и под ней обнаружится восторженный юноша, каким он остался в её памяти навсегда. Забывшись, Джемма потянулась к нему дрожащими пальцами и едва не коснулась бледной щеки. Опасаясь разбудить, отдёрнула руку. Почему Артур не вернулся, когда понял, что побег — это ужасная ошибка? Почему не обратился к ней? Не дал знать, что жив? Она нашла бы ему деньги на билет в Европу, помогла бы устроиться по возвращении… Вместо этого он страдал в Южной Америке, а она корила себя здесь. Получается, прав был Монтанелли, когда сказал, что она не убивала Артура. Тогда Джемма посчитала его слова простым утешением… А теперь она узнала горькую правду о рождении Артура и об истинной причине его побега. Голос Риккардо выдернул её из паутины переживаний: — Синьора Болла, вы плачете! Джемма быстро вытерла слёзы, которые незаметно для неё струились по щекам: — Это от бессилия. Ему было очень плохо. Что с ним? — Вы правы, на такое невозможно смотреть спокойно, если только ты не бездушная скотина… Основная причина кроется в старой ране. Её залатали кое-как, и, если не соблюдать режим, то рискуешь получить новый приступ. Что мы и наблюдаем. — Судя по его статьям, Риварес производит впечатление человека дотошного даже в мелочах. Трудно поверить, что это не распространяется на его собственное здоровье, — в дверях появился Мартини. Риккардо нахмурился: — Мартини, вы уже забыли, что во Флоренции всю прошлую неделю шли дожди? Риварес наверняка промок, не смог сразу переодеться в сухое, и это спровоцировало приступ. От капризов погоды никто не застрахован, тем более это касается представителей прессы. К тому же он, как иностранец, вряд ли хорошо знаком с особенностями нашего климата. Мартини смутился, но Джемма вопросительно взглянула на него, и он ответил: — Джемма, дорогая, я случайно встретился с доктором Риккардо и пообещал ему провести ночь здесь, чтобы дать отдохнуть вам обоим. — Вы очень добры, Чезаре, — поблагодарила она. — Завтра вы уже сможете встать, — удовлетворённо заключил Риккардо, закончив осмотр Ривареса. Послышался негромкий стук в дверь. — А вот и синьора Болла… Подождите минутку, синьора! Риварес торопливо запахнул турецкий халат и испуганно взглянул на врача: — Дама? Нет, это невозможно! Да и негде здесь её принимать… — Давно ли вы так соблюдаете приличия? — улыбнулся Риккардо. — Синьора Болла — прекрасная сиделка, к тому же, она дежурила у вас во время приступа. Это она дала вам опиум. — Я думал, это был Галли или Мартини. — Как видите, не они… Входите, синьора! А мне надо бежать. Доброе утро, синьора Болла! До завтра, Риварес! Джемма появилась со стаканом гоголь-моголя в одной руке, а на другой висела корзинка. Протянув напиток больному и поставив корзинку возле кресла, она закрыла дверь за Риккардо. — Доброе утро, синьор Риварес! Пожалуйста, не вставайте. Вот, выпейте. Кэтти купила эти яйца сегодня, совсем свежие. Больной подчинился. Некоторое время оба молчали, потом он спросил не глядя на Джемму: — Скажите, я бредил во время приступа? Джемма решила быть честной, насколько это возможно: — Да. — Что именно я говорил? Джемма являлась опытным конспиратором, и сейчас ей горько было применять свои навыки для обмана когда-то любимого человека. Но между ними пролегла пропасть, и он не должен узнать, что ей известна неприглядная правда о нём. Поэтому она совершенно спокойно пересказала те приключения экспедиции Дюпре, о которых успел поведать Риккардо и которые не вошли в «Путевые заметки». Джемма старалась говорить как можно короче, чтобы не утомлять больного. Долгие годы она несла бремя убийцы Артура. Сейчас оно исчезло, но его место заняло другое — бремя лгуньи. Ей придётся жить с ним — навсегда или до той минуты, когда Артур сам во всём признается. Риварес поверил обману и спокойно заснул, отвернувшись к стене, едва последнее слово было произнесено. Джемма взяла из корзинки статью Галли и принялась вносить корректорские правки. Когда пришло время давать лекарства, она негромко окликнула Ривареса. Жаль было будить, но Риккардо велел чётко соблюдать интервал. Сон и порошок придали больному сил, поэтому он, приподнявшись в постели, поинтересовался, чем же занята синьора Болла. Джемма протянула рукопись. Содержание статьи не было секретом, и ей стало интересно услышать мнение Артура, ставшего успешным журналистом. Риварес попросил карандаш и, внимательно прочитав текст, внёс несколько поправок. — Да, так будет лучше, — согласилась Джемма. — Вы хорошо знаете итальянский, синьор Риварес. Где вы выучили его? — она всё-таки не удержалась и задала вопрос, касающийся его прошлого. Джемма ожидала чего угодно, в том числе и увиливания, но он просто сказал: — Люди, которых я любил, говорили на нём. — С ними что-то случилось? — Девушка предпочла другого, а друг меня предал. Это старая история, синьора, и она не стоит того, чтобы её ворошить... У вас, я вижу, ещё одна статья в корзинке? — Да, за авторством Грассини. Хотите посмотреть? — Если позволите. Джемма молча протянула рукопись и карандаш, а сама взялась за вязание, которое также принесла с собой. Внеся правки, Риварес позвал её, чтобы обсудить их. Когда больной поправился, Джемма представила его литературному комитету в качестве сатирика и журналиста. К её рекомендации присоединились Риккардо, Мартини, Галли и Грассини. И хотя не все члены партии Мадзини разделяли ярый антиклерикализм Ривареса, однако то, что он согласился писать для них бесплатно, искупало этот недостаток. Перед отъездом во Францию он навестил Джемму у неё дома, чтобы обговорить детали их дальнейшей совместной деятельности, и, прощаясь, сказал: — Не обижайте Мартини, он славный малый. — Но я не… — растерялась Джемма. Если бы она не знала, что это слова Артура, то рассердилась бы на столь неделикатное замечание от малознакомого человека. — Вы понимаете, о чём я, — серьёзно возразил Риварес. — Вы живёте ради будущего других, так не лишайте же себя и Мартини того, что у вас может быть. — Этьен, как ты вырос! — воскликнул Риварес и подхватил сына, названного в честь тестя, на руки. Малыш ответил радостным щебетанием и прижался к отцовской щеке, одновременно уцепившись за мамину шляпку. Все засмеялись. — Он каждый день спрашивал о вас, — заметила Бланш. Она горячо привязалась к племяннику. Впрочем, Этьена невозможно было не полюбить: он унаследовал от отца не только внешность и природное обаяние, но также кошачью грацию и умение ладить с людьми. В какой-то степени Бланш, не имеющая своих детей, была благодарна невестке, что та — синий чулок. Пока мадам Риварес занималась своими древними египтянами, она возилась с племянником. За обедом, когда все основные домашние новости были перечислены, а Риварес коротко отчитался о своей журналистской поездке, оказавшейся более чем успешной (о болезни он умолчал, чтобы не огорчать Маргариту и Рене), маркиз Мартерель сказал, обращаясь к дочери: — Сегодня я получил письмо от профессора Пурсели. В Египет организуется экспедиция. Он зовёт меня консультантом, но я слишком стар и не в силах поехать. Поэтому я собираюсь рекомендовать тебя, Маргарита. Я знаю, что ты мечтала об этом всю жизнь. Теперь ты достаточно здорова, чтобы выдержать тяготы экспедиции. Феликс, — он посмотрел на зятя, — думаю, вам стоит присоединиться к жене. Об Этьене мы позаботимся, а вы, как журналист и писатель, сможете узнать много нового. И рассказать об этом вашим прекрасным слогом. К сожалению, — повернулся он к Рене, — должность географа там не предусмотрена — это археологическая экспедиция. — Благодарю, отец, — прошептала Маргарита. От радости голос изменил ей. — Представляете, — продолжил маркиз, обращаясь уже ко всем, — профессор Пурсели пишет, что у них нет переводчика. Не могут найти европейца, говорящего по-арабски! Будут искать переводчика на месте, но это, сами понимаете, дополнительные хлопоты, возможная задержка… Феликс, как у вас загорелись глаза! У вас есть кто-нибудь на примете? — Есть. Дело в том, что я, — ответил Риварес, — знаю арабский. В Аргентине со мной подружился один египтянин, — он не стал уточнять, что им являлся факир в цирке, где оба работали. — Бог знает, как его занесло в Южную Америку. Но он был так расположен ко мне, что с радостью научил меня своему языку и рассказал об обычаях своей родины…