Обычный мир

— Детектив?       Джули вздрогнула и едва не уронила два толстых ежедневника с котятами — она никак не могла решить какой брать. Кидман лихорадочно попыталась определиться с выбором: на одном фотография белого пушистого котёнка была настолько же милой, насколько и безвкусной, а розовый с забавными мультяшными котятами казался несолидным для работника полиции.       С другой стороны он был милым, не таким безвкусным и стоил дешевле, до зарплаты ещё неделя, а она и так на шпильках бегает. К тому же она — совсем молодая женщина, так что ей можно. Решившись, Джули (тайно сожалея — хотелось взять оба) отложила ежедневник с белым котёнком обратно на полку и только после этого обернулась.       Вистерия терпеливо дожидалась когда на неё обратят внимание, с интересом наблюдая за метаниями младшего детектива. — Ты, эээ… Вистерия Эспозито? * — с трудом припомнила Кидман имя девочки, которую её старший товарищ сначала вытащил из огня, а потом начал таскаться к ней в больницу каждые выходные с гостинцами. Насколько знала сама Джули, её отправили в детский дом примерно месяц назад назад, или чуть больше. — Да, это я, — девчонка кивнула, после чего поправила капюшон белой кофты, скрывавший слишком короткие волосы. В руках у неё был дешёвый альбом и набор простых карандашей.       Младший детектив Джулия Кидман почувствовала неловкость от того, что её застукал кто-то знакомый за таким нелепым занятием, как выбор между безвкусным и несолидным. На некоторое время между ними повисло неловкое молчание. — Ты же сейчас должна быть в школе, — вспомнила наконец о своей роли служителя порядка Кидман и как можно более сурово нахмурилась. — А вы должны работать, а не заниматься ерундой, — тут же парировала девчонка. — Это вовсе не ерунда! Это было во-первых. И у меня сегодня выходной. Это во-вторых, — отбилась девушка, махнув розовым ежедневником с мультяшными котятами. — Уроки уже закончились, — невозмутимо ответила Виста. — Ладно. Тогда ты должна быть сейчас в приюте, — продолжила докапываться Джули. — Туше, — признала Эспозито, даже не пытаясь придумать отговорку. — Но до вечера я туда всё равно не сунусь.       Джули уже открыла было рот чтобы пригрозить ей своим статусом детектива, чтобы девчонка добровольно и своим ходом вернулась в богадельню, но Виста не дала ей и слова сказать: — А вы не сможете пригрозить мне своим статусом, потому что у вас сегодня выходной и вы не на службе. — Туше, — пришла очередь Кидман признавать поражение. На самом деле ей и самой не сильно хотелось разбираться со всем этим, но… Она же вроде как в полиции работает. — Пойдёмте лучше на кассу, — вздохнула Виста спустя минуту неловкого (снова) молчания. Джули медленно, задумчиво кивнула и направилась следом за девчонкой.       Пока они расплачивались за покупки, перед Кид снова встал выбор. Она прекрасно понимала, благодаря бурной юности, почему Вистерия сбежала из-под надзора ответственных за неё взрослых. Понимала, потому что саму её раз восемь пытались запихнуть в детский дом, но каждый раз она сбегала. Первые три раза из-за неприязни и конфликтов с другими воспитанниками, возникавшими буквально с первого взгляда друг на друга.       Джули считала себя дикой, свободной и самостоятельной, она всё делала сама, полагалась только на себя, и пусть её периодически ловили, но она могла сама позаботиться о себе. Она не зависела от наличия тёплого угла, миски с едой и необходимости ходить в навязанную школу, к навязанным учителям. Кидман глубоко презирала большинство приютских, которые жаловались на жёсткое постельное бельё, относительно однообразную еду и строгих ворчливых преподавателей. Они хотели большего и лучшего. Кид могла прожить без всего перечисленного. Всё перечисленное ей, с её жизнью никому не нужной воровки и бродяжки, нравилось.       Джули презирала приютских, которые самодовольно рассказывали как они легко могут сбежать и жить самостоятельно. Потому что они не смогли бы. Для неё они были такими же домашними неженками, как и те дети у которых есть любящие их родители, или любые другие родственники.       Потом Кидман стало плевать на всех, и сбегала она просто потому что хотела. Хотела свободы, адреналина, трудностей и того чувства удовлетворения, когда ей удавалось от них избавиться. Потому что за неимением другого хотела лишь идти туда, куда был направлен её взгляд.       Сейчас жизнь была другой, пришло понимание и признание правильными многих вещей, которые раньше казались неправильными, почти кощунственными. И именно это сейчас ставило Джули перед очередным выбором.       Она могла связаться с коллегами, которые отвезли бы Висту в приют. А могла сделать вид что всё нормально. — В управлении о тебе ходят слухи, — как бы между делом произнесла Кид, когда они, расплатившись за покупки, вышли из магазина и пошли куда глаза глядят. — Правда? Это… неожиданно, — девочка поправила ворот кофты, смущённо уставившись куда-то в асфальт. — А что именно говорят? — Гадают, решится ли детектив Кастелланос оформить над тобой опеку. Я, вообще-то, не должна этого говорить, но большую часть времени он ужасен. Единственный, кто может с ним нормально работать является его напарник Джозеф Ода, — Кидман вздохнула и поглубже сунула руки в карманы куртки. — Все, да и я, если честно, надеются что если он это сделает, то хоть немного подобреет, перестанет выпивать по выходным и превращать свой кабинет в газовую камеру. — А сам детектив? — Вистерия глубже натянула капюшон. — Делает вид что оглох, — недовольно пожала плечами Джули. Поведение Себастьяна ей решительно не нравилось. Он таскался к девчонке каждые выходные, тратил на подарки для неё свои деньги, искренне беспокоился о ней, но при этом отказывался даже задуматься об опекунстве. — Ясно, — буркнула Эспозито, в то время как детектив спешно прикусила язык. Сказать о наплевательском отношении Себастьяна можно было и помягче. — Извини, я должна была… — Всё нормально, — снова перебила её Виста. — С тех пор как меня отправили в приют, он заходил только один раз. Это, наверное, правильно. В смысле, он вовсе не обязан ничего делать, наоборот, это я должна его благодарить… Он спас меня, тратил на меня своё время и деньги, и я правда благодарна за всё, но я бы просто тяготила его… И я до сих пор не знаю, чем могу отплатить ему за всё.       Вистерия замолчала. Джули не спешила продолжать разговор. — Я сбежала, чтобы купить альбом и нарисовать ещё несколько рисунков, — наконец снова заговорила девочка. — Детектив не заходил, так что я решила разрисовать весь альбом и отнести ему прямо в участок. Вообще-то, я хотела подарить ему другие рисунки, но ребята из приюта все испортили. Хотя, дарить рисунки — совершенно по детски, я не знаю что он с ними делает, может вообще их выкидывает, но у меня просто больше ничего нет. — Рисунки, которые ты ему дарила, он хранит в своём кабинете. Так что, полагаю очевидным факт что он, на самом деле, ценит это, — наконец прервала затянувшееся молчание Кидман. — Этого вполне достаточно. — Думаете? — сдавленно поинтересовалась, отпинывая в сторону кусок сосульки. — Знаю, — не моргнув соврала младший детектив, до этого момента о подобном даже не задумывавшаяся и сейчас совершенно не представляющая, как Кастелланос относится к этому на самом деле. Он аккуратно хранил рисунки, но при этом всё остальное, касающееся Вистерии просто игнорировал.       Они снова замолчали, а Кид только сейчас поняла, что их путь лежит в сторону парка. Джули взглянула на расстроенную Висту и, наконец, определилась с выбором. Пусть Себастьян морозится сколько ему угодно, в конце концов, они оба сами себе хозяева и им самим решать свою дальнейшую судьбу. — Знаешь, раз уж у меня выходной, то почему бы мне не сводить тебя в кафе? Мне всё равно сегодня совершенно нечего делать, — Джули улыбнулась, решив что этот выбор точно правильный.

***

      Очнулась я резко, словно из холодной воды вынырнула, но ещё несколько минут после этого просто лежала на асфальте и пялилась в предгрозовое небо. В голове было восхитительно пусто, а вокруг пугающе тихо. Только воздух казался тяжёлым, слегка пах горелой резиной и бензином.       Осторожно, стараясь не порезаться об мелкие осколки стекла усыпавшие землю, села. Голова немного кружилась, но, что удивительно, совершенно не болела. Вообще ничего не болело. Это было по меньшей мере странно, с учётом того как меня сначала встряхнуло в машине, а потом протащило по дороге чёрт знает сколько.       Здания вокруг щерились тёмными провалами разбитых окон. Дорога и тротуар были усеяны мелкими осколками стекла, словно свежим снегом. В фонарных столбах отсутствовали лампочки, пара даже искрила. У всех автомобилей были разбиты окна и даже зеркала.       Обгоревший остов машины, на которой мы ехали, лежал метрах в двадцати от меня, чуть ближе валялась покорёженная дверь. Она совершенно точно была правой задней, потому что обе левые двери крепко, словно вплавленные, держались на обгоревших стальных останках авто. Остов был повёрнут ко мне левой стороной, так что я могла утверждать это наверняка.       Я помнила, что перед тем как потерять сознание слышала взрыв, так что мне очень повезло, что меня не задело. Меня, а заодно находящийся в опасной близости грузовик, на цистерне которого была красноречивая надпись «огнеопасно». Если бы рванул он, то я бы точно не выжила — уж чем-нибудь точно приложило бы. По закону подлости хотя бы той же дверью, отброшенной взрывом, зашибло бы.       Внезапно раздавшийся позади хруста стекла, в царящей вокруг тишине показавшийся подобным грому, заставил сидя подпрыгнуть и резко развернуться. Сердце пропустило удар, два раза почти больно ударилось о грудную клетку и бешено забилось. Позади стоял тот самый человек, которого я видела перед тем как машина взлетела на воздух, и перед тем как потерять сознание.       Мужчина был высок. Здесь я стала ниже, но не по причине возраста — эта девочка, то есть я, сама по себе миниатюрная. Сейчас моя макушка была бы где-то на уровне его плеча, может даже чуть ниже. Мужчина был одет в когда-то белый, а сейчас посеревший, с пятнами крови и копоти медицинский халат с (неожиданно) капюшоном, из-за чего он больше походил на плащ. Его полы и рукава были обгоревшими, почерневшими, а на правом рукаве в области плеча зияла большая жжёная дыра. Капюшон был накинут на голову, почти полностью закрывая лоб, из-за чего взгляд человека был словно исподлобья, хоть сейчас мужчина и смотрела на меня сверху вниз. Белые когда-то-штаны теперь также были посеревшие, в пятнах копоти. Они сгорели до самых колен, на передней стороне правого бедра также была ещё одна горелая дыра, сквозь которую был прекрасно виден бордовый ожог.       Всё его тело, все видимые участки были в ожогах. Босые ноги, испачканные в чёрном, с неровными блямбами ожогов, такие же руки, разве что пальцы казались наименее пострадавшими. От низа живота вверх, в основном по левой стороне, до линии чуть выше рёберной дуги шёл один из двух самых больших и страшных ожогов. Второй занимал почти всю правую сторону груди, заходил на левую, проходил по шее, захватывая подбородок до нижней губы, часть левой щеки и всю правую половину лица. Ожоги болезненно яркие, мокрые от сукровицы и кровянистой жидкости из разорвавшихся огромных волдырей.       Не к месту промелькнула мысль о том, что это ожоги второй и третьей степени.       И в этот момент он не спеша направился ко мне, спокойно ступая по битому стеклу босыми ступнями. Осколки хрустели, словно под толстой подошвой тяжёлых ботинок. Мужчина ступал легко, будто не спеша прогуливался по мягкому зелёному газону.       В горле пересохло от страха и я нелепо поползла спиной вперёд, царапая ладони об осколки стекла. Мужчина шёл, но словно на одном месте. Как если бы мы двигались с одинаковой скоростью или вовсе не двигались с места.       Я не отползла и на пару метров, когда наткнулась спиной на что-то твёрдое. Встала опираясь на него, не решаясь отвернуться от идущего ко мне человека. Колени дрожали, ноги подкашивались, по ладоням текла кровь, капая с кончиков пальцев. Я чувствовала как трясутся руки, как они болят, и не решалась сжать их в кулаки, потому что боялась боли.       Что-то не так.       Мужчина шёл, но так и не приблизился ко мне. Остался на том же расстоянии, на каком был изначально. Это было совершенно нереально, но это же немного успокоило меня. Успокоило настолько, что я решилась обернуться, хотя бы на секунду, чтобы увидеть во что же я врезалась — между мной и обгоревшим остовом машины не было ни единого препятствия.       Я обернулась не на секунду. Потому что тем, во что я упёрлась спиной, оказался тот самый остов.       Я точно знала, что он был слишком далеко, чтобы я могла доползти до него достаточно быстро. Меня заполняла полная уверенность в том, что я проползла не больше метра.       Когда я обернулась, мужчина стоял почти вплотную.       Смотрел холодными серыми глазами, с ненормально яркой и чистой радужкой, чуть золотистой у самого края. Белки глаз были с едва заметным желтоватым оттенком и обилием ярко красных капилляров. Чёрные зрачки оказались расширены, как и положено в тени. Если бы у него не была обожжена правая сторона лица, то тёмно фиолетовые мешки были бы под обоими глазами. Чудом сохранившиеся ресницы были короткими и тонкими.       Вблизи стало заметно швы, стягивающие кожу от места чуть выше правого внутреннего угла глаза. Рана с неровными обожжёнными краями шла вертикально вверх, но из-за своего роста, угла зрения и капюшона я не могла увидеть что было дальше. Но становилось понятно, что у этого человека полностью отсутствовали не только брови, но вообще любые волосы на голове.       И полнейшей неожиданностью, заставившей даже ненадолго забыть о страхе, стала его кожа. Та, что не была обожжена. Светлая, гладкая и ровная, она диссонировала со страшными ожогами. Она была такой словно в насмешку, как сравнение, как вариант того, что могло бы быть, не случись с ним огня и пожара. Это был отвратительный, болезненный контраст.       От него было очень трудно оторвать взгляд.       Рувик молча протянул ко мне руку, заставив вспомнить о страхе.       Насколько могла вжалась в горелые остатки машины.       О том, что в страхе задержала дыхание вспомнила только когда широкая красная ладонь мягко легла на макушку. Я задышала когда Рувик провёл рукой до затылка, по коротким, всего пара миллиметров, волосам, сейчас больше напоминающим щетину. Кончиками пальцев он огладил вполне ровные, но яркие и отчётливые послеоперационные шрамы, на левой стороне головы. Ещё раз погладил затылок, после чего оставил ладонь на задней поверхности шеи, продолжая гладить большим пальцем.       Страх был иррациональным. Я боялась страшно выглядящего человека, который ещё ничего не успел мне сделать. Должна была забояться ещё больше, когда он коснулся меня, но вместо этого наоборот успокоилась. Перестала так сильно бояться, но стала опасаться.       Если бы он хотел, то уже убил бы. Если он захочет сделать это сейчас, то я всё равно ничего не смогу ему противопоставить.       Я отчаянно не хотела бояться и искала любые оправдания. — Сначала я, затем множество умалишённых, десятки случайных людей, а теперь ребёнок и его собственный брат, — голос у Рубена был очень приятный, что не вязалось с его внешностью, и у меня по спине пробежали мурашки. — Похоже, Хименес всё меньше и меньше понимает что творит.       Мужчина замолчал, не убрал руку, и смотрел на меня с опасной доброжелательностью. Уголки губ были слегка приподняты, намекая на улыбку. Я боялась шевельнуться или отвести взгляд. — Ты знаешь, почему ты оказалась здесь? — Рувик посмотрел испытующе, по птичьи наклонил голову влево. — Да, — из-за вставшего в горле кома голос был тихим, немного охрипшим. Я бы лучше кивнула головой, но рука на моей шее словно намекала не делать этого. — Ты знаешь, где это «здесь»? — снова спросил Рувик. — Знаю. — Ты знаешь, кто я?       Когда он спросил меня об этом, я поняла, что если совру, то правды он не узнает. Но я никогда не была хорошей лгуньей. Я чётко осознавала, что он поймёт если я буду врать. Не в моём положении вешать лапшу на уши. — Рубен Викториано.       Рувик удивлённо моргнул, до боли сжал руку на моей шее… — Совершенно верно, — продолжая держать меня, он отступил в сторону. — Иди.       …надавил, толкнул. Я послушно сделала пару шагов вперёд, но замерла, когда по глазам вновь ударил свет Маяка. Неосознанно заслонилась от него окровавленными руками, и в тот же момент Рувик отпустил меня, а в следующую секунду луч света ушёл в сторону.       Асфальт под ногами затрещал, затрясся. Накатившая волна ужаса парализовала. Умом я чётко осознавала, что должна бежать, хотя бы попробовать, потому что тем же самым умом я понимала, что у меня ничего не выйдет. Но ни ноги, ни руки не слушались. Не получалось даже повернуть голову. Это до боли напоминало сонный паралич. — Нет! — не крикнула, прохрипела, сдвигаясь наконец с места. В тот самый момент, когда земля исчезла из-под ног и я начала проваливаться во тьму.       Снова.       Я падала, и Рубен смотрел на меня холодными рыбьими глазами. До его руки я не дотянулась лишь пару миллиметров. Охвативший меня ужас и осознание были настолько сильны, что я не смогла даже закричать во время падения.       Каким-то шестым чувством я болезненно чётко понимала что там, внизу, уже распахнул свои объятья кошмар.