Не может быть

Месье Живодэр замер за столиком своего же ресторана в нелепом пальто, словно сошедшем со страниц безвкусного нуарного детектива, низко надвинув на лицо широкую кепку и неотрывно глядя на Антуана Эго, грозу всех ресторанов Франции, который костлявым вороном — с этим его громадным носом, больше напоминающим клюв, весь в черном, высокий и сутулый — скрючился за соседним столиком. Во рту у бывшего шеф-повара мучительно пересохло. Как выкрутится этот мальчишка Лингвини?.. Под атакой ядовитого пера — хорошо-хорошо, не нужно этой рисовки: не пера, а авторучки и печатной машинки, если на то пошло — Антуана Эго не устоял даже такой гений, как Огюсто Гюсто, что уж говорить об этом нелепом сопляке и стервозной бабище Колетт Тотту? Живодэр нервно кусал губы и барабанил пальцами по столу. Он одновременно и хотел, чтобы Эго не оставил от этих двоих мокрого места — и… И не хотел. Потому что это означало бы конец для ресторана «Гюсто», а ресторан Живодэр любил с той же силой, с какой ненавидел этого мальчишку. Ресторан был делом его жизни, Живодэр не знал, что будет делать, если его закроют — и вместе с тем желание отомстить Лингвини грызло его изнутри, перекрывая даже любовь к этому месту. Сопляк! Он, Живодэр, отдал годы кулинарии и этому ресторану, он был с Огюсто с самого начала, когда они вдвоем открыли крошечную забегаловку на углу улицы Мон-Фавор и работали, как проклятые! Огюсто, милый, добрый, толстый Огюсто, он был настоящим гением в кулинарии, но совершенно ничего не смыслил в финансах и ведении бизнеса. «Не беспокойся об этом, — говорил ему Живодэр, представляя себя крестным отцом от мира кулинарии (не зря же он с Сицилии?), — просто готовь свои шедевры, а все остальное я возьму на себя». И он действительно брал: договаривался, добивался, обивал пороги, до поздней ночи сидел над сметой, думая, как сделать их предприятие успешней. А Огюсто? О, Огюсто готовил. Огюсто готовил так великолепно, что вскоре стал лучшим поваром Франции. И Живодэр был счастлив за него… Хотя, возможно, он был бы счастлив чуточку больше, если бы и его заслуги кто-то заметил. Но кому интересен низенький, неприятный, некрасивый Живодэр с резким голосом и сицилийским акцентом, мгновенно выдающим в нем итальянскую крысу-макаронника, каким-то чудом забравшуюся в самое сердце Франции, когда есть добродушный, веселый, улыбчивый и гениальный Огюсто Гюсто? Живодэр тихонько хмыкнул в тонкие усы. Выходец из бедных кварталов, он с самого детства знал, что жизнь несправедлива… Но не настолько же! Ты живешь этим рестораном, ты болеешь за него всем сердцем, ты выбиваешься из сил, пытаясь пусть даже с помощью полуфабрикатов, но удержаться на плаву, потому что с потерей двух звезд, со смертью «гениального Гюсто», после той чертовой рецензии (Живодэр знал ее наизусть, едкие, насмешливые, злые строки въелись в сердце намертво; наверное, влюбленные с таким отчаянным упоением не перечитывают строки любовных писем, как Живодэр перечитывал ту злополучную рецензию, пока она не впечаталась в его мозг и сердце навсегда) ресторану грозило банкротство и закрытие, ты не спишь ночами, нервничаешь и дергаешься, срываешься на подчиненных, чувствуешь, буквально всеми нервами чувствуешь каждый шепоток за спиной, сравнивающий тебя — раздражительного (а попробуй тут не быть раздражительным!), резкого, профессионального, но вовсе не гениального повара — с великим Гюсто, чувствуешь, что авторитет среди подчиненных выскальзывает из пальцев, кричишь и срываешься от этого еще больше, пытаясь хоть так его вернуть… А потом появляется этот мальчишка! Потом появляется этот мальчишка, и ты понимаешь, что это не жизнь. Нет. Это не жизнь, где за свое надо грызться зубами. Это чертова сказка о Золушке! Нелепому, нескладному уборщику с громадным носом и глазами побитого щеночка достается все. Алфредо Лингвини срывает джек-пот. И эта мистика с крысой… Живодэр был уверен, уверен, что тут что-то нечисто, он уже начинал с суеверным ужасом думать о сверхъестественных силах… Но сейчас ему было на это плевать. Сейчас он напряженно смотрел на Эго — сердце екало каждый раз, когда критик помечал что-то в блокноте. Быстро бросал взгляды по сторонам: почему в зале только Лингвини? Пацан метался по залу, разнося меню и заказы, с бешеной скоростью, уже успел запыхаться и побагроветь в тон волосам, но не сдавался и даже неплохо обслуживал. Может, стоило взять его официантом? Почему больше никого нет? Живодэр нахмурился: что-то тут нечисто… Блюда, впрочем, были восхитительно вкусными, похоже, ребята сегодня в ударе. Бывший повар искренне наслаждался, жадно поглощая все, что ему приносили — то же самое, что и Эго, как он и просил. Почему Лингвини его не узнал? Да в общем-то неудивительно: парень так замотался, что просто не стал смотреть ему в лицо, просто записал заказ и унесся, сломя голову. Тем лучше. Одно блюдо, второе, третье… Наевшись восхитительно вкусной еды, Живодэр даже немного размяк: он всегда любил вкусно поесть, как, наверное, и все итальянцы. Многие повара со временем теряют умение просто наслаждаться вкусной едой, они воспринимают ее слишком профессионально — так художник видит технику, композицию, даже как лег мазок на холст, но не наслаждается картиной в целом, так музыкант слышит все отсылки и ритмические тонкости мелодии, но не получает от нее удовольствия. Живодэр, как и Гюсто, этого счастливо избежал: он воспринимал еду и профессионально — и просто, наслаждаясь ею, как обычный человек. Наслаждаясь — и удивляясь.  — Рататуй?.. — удивленно пробормотал повар, когда Лингвини (уже весь в мыле, в прилипшими ко лбу багряными локонами, даже воротничок рубашки посерел; Живодэр невольно забеспокоился, не отметит ли это Эго, славящийся своей придирчивостью) поставил перед ним очередную тарелку. — Это явно шутка! Рататуй — простое, деревенское блюдо, его готовила мать самого Живодэра, простая, как два цента, женщина, ничего не смыслящая в высокой кухне. Конечно, рататуй красиво оформили, все-таки это ресторан «Гюсто», а не забегаловка «У дядюшки Джо», но это по-прежнему был рататуй, просто рататуй, тушеные овощи с мясом! Живодэр нахмурился и нервно заерзал на стуле. Мальчишка решил совершить ритуальное самоубийство? Эго разнесет ресторан по камушку! Внимание повара привлек какой-то стук — а в следующее мгновение его глаза широко распахнулись. Эго уплетал рататуй за обе щеки, мыча от удовольствия, с жадностью, даже не собираясь смаковать или анализировать вкус и запах — он просто ел его, как проголодавшийся мужчина, вернувшийся с работы, которому приготовила ужин любимая жена, как бедный студент, который заглянул в родной дом и теперь жадно поглощает мамину стряпню. Живодэр знал это выражение лица, высшую похвалу повара высокой кухни: когда клиенту настолько вкусно, что он забывает о манерах и пафосе, забывает, что находится в статусном месте, и просто жадно набрасывается на еду, будто в жизни не пробовал ничего лучше. Но ни один повар Парижа не видел такого выражения на лице Антуана Эго! «Что этот мальчишка подмешал в блюдо?» — подумал Живодэр почти сердито и схватился за вилку. Быстрое движение — и… Внутри у бывшего повара все вздрогнуло и екнуло. Этот рататуй… Он был точно таким же, как его готовил Огюсто. Тогда, когда они оба были моложе, когда Живодэр еще умел радоваться жизни, когда Огюсто только-только закончил кулинарное училище, и они ютились вдвоем на крошечной съемной квартирке под самой крышей с видом на Эйфелеву башню. Квартирку продували все семь ветров, Живодэр постоянно кутался в дырявые пальто и замызганные шарфики, даже дома не снимал стареньких, привезенных еще из дома, с Сицилии, перчаток. Они едва сводили концы с концами. Им еще предстоял головокружительный успех, но тогда они были бедны, молоды… Счастливы, как всегда счастливы молодые, амбициозные и верящие в свои силы. И Огюсто каждый день готовил ему. Живодэр умел готовить и сам, но для Огюсто это было настоящее наслаждение, да и получалось у него, чего уж греха таить, лучше. Из самых простых, дешевых продуктов он умудрялся создавать шедевры. И самым любимым блюдом Живодэра был рататуй. Ярко полыхнула под прикрытыми от удовольствия веками картинка: та самая квартира, крошечная комнатка, в которой Живодэр корпел над счетами, чтобы их отсюда не вышвырнули, над газетами в поисках работы, потом оформлял бумаги, чтобы открыть уже чертов ресторан… А Огюсто тем временем порхал по кухне. Напевал. Готовил свои шедевры. Иногда Живодэр безумно сердился на него: пока он работает, Огюсто развлекается со своими ложками-поварешками-сковородками! Но трудно было сердиться, глядя на искреннее, добродушное лицо этого толстяка. Еще труднее — когда Огюсто приносил ему поздний ужин. Он входил в тесную комнатку, мигом заполняя ее целиком — не столько из-за своего уже тогда внушительного брюшка и полных рук, сколько из-за подвижности, смеха, улыбок, из-за того, что он всегда заполнял собой все окружающее пространство, каким бы оно ни было огромным. Но при этом двигался удивительно легко и плавно, будто вообще не чувствуя своего веса. Похлопывал скрючившегося за столом Живодэра по спине, добродушно улыбался, глядя в его воспаленные, уставшие глаза, немного виновато моргал. Ставил на край стола тарелку, полную горячих, ароматных овощей, и у Живодэра невольно набиралась в рот слюна, а на губы просилась улыбка. Рататуй пах овощами и солнцем, пах его родной Сицилией, которой ему так не хватало в этом прекрасном, но иногда таком чужом городе… И Живодэр жадно набрасывался на еду. Огюсто с улыбкой наблюдал — для него, повара по призванию, не было большего наслаждения, чем смотреть, как кто-то жадно ест то, что он приготовил — а потом они болтали допоздна обо всем подряд, двое мальчишек в крошечной съемной квартирке, продуваемой всеми ветрами. Мечтали о том, что будут великими… И вот сейчас Живодэр снова чувствовал этот божественный, солнечный вкус. Снова чувствовал себя молодым и полным надежд, и…  — Не может быть… — пробормотал он, едва не роняя изо рта кусочек рататуя. Не может быть! Это в точности такой рататуй, какой готовил ему старина Огюсто, милый, добрый… давно мертвый старина Огюсто... но это невозможно! Даже если готовить в точности по его рецепту — вкус будет незначтельно, но отличаться у любого другого повара, не могло быть такого точного совпадения! Но оно было… И эта мистика с крысой… И… Потеряв голову, Живодэр сорвался с места и помчался на кухню, не обращая внимания на недоуменные взгляды посетителей.