***
Дом, в котором находится моя квартира, встречает меня пустым крыльцом. Смотреть в чужие окна постыдно, но мне приятно видеть праздничное мельтешение в них. Люди перемещаются из комнаты в комнату, зажигая и гася свет, сражаются с кухонной утварью, развешивают украшения... Из распахнутых вопреки зимнему холоду окон льётся музыка, слышны смех и громкие разговоры. Я не праздную рождество. Иногда я остаюсь на работе, порой — если позволяет время — организовываю себе иные дела, принимая участие в каком-либо тематическом волонтёрстве. Но в этом году всё пошло наперекосяк; утонувшая в ежедневной научной рутине, я совершенно пропустила приближение сначала зимы, а следом и красной отметки календаря. Из-за того что большая часть сотрудников, участвующих в разработке, отсутствует, я не могу полноценно продолжать работу над проектом. И вот она я, без украшенной квартиры, без планов, запасов еды и какого-либо соответствующего настроения. Стою на пороге дома, радуюсь тому, как здание буквально пышет теплом. Только… какой в этом толк?***
Конверт почти выскальзывает из ящика, стоит мне приоткрыть дверцу. Я поспешно ловлю бумагу, но мысли мои находятся далеко. Мысли мои заняты скучным: не поздно ли ещё оформить доставку? Наверняка количество заказов превышает все мыслимые и немыслимые пределы, но в промежутке пяти часов, которые я точно смогу прожить без еды, должно же что-то суметь доехать?.. Эти же размышления занимают мой разум всю дорогу до квартиры. Как и неразрешимый вопрос ужасно плохого держателя растений: пора ли уже поливать их или они так утонут? Я пыталась систематизировать уход за небольшим семейством кактусов, но забывала отмечать дни, когда полив происходил. Гораздо занимательнее были попытки высчитать, когда коллеги должны выйти из отпусков. Интересно, насколько трудно совмещать вменяемую семейную жизнь и научные изыскания? Как люди справляются с этим? Кого-то постоянно нет дома. Пустует половина кровати, вещи, давно не надеваемые, укоризненным напоминанием висят в шкафу, а праздники, обеды и ужины проводятся отдельно от служителя науки. Только Рождество, как негласное обещание, проводится вместе... Вздыхаю и набрасываю пальто на крючок. Оно, впрочем, презревает мою попытку оформить разоблачение эффектно и опадает на пол. Какое-то время я смотрю на эту возмутительную кучу ткани, потом просто вздыхаю и бросаю поверх шарф и шапку. Не сегодня и не сейчас. Конверт несколько раз терялся, забываемый в разных частях квартиры. Порой он попадал в поле моего зрения, но до чтения дело не доходило. В мой почтовый ящик частенько попадала корреспонденция, от которой не было никакой пользы; мы, в конце концов, живём в век информации, более схожей с растворимым кофе что по качеству, что по скорости создания и усвоения. Очередной продающий текст не был мне интересен, а тетушка давненько не отправляла мне даже открыток. Похоже, нашей семье действительно не суждено было оправиться ни от удара прошлого, ни от пропасти, разверзнутой меж нами настоящим. Я не в обиде и не расстройстве, но любопытство о том, как поживают другие её дочери, порой довольно мучительно. Возможно, это открытка от Линдхольмов. По мере сил отправляю им ответные картонные поздравления, но практически не сопровождаю их текстом. Разве что чисто формальными вопросами о делах, «наилучшими пожеланиями» да подписью. Остальное и так отпечатано в типографии. Как люди пишут письма? В смысле, по-настоящему. Я преуспела в формальной переписке, но не имею ни малейшего представления о личном общении через письма. Для скоростной передачи сообщения есть мессенджеры, в конце концов. Кто вообще поддерживает беседы через бумагу? Это ужасно непрактично.***
Я отвыкла от серьёзных потрясений. После Цюрихского взрыва в ушах шумело, они заново привыкали слышать что-то кроме звенящей пустоты. Но мне повезло, и это чувство прошло. А вот с умением по-настоящему удивляться получилось сложнее. Предательство Рейеса что-то сломало во мне, так я думала. Убило. Когда один человек полностью уничтожает работу организации, выстраиваемую кровью, потом и множеством жизней — чему после этого можно удивиться? Именно эта непреложная уверенность в том, что в этом мире уже ничего не будет для меня истинно новым, заключался секрет моей устойчивости — и причина того, почему любимая чашка теперь тускло блестит в приглушённом свете россыпью крупных и мелких осколков. Удивительно, как личное отношение к людям может неожиданно «выстрелить» даже годы спустя. Ещё мгновение назад ты и не вспоминал об этом человеке, и вот твой разум лихорадочно мечется, не то выуживая воспоминания, не то пытаясь их удержать на своих местах. Я смотрю и смотрю на конверт в своих руках. Сердце, игнорируя своё анатомическое положение, билось будто бы в районе гортани, мешая нормально дышать. Закрыв глаза, я считала до десяти. Я сбивалась трижды, но к моменту успеха дыхание начало восстанавливаться. От исписанного невозможно ровными буквами листка едва ощутимо тянуло благовониями. «Приветствую! Я не могу угадать, в какое время суток застанет Вас это письмо, но всем сердцем желаю, чтобы Вы получили его, находясь в добром здравии и положительном расположении духа. Возможно, правильнее было бы начать с извинений, потому что я их задолжал изрядно, однако мне кажется более справедливым перед этим обратиться с благодарностью. Спасибо за удивительное терпение. За искреннюю веру в меня; даже тогда, когда сам я не верил. За каждый раз, когда Вы говорили: «Ты хорошо постарался, Гэндзи. Давай попробуем ещё раз». Спасибо и за то, что напоминали мне: я человек. Пусть отдавший часть своей природы миру машин, я был, есть и останусь живым существом, и наличие поршней и хромированного металла этого не изменит. Спасибо за то, что даже годы спустя Вы остаётесь для меня не только человеком, но и символом: упорства, надежды, непоколебимой уверенности и трудолюбия. Я искренне сожалею, что не имел достаточно ума (зато в избытке обладал гордостью) и не смог оценить вложенных Вами в меня стараний. Но это, к моему огромному сожалению, далеко не единственное, за что мне стоит принести извинения. Я прошу прощения у Вас даже не за то, что был на редкость строптивым и капризным пациентом; горе, каким бы оно ни было, делает нас слепыми ко всему, кроме боли. За что действительно я испытываю необходимость просить прощения, так это за собственный эгоизм. Сколько бы Вы ни готовы были мне отдать, этого всегда оказывалось недостаточно. Я вырывал у вас силы, время и вовлечённость — и всегда оставался недовольным полученным. Я был груб, глуп и жесток, и, надеюсь, Вы лучше меня осознаёте, что совершенно не заслуживали подобного отношения. Ещё одна вещь, за которую мне следовало бы извиниться: мне тяжело представить (и я не буду изображать понимание), как тяжело пришлось Вам после событий в Цюрихе. Многажды я думал выйти на связь, однако так и не смог побороть стыд и неловкость. Не правда ли, удивительно: сколько силы можно дать человеку, а он всё равно останется трусом. С тех постыдных для меня событий прошло очень много времени. Мне не чужд интерес к новостям, в том числе и о жизни бывших боевых товарищей, и я знаю, что Вы всё ещё посвящаете себя достойным делам. Это, возможно, тоже будет выглядеть детскостью, ненужным бахвальством, но на деле же мне хочется, чтобы Вы знали: Ваши старания не были потрачены впустую. Поэтому я всё же скажу: почерк и мой скованный слог этого не смогут передать, но для меня прошедшие годы также не были пустыми. Я изменился. Думаю, можно сказать, что теперь я — другой человек. Ответы, которых мне так не хватало во времена службы в памятной организации, я искал по всему свету и, так сложилось, нашёл вместе с обретением духовного наставника. В своих странствиях мне довелось встретить Текхарта Дзенъятту, омника, который, как и Вы, посвятил собственную жизнь помощи другим. Его удивительная философия, направленная на вечный поиск объединения народов людей и омников, стала тем самым недостающим звеном. Она помогла мне понять и принять многие вещи, которые я не желал замечать до того. Мне хотелось бы написать: «Если Вы действительно читаете это письмо, благодарю и за это», но в случае с Вами, доктор Циглер, «если» не существует. Я знаю, что Вы прилежно прочтёте его от начала и до самой моей подписи. И действительно благодарен за это; за внимание, на которое можно положиться. Если у Вас найдутся время и силы — я был бы невозможно рад продолжить переписку. Мне бы хотелось, возможно, попробовать начать наше общение с самого начала (пусть я и осознаю, что это невозможно в полной мере). Меня зовут Гэндзи Шимада, счастлив знакомству».