Personal responsibility

Это — одна из тех правд, о которых никто не любит говорить вслух. Я всматриваюсь в планшет до тех пор, пока в глазах не начинает рябить от ровных строчек цифрового текста. Сухие медицинские термины и числа показателей. Моё лекарство от мыслей о судьбе человека, к которому они относятся. Плохое, плохое лекарство, но лучше пока не завезли. Как же хочется курить. У меня зудят подушечки пальцев и, почему-то, кончик носа. Я беспокойно оглядываюсь, словно боясь, что кто-то может это заметить. Рейес, по давней традиции возникший абсолютно из ниоткуда, смотрит на меня спокойно и с добродушным любопытством. Даже если мои мысли, недостойные такого любителя лекций о вреде курения, как я, и были очевидны мужчине, он этого никоим образом не продемонстрировал. - Утречка. Где бы ни появлялся, Гэбриэл всегда приносил с собой запах крепкого табака, пороха и крови. Мне хочется не то чихнуть, не то прямо сейчас откланяться мыть руки. - Здравствуй. - я с готовностью улыбаюсь. Потому что, вообще-то, отношусь я к нему хорошо. - Ну что, порадуешь меня добрыми вестями? - говорящий скрестил руки на груди и склонил голову, не сводя с меня внимательного взгляда. Одна ошибка… и я ошиблась. Прощаю себе нелепую шутку и поспешно опускаю взгляд на дисплей планшета в моих руках. И прямо чувствую, как улыбка неуклонно становится виноватой. - Никаких однозначных прогнозов и обещаний. - говорю это очень осторожно, плавясь от осознания, что любое моё колебание будет выхвачено и оценено, - Сейчас он стабильнее, чем вчера, но это всё, что я могу сообщить на данный момент. Нужно больше времени. - Его никогда не будет достаточно. Тяжёлая ладонь ложится на мою макушку и легонько встрёпывает волосы. Эта небрежная ласка, более похожая на похвалу домашней кошке, это он всё не со зла. Оттого я не акцентирую внимание, проглатывая и жест, и застывшее на языке медное послевкусие. Я надумываю. Это всё от волнения. - Ты — молодец, Циглер! Но сама понимаешь: нам нужен этот юнец Шимада. - нарочито доверительно делится со мной глава Блэквотча, - Его знания — ключ к разрушению целого клана. Не дай пацану умереть — и от этого змеиного логова камня на камне не останется. «Драконьего.», мучительно думаю я. - Только представь, сколько жизней ты спасёшь, сохранив всего одну. Это ли не мечта? Он смеётся. Вот именно эта ситуация - не мечта. Но лицо моё хранит сосредоточенное выражение, пока я киваю и заверяю Рейеса: сделаю всё, что будет в моих силах. А теперь, если он позволит… Конечно, он позволил. Кроме как напоминать мне о важности моей работы, у мужчины есть ещё и другие дела. Своя работа, например. На счастье всех нас, он помнит об этом. Нет, Гэбриэл правда неплохой. Хороший даже. Я прочищаю горло и разворачиваюсь на пятках. Я иду взглянуть в глаза своим страхам и сомнениям, какую бы беззащитную форму они ни принимали сейчас. Дверь, ведущая в палату, отъехала в сторону с успокаивающим шелестом. Мне нравится хирургически яркий свет и то, что всё вокруг такое светлое и чистое. Какое-то время я так и стою у входа, теша взгляд навязчивой стерильностью, потом делаю глубокий вдох и подхожу ближе. Блики скользят по пластиковым трубкам. Мерно подают сигналы приборы. Грудная клетка под тонкой тканью одеяла вздымается и опускается. Дыхание хорошее. Но с каждым рубцом на лице, шее, уцелевшей руке, которые по мере приближения становятся чётче и ярче, моя решимость тает. - Ты мечтаешь о чем-нибудь, Анджела? Я молчу и с улыбкой отмечаю, что у меня нет времени на мечты. Вся моя жизнь состоит из обучения, исследований, работы. И постоянного страха не справиться и опустить руки. Наверное, я мечтаю спасти весь мир, но стыдно признаться в подобной наивности даже себе. Чёрные волосы, ещё более тёмные на фоне белой-белой подушки. Расслабленное выражение лица. Подрагивание ресниц. Он сейчас такой безмятежный. Полкоролевства, чтобы узнать, какие могут молодому человеку сниться сны. Все королевства планеты за то, чтобы пробуждение не стало для него адом. Чтобы он не обвинил в этом тебя. Оно станет. Он обвинит. Я подозреваю, что сделает Рейес. Жизнь не сберегла меня от правды истории Джесси, беспокойный ум не спасает от предположений о дальнейшей судьбе Гэндзи Шимада. Когда щекотка в кистях от вновь всплывшего желания курить становится совершенно невыносимой, я протягиваю руку и легко дотрагиваюсь до бледного лба своего пациента. Поправляю несколько тёмных прядок, второй рукой крепко прижимая к себе планшет. Мазнув костяшками пальцев по щеке аккурат между подживающих ран, бессильно вздыхаю. Его практически убил родной брат. Когда Гэндзи вновь откроет глаза, его встретит мир, в котором семья отказалась от него. В котором от его тела, молодого и сильного, остался только обрубок. В котором его жизнь спасли, только чтобы… Только чтобы… Когда Гэндзи вновь откроет глаза, его у меня заберёт Блэквотч. Рейес заберёт. Меня гложет стыд, меня изнутри разъедает вина. Я хочу, чтобы он жил — не ради разрушения преступного клана, не ради Овервотча, Блэквотча, какой-либо организации и высшей цели. Я смотрю на лишённые боли и беспокойства черты и думаю, как хороша бывает жизнь в некоторых людях. Как здорово им идёт жить. Я люблю жизнь и не могу смириться, когда она проигрывает неизбежному. ...но если бы у моего подопечного был выбор, чего бы ему хотелось? Какую судьбу он бы предпочёл? Я смогу задать один этот вопрос тысячу раз и получить тысячу различных ответов. Я не смогу произнести его вслух ни единого раза. Но что-то подсказывает мне, что я всё равно услышу всю тысячу ответов. И я никогда не буду готова. Глажу спящего по голове. Если когда-нибудь он спросит меня, я скажу, что у нас не было роскоши выбирать, как именно спасти ему жизнь.

***

Ему снится дом. Прогретый подкатившимся к самому горизонту солнцем дощатый пол, просторный и светлый двор. Молодой человек сидит на самом краю веранды, вдыхая запахи привычного с детства мира. Когда он был совсем маленьким, ему казалось, что Ханамура существует как бы отдельно ото всего прочего земного шара. - О чём задумался, Воробей? Голос отца такой жё теплый и сухой, как эти доски. "Воробью" никак не удаётся рассмотреть лицо родителя, и он переводит взгляд вперёд, теперь глядя куда-то в пространство перед собой. Заданный вопрос ворочается в груди как пчёлы, роящиеся возле улья. - Мне кажется. - после продолжительного молчания всё-таки отзывается Гэндзи, - Я совершил ошибку. - Вот как. Содзиро Шимада коротко усмехается. Он подносит ко рту пиалу с чаем. - В чём же ты ошибся? Конфликты между братьями неизбежны. Даже будучи предельно занятым взрослым, отец находил время для того, чтобы разбирать вспыхивающие братские ссоры. Зная неудержимый и, в общем-то, дурной нрав младшего, беседы с последним зачастую проводились отдельно. Отчего-то именно сейчас Гэндзи подумалось, сколько доброй мудрости было в том, как папа всегда аккуратно подводил его к правильным мыслям. Гэндзи, спрашивал он, расскажи мне, как видишь произошедшее ты? И, узнав картину всегда, разумеется, сильнее обиженного птенца, мягко поправлял, не давая ни усомниться в своих словах хоть на мгновение, ни повода поспорить. - Я… Лицо Хандзо перекошено от слепой ненависти. На щеках застыли пятна крови. ...моя кровь… Звон и мерцание вращающегося клинка, выбитого из руки. Рука... Боль. Руки нет. В мире вообще больше ничего нет, кроме боли. - Гэндзи. Окликнутый растерянно моргает и понимает, что сидит, болезненно согнувшись. - Я… - он выпрямляется и улыбается, беря себя в руки, - Не думаю, что сейчас я знаю ответ на твой вопрос. Содзиро вздыхает. - Тогда поговорим об этом в другой раз. - Хорошо. - беззаботно отзывается молодой человек, пожимая плечами. Странная тяжесть, давившая на плечи и стискивавшая грудь всего мгновение назад, куда-то исчезла. Появившиеся сами собой тяжёлые мысли пропали, будто бы их не было. - Ты слышишь? Если задержать дыхание и прислушаться очень старательно, то можно было разобрать доносящийся откуда-то тихий голос. Голос этот что-то напевал на незнакомом Воробью языке. И ему было интересно, слышит ли отец. Отец знал миллиарды разных вещей, возможно, он рассказал бы непутёвому сыну, о чём эта песня. - Отец?.. Место рядом с Гэндзи пустовало. «Поговорим в другой раз», так сказал Содзиро. Оставалось только вздохнуть — в юношестве младший сын Шимада сам злоупотреблял этими словами. Когда-то давно. Так давно, будто бы даже с его немногими прожитыми годами это было в какой-то совершенно другой жизни.