«Воззрись на нас, о Всеединый. Узри же деяния наши и прости грехи наши. Избавь нас от Всепожирающей Тьмы и введи души наши в огонь Очищения. Смой с нас кровь, что проливаем во славу Твою. Защити слабых духом и награди храбрых. Влей в нас милосердие своё. Да восславится имя твоё, прозвучавшее громом над головами. И обратятся в ничто враги Твои, оскверняющие деяния Твои». Молитва рыцарей-хранителей Ордена Железной Цепи III Священного похода, 868 г.
Шаги гулким эхом оповестили о прибытии молодого рыцаря, что шёл по узкому коридору, вздёрнув острый подбородок и устремив взгляд вперёд. Редкие послушники невольно поднимали покрытые капюшоном головы, чтобы взглянуть на гостя, и тут же опускали глаза, покуда никто из старших братьев не заметил этого. Любопытство в стенах аббатства Сант-ле-Кассел, как и в любом другом монастыре, являлось низменным пороком, за которым следовало наказание. Но мало кто из ещё не вышколенных молодых братьев сдерживался от интереса увидеть своими глазами единственную дочь герцога Инграда Хайдленда — Кейлу. Лорд-командор ордена Железной Цепи была такой, как говорили многие: высокой и стройной, с холодной красотой и совершенно бесстрастным взглядом жёлтых глаз. Несгибаемая, подчас жестокая, она куда сильнее славилась своим характером, так похожим на острый клинок, и в свои двадцать четыре года твёрдой рукой бросала факела на связки хвороста под ногами колдунов и ведьм, казнила безбожников, поклонявшихся старым идолам, судила преступников. Светлые, выгоревшие под южным солнцем волосы потускнели в скупом свете чадящих факелов, длинными прядями струясь по спине. Правая рука сжимала рукоять вложенного в ножны узкого меча, словно в стенах аббатства Кейлу ожидала очередная битва. Она смотрела вперёд с тем достоинством, которое было присуще её статусу правой руки магистра ордена и наследницы восточного герцогства: юные послушники, что попадались на пути, не вызывали интереса, да и глухие стены древнего монастыря слишком давили. Но рыцарю не пристало жаловаться. И измученная долгой дорогой, леди Хайдленд стремилась скорее оказаться в кабинете пригласившего её аббата. Узкие, душные коридоры с бесконечными поворотами напоминали лабиринт, у которого не было конца, а начало давно осталось позади скрытое мраком древних стен. Каждый вдох драл горло, обжигал его, но не приносил облегчения; пот выступал бисеринками испарин, скатывался по виску за шиворот поддоспешника, щипал уставшие глаза. Во рту оседал вкус гари, а сухость пробудила нестерпимую жажду, усиливавшуюся с каждым шагом. Сутулая спина послушника, шедшего впереди, то исчезала во мраке, то вновь появлялась, когда тусклый свет обволакивал облачённую в грубую чёрную рясу фигуру. Как и многие братья, населявшие северный замок, этот был похож на ожившую молчаливую тень, торопливым шагом спешившую по указанию старших, спрятав кисти рук в широкие рукава. Он ни разу не останавливался, не замедлял шага и не интересовался поспевает ли за ним гость, уверенно ведя за собой по бесконечным путям. Они все были похожи друг на друга, ещё храня на себе отпечатки былой осады, произошедшей двести лет назад и ознаменовавшей конец третьего священного похода взятием замка, чьё имя было стёрто церковными писцами. Терпение леди Хайдленд постепенно истончалось, а раздражение, как и усталость, росло с каждым новым шагом. Будь на её месте ворчливый командор Берсак, он бы уже ругался на нерасторопного послушника и ненавистные коридоры, грозясь с именем Всеединого на устах обратиться к Великому Прецептору с просьбой снести лишние стены — слишком он стар для таких долгих прогулок. Но старого однорукого рыцаря не было подле неё — остался командовать третьей ротой в нынче неспокойном Иджальском регионе, что располагался на северо-западе Айлейского герцогства. А она продолжала прожигать холодным взглядом спину идущего впереди человека. Когда усталость взяла верх над терпением Кейлы, послушник неожиданно остановился в конце коридора, пожалуй, самого освещённого в этой части замка, и повернулся к рыцарю, смиренно ожидая приказа, убрав кисти рук в широкие рукава. Его лицо лорд-командор не смогла разглядеть, то было скрыто за тенью глубоко накинутого капюшона, и человек в нём казался молчаливой безликой статуей, как и сотни других, тенями скользящих по замку. Леди Хайдленд коротким жестом отпустила послушника, позволив провожатому вернуться к своим повседневным обязанностям, и тот, поклонившись, немедленно удалился, оставив гостью перед тяжёлой дверью из перийского дуба, оббитой полосами кованного железа. На истёртой временем поверхности тёмного дерева не было ни замысловатых узоров, ни орнаментов и родовых гербов ламий, а единственным украшением были красноватые прожилки, тянущиеся вдоль как раскинувшаяся сеть паука. Эту дверь, как и множество других, заменили сразу же, опасаясь проклятого наследия. Обтянутая в перчатку ладонь легла на железное кольцо и потянула на себя, отворяя проход в небольшой светлый кабинет. Скромно обставленный добротной, но уже старой мебелью, он оказался куда меньше, нежели на первый взгляд. Высокие шкафы хранили на лаковых полках множество книг и свитков в резных футлярах, бережно расставленные безделицы разбавляли скупой интерьер, охраняя кабинет расписными фигурками сказочных зверей, живущих в далёких песчаных землях, а в маленькой глиняной чашке курились остатки элейского цветка, источая пряный аромат. Кейла сделала шаг через порог, мягко затворила за собой дверь и прошла вглубь, искоса мазнув взглядом по символу Всеединого — две дуги, соединённые в подобие ока, внутри которых расположился круг со зрачком-треугольником — изображённого на противоположной стене от массивного резного стола. Низкая округлая фигура фра Эббера стояла перед стрельчатым окном, вглядываясь в тёмную зелень леса, раскинутого ковром у подножья северной гряды — самой дальней части Ардальских гор. Здесь, среди мглистых скал, рвущихся острыми вершинами в небо, в похожей на круглое озеро долине возвышался древний замок, ставший главной твердыней северной провинции Веллариаса, а вместе с этим символом победы над еретиками и бывшими хозяевами — ламиями. Казалось, что вся память об этом месте, вся его тёмная история легла на плечи одного старика, заставив сгибаться под непростой ношей, оттого сгорбленный аббат виделся Кейле ещё более скрюченным, будто дерево, лишённое возможности вытянуться к солнцу. Светлая сутана, подпоясанная чёрным кушаком, маленькая шестиклинная шапочка едва прикрывающая лысеющую макушку, вокруг которой топорщились когда-то аккуратно сбритые волосы, почерневшее серебро аббатского перстня тускло блестело на указательном пальце. О фра Эббере леди Хайдленд знала немного: его взгляды принадлежали скорее мафиратам, чем закостенелым халаджеям, жаждущим начать новую чистку в северном регионе, а натянутые отношения с герцогом Аркториумом лишний раз играли на руку бандам, разорявшим чахлые городишки и селения у Северных Ардал в отсутствии герцогской дорожной стражи. Этого уже было достаточно, чтобы признать аббата фигурой скорее мешающейся, чем укрепляющей шаткое положение Церкви при молодом короле, но фра Эббер по прежнему оставался настоятелем крупнейшего монастыря Веллариаса. Что же, подковёрные игры понтификов редко кто мог разгадать, не заляпав в этой грязи сапоги, и меньше всего Кейле хотелось становиться пешкой в одной из таких партий. Пока её мысли расставляли фигуры на политической доске, аббат, тяжело вздохнув, отошёл от окна и взглянул на свою гостью: пыльный сюрко с едва различимым в пыли рисунком ордена рыцарей-хранителей — глазом, заключённым в круг с тянувшейся по ободу вязью молитвы, — стал из некогда белоснежного желтовато-серым, светлые волосы, лежавшие тонкими прядками на высоком лбу, слиплись от пота, по-волчьи жёлтые глаза смотрели с той холодной выдержкой вышколенного солдата без тени оскорбительного нетерпения, только ладонь сжимала крестовину меча, выдавая напряжение в горделивой позе молодого рыцаря. И всё же пытливые глаза нашли отпечаток усталости на красивом лице леди Хайдленд. Слухи, с завидным опозданием оседавшие в северном аббатстве, начинали приобретать налёт истины, когда фра Эббер почувствовал насколько неуютно стало в его маленьком кабинете в присутствии молчаливой фигуры лорда-командора. Потирая ладони друг о друга, скрывая мелкую дрожь, старый монах подошёл к массивному письменному столу с загодя приготовленными оловянными кубками и кувшином прохладной воды. — Простите, что не даю Вам отдохнуть, леди Хайдленд. Дорога в Сант-ле-Кассел трудна, а мне следовало проявить должное гостеприимство, — аббат бережно взял в руки кувшин и разлил по кубкам родниковую прохладу. Вежливость была формальной, это понимали оба собеседника, и Кейла коротким взмахом ладони сняла обязательство продолжать. Ей самой хотелось узнать, что за дело требовало личное присутствие её рыцарей в столь скорый срок, ведь в семидесяти милях от монастыря стоял родовой замок магистра Латура, под чьим командованием было более двух тысяч рыцарей ордена Неугасаемого Пламени и почти вдвое больше солдат дома Аркториум. — Я верю, что причина тому сильна, — вежливо, едва дрогнув уголками губ, улыбнулась лорд-командор, разжав пальцы и отпуская меч. Она подошла к столу, встав напротив аббата, и приняла с кивком благодарности наполненный кубок, некоторое время разглядывая рельеф на начищенных боках, поглаживая большим пальцем силуэты приклонивших колени людей — первых слушателей Безымянного Пилигрима. И вновь нависла тяжёлая, давящая тишина, в которой каждое слово громыхало падающим на дно ущелья валуном. От этого становилось не по себе, и фра Эббер торопливо смочил губы и продолжил: — Вы знаете, чем знамениты Ардальские горы? — Да, — лорд-командор невольно взглянула в узкое окно, откуда открывалась лишь малая часть горной цепи — крупица массивного горного хребта, полукругом тянущегося с запада на северо-восток, очерчивая естественную границу Веллариаса. Ещё будучи юным дитя она читала о Ардал-Каш в трудах монахов и в старинных записях купцов и путешественников, представляя себе неприступную горную цепь с затерянными в непроглядном тумане белыми верхушками. Кейла закрывала глаза и рисовала картины отвесных скал с узкими тропами и скверной погодой, небольшие пещеры и пяточки ровного камня, позволявшие разместить разве что два раздутых купеческих фургона, извечный холод и штормовой ветер, сдувавший людей и животных в узкую пасть ущелья. И длинную, узкую дорогу, ровную, как поверхность стола, созданную древними ламиями для торговых караванов с Вольными Землями, скрывавшимися по ту сторону Ардальских гор. Кейла, мягко ступая, обошла стол аббата и указала на маленькую точку меж искусно нарисованных гор на настенной карте. — Последний месяц войны, ламии бежали через Ардальский хребет в Вольные Земли. Иные пути им перекрыли войска короля Алексиса и Орден Ока Всеединого, и им ничего не оставалось, как пойти через Перевал Дэвов, — палец скользнул вбок по тонкой нити дороги от маленького пяточка и замер на половине пути, а мягкий, но холодный голос продолжал. — Там же их настигли искупители, но вместо открытого боя Великий Магистр Ликвард предпочёл обрушить камни в узком проходе между двумя перевалами. Большая часть ламий тогда погибла. — Верно, погибла. И после этого единственный безопасный переход через Ардалы был утерян, — сложив руки за спиной, аббат печально вздохнул, словно сожалея. — Но в последнее время подле него творится нечто странное. Всё больше тревожных новостей приносят с собой торговцы из тех краёв. Лорд-командор не ответила, всматриваясь в чернеющий лес у подножья северной части хребта, задумчиво постукивая указательным пальцем по узкому подбородку. Что-то в ней пугало фра Эббера тем животным страхом, что появляется перед вольным хищником. Оцепенение, настороженность, волнение, но он так и не мог понять причины: может, её по-волчьи жёлтый цвет глаз, впивавшихся в душу, а может, следующая по пятам история семьи. Он зажал в ладони указательный палец с перстнем, сжимая с такой силой, будто пытался вмять серебро в кожу, если не в кость, ожидая ответа. — Почему не обратились к магистру Латуру? Его родовой замок не столь далеко от Сант-ле-Кассел, тем более тамошние гарнизонные полки не без оснований считаются лучшими в Веллариасе. — Если мои опасения не оправдаются, это усугубит и без того натянутые отношения с магистром, — фра Эббер замолк, задумчиво пожевав нижнюю губу. Шанс, что некогда сгинувшие в Вольных Землях чародеи вновь вернулись, был невелик, но с последними новостями всё шло именно к этому, как казалось аббату. — Фра Эббер, при всём почтении к вам, лорд-командор в сопровождении четырёх гвардейцев, проделавший столь большой путь из Альдары в Сант-ле-Кассел вызовет интерес со стороны Неугасаемого пламени, — уголок губ дрогнул в подобии усмешки. — Стоит солнцу коснуться верхушки восточных хребтов, как почтовый ворон принесёт вопрос магистра о ваших замыслах. Вы ставите себя под удар, а вместе с этим признаете Латура Аркториума несведущим в делах его собственных земель, что вряд ли обрадует его, как герцога. Старый аббат вдруг протяжно выдохнул, расслабился, расправляя плечи, и, взяв с края стола сложенный платок, промокнул испарину с высокого лба. — Латур весьма неоднозначная фигура, леди Хайдленд. Все знают, что с запретом короля на насильное навязывание Церковью велларианства в северном регионе герцог утратил всякий интерес в помощи отрезанным от торгового пути городам. Как он тогда высказался? М-м-м, пусть их боги насаживают на колья преступников и расчищают завалы на горных перевалах… — …Они — не мой народ, пусть я и их владыка, — закончила за аббата лорд-командор. — Я помню эту речь. — Его патрули заезжают в стены аббатства, отдыхают и поворачивают обратно в Гвингест. Всё, что лежит севернее этих стен — дикие края с обречёнными на выживания людьми, не выбиравшими себе правителей и богов. Они живут прошлым, как и все мы, лорд-командор, но разве за это стоит бросать на произвол, называя это Гневом Всеединого? Где же милосердие, которое предлагают в стенах церквей и храмов, то понимание, с которым мы относимся к жаждущим познать нашу веру чужакам? — Фра Эббер, — в мягком голосе зазвенела сталь. Жёлтые глаза блеснули из-под тёмных ресниц, заставляя аббата замолчать. — Я понимаю и разделяю вашу боль, но даже будучи лордом-командором, я имею столько же прав на чужой земле, сколько сосед, зашедший в гости. Вы просили прибыть в срочном порядке — я и мои люди здесь. Ваши тревоги должны быть как минимум связаны с ламиями, если не хотите обвинения в сговоре за спиной герцога Арадийского. — Я… знаю, командор. На мгновение, равное одному удару сердца, Кейла увидела на месте добродушного аббата старика, отчаявшегося и уставшего, но ещё пытающегося тянуть груз, что взвалили на его плечи. Целая жизнь этого человека была положена на алтарь веры, не всегда оправдывавшей мечты и стремления, а иногда и лицемерной в своей извращённой сути, которую меняли в угоду своей прихоти понтифики. И в этот момент жалость кольнула её душу. Слухи разносит ветер, они оседают в умах людей и превращаются в истину, а истина заставит рискнувших отправиться в северный регион торговцев повысить цены. Пути, которыми идут редкие караваны, иссыхают, как река в жаркий период Геррарды, всё меньше странников останавливаются в древних стенах, всё хуже на полузабытых дорогах. — Фра Эббер, кому перейдёт Сант-ле-Кассел в случае разорения монастыря? Губы аббата дрогнули в горькой улыбке: — Ордену Неугасаемого Пламени, лорд-командор. Кейла кивнула, обвела взглядом высокие побеленные стены и потолок, шкафы с рукописями, свитками и чистыми листами пергамента, на узкие стрельчатые окна, из которых виднелись туманные пики далёких гор и зубчатые стены замка, и вновь обмакнула губы в глотке воды. Пока на гатарском тракте стоял монастырь под руководством одного из приверженцев мафиратизма, местные могли торговать с караванами у монастырских стен без опаски за своё приверженство к старым богам, путники, застигнутые непогодой или разбойниками, найти защиту и кров, не доказывая каким божествам воспевает молитвы и перед кем приклоняет голову. Древний, полный тайн и суеверий замок оставался границей между бесчинствами ордена фалциферов с молчаливого допущения герцога Аркториума и севером, ещё помнящим кровавые пиршества и ритуальные жертвоприношения. Память о прошлом нельзя вытравить словами и обещаниями о прощении перед ликом Всеединого, как нельзя залечить рану одной лишь молитвой; она выжигается огнём, вырезается сталью и исчезает в мрачных темницах. Что произойдёт, исчезни обитель благодеяния? Задушенная торговля с Оддгардом и Арзарием — малая часть из того, к чему может прибегнуть Латур Аркториум в погоне за изведением староверцев. И это пугало фра Эббера. Лорд-командор видела это в его глазах, в мелкой дрожи пальцев, что теребили потемневшее кольцо, в голосе. Причина вовсе не в неоднозначности герцога, а в его сомнительной помощи, если таковая и вовсе прибудет. Сант-ле-Кассел — венец победы над ламиями, бриллиант в короне велларианской церкви, и отдан в руки человеку, сочувствующему еретикам, как несчастным людям, пытающийся ещё как-то поддерживать их, посылая монахов с обозами провизии, пусть и скудной, когда засуха уничтожала посевы, с тёплыми одеялами в зимние месяцы, лекарей для больных. В глазах неистового праведника фра Эббер был не больше, чем единомышленник, забывший ради чего велларийцы проливали кровь две сотни лет назад. Кейла понимала и это, и то, что с приходом новой власти север насытится пролитой кровью. — Теперь вы понимаете зачем… Леди Хайдленд вскинула ладонь: — Понимаю, фра Эббер. — Что ж, — старый аббат склонился к столу, нашаривая руками среди свитков один единственный кусок пергамента, который спешно протянул Кейле. Та молча приняла его. — Не столь давно вернувшиеся торговцы поведали мне о нечто странном в пригороде Арзария. Дескать, там объявилось некое существо, охотящееся на домашний скот. — Это могли быть волки. — Сначала горожане подумали также, но следы принадлежат особи куда крупнее обычного хищника, а один из местных охотников клялся, что видел огромное существо, похожее на сына Онна’Дашати. — Великой Матери Ужасов? — тонкие пальцы леди Хайдленд легли на грубый набросок, задумчиво скользя по широким мазкам. Огромный чёрный клубок с острой вытянутой мордой и длинными пятипалыми лапами — всё, что изобразил художник, стремясь передать скорее ощущения, чем картинку. — Эти сказки не более, чем отголоски аридийской веры. Любое зверьё, крупнее собаки, принято звать сыном богини, что, конечно, таковым его не делает. Онна’Дашати — Великая Матерь Ужасов, Владычица Мёртвой Тени, Прародительница Страха — как не называли её аридийцы, почитали не хуже Светоносной Эйгиль: в городах на центральных площадях возвышались врата Даш’Ард — «каменная душа», перед которой проводили ритуалы и провожали усопших. Ныне единственные, ещё не до конца разрушенные временем и гневом Церкви, находились в Федересе — городе-некрополе. Кейла видела их всего пару раз в том юном возрасте, когда каменные статуи мертвецов, сложивших костлявые, иссушенные руки на груди, достаточно сильно впечатляли. То, что когда-то было великолепием мастеров, превратилось в жалкое наследие с отломанными кусками изуродованной каменной богини в объятиях душ. Лица усопших детей, женщин, стариков и воинов изуродовали, скололи, разбили, разбросали по сторонам и втоптали в грязь. Соскребли серебро и позолоту, вытащили сапфиры, рубины, изумруды, жемчуг — удивительно, как на драгоценные камни и металлы не распространялось суеверие о проклятье старой богини. Витые столбы арки, где проглядывались профили сыновей, будто стоящих позади Онна’Дашати и смотрящих на восход и закат солнца, сгладились под поцелуями ветров и дождей, разошлись мелкими трещинами и проросли вьюнами со мхом. Без должного ухаживания даже врата в другую плоскость бытия станут горстью воспоминаний и горечи о прошлом. — Конечно, аридийцы — народ несколько… гм, любящий преувеличения, — фра Эббер позволил себе ласковую улыбку, будто говорил не о вымирающем племени, а о малых детях, видевших всё иначе, нежели взрослые. — Но выросшие на культе Матери Ужасов, их сложно впечатлить волком, даже таким крупным. Кейла чуть вздёрнула подбородок и холодное сосредоточенность её лица сменилась на скупую заинтересованность. Рассказывать старые поверья, как и сказки, а вместе с ними и само поклонение древним богам, считалось грехом тяжким и практически не смываемым ни молитвой, ни подношениями, распространять их всё равно что сеять семена отступничества и вводить души в заблуждение. Их нашёптывали древние, как сам Веллариас, бабки своим правнукам в жуткие грозовые бури, пугали порождениями Мёртвой Тени, укутывая малышей в тяжёлые шерстяные одеяла, рассказывали древние легенды будто истину. На мгновение, короткое и едва уловимое, лорд-командор вспомнила светлые волосы, скрывавшие нежные черты лица, жёлтые, словно липовый мёд, глаза, смотревшие на неё с безграничной любовью и шёпот — тихий и вкрадчивый, рассказывающий удивительные истории о существах, что изменяли материю и создавали из горсти пыли дворцы, о скованных цепями чудовищах, прячущихся в сердце мира, о великих героях, странствовавших по неизведанным землям и встречавших четырёхруких гигантов, полулюдей с чертами дикого зверя, о битвах, гремевших в далёких жарких странах, что лежали за проклятыми песками Алшаама. И невольно улыбнулась. Всё это жило вместе с остатками аридийских племён, живших у подножья горной цепи и стоявших на грани исчезновения. Пусть чистота крови давно разбавилась велларийской, как вино разбавляет молоко, но вера в старых богов прочно владела умами северян, не позволяя забыть по чьей милости они ещё существуют. Земля, что лежала севернее монастыря, не раз становилась спором понтификов, Великих Магистров и даже королей, пытаясь придти к единому мнению — жечь или проявить милость. Червоточина ереси, как называли этот полузабытый регион, продолжала жить своими порядками, уже позабыв большую из них часть, пока верховные властители едва ли не рвали друг другу глотки. С каждым годом всё чаще Церковь бросала заинтересованный взгляд на аридийский регион, всё громче становились призывы очистить его от скверны, и единственное, что не давало случиться новому Священному походу и пролиться крови, — твёрдая рука короля, крепко державшая поводок на шее церковников. «Всеединый принёс мир на эту землю не для братоубийства за веру в него или выдуманных идолов, а для просвещения истины в умы ещё диких людей, — Кейла помнила возвышавшийся над церковниками, преклонившими головы, высокий и гордый силуэт короля и эти громкие, налитые могучим голосом слова, от которых в груди рождалось пламя недоверия, отрицания и восхищения. — Ни капли крови моих подданных не прольётся за богов!». Защитник, Сияющий Лев, Поцелованный Светоносной Эйгиль — люди не скупились на хвалу, протягивая к ослепительному свету руки в поисках помощи, возвышая своего повелителя к самому лику Безымянного Пилигрима. Но не важно сколько сторонников было у Вальдара II, их число меркнет перед недовольной знатью, смотревшей на выходки молодого правителя как на ребячество, призванное тешить мальчишечье самолюбие. И всё же север ещё оставался самобытным и отчуждённым для Церкви. Пальцы скрутили пергамент и аккуратно положили на стол перед аббатом, когда лорд-командор взглянула на очерченную границами узкого окна картину, раскинувшуюся на множество миль от стен старинного замка до далёких Ардал. Удивительный край, где острые перьевые скалы вздыбились подобно гребню дракона, ещё немного — и затрепещут под порывами северных ветров, всколыхнутся и огромная, дремавшая тысячи лет туша реликта сбросит с себя каменный панцирь. На мгновение Кейле послышался стальной скрежет крепких когтей, что вздыбливали целые долины, лязг огромной, испещрённой могучих клыков пасти и клокот расплавленного золота, ревущего в горниле глотки древнего чудовища. Она стояла неподвижно, зачарованная своим видением, чувствуя в груди нарастающий страх, смешанный с трепетом. — Леди Хайдленд, я прошу вас отправиться со своими людьми в Арзарий и узнать причину столь странных слухов. Дым редко бывает без огня, — фра Эббер напряжённо стискивал пальцы правой руки левой ладонью, сжавшись под колким взглядом жёлтых глаз. — Хорошо, фра Эббер. — И будь осторожна, моё дитя. — Непременно, фра Эбер.***
— Как мало послушников, — Корвин оглядел площадку, где тренировались братья, облачённые как в чёрные, так и в белые рясы. Они держали старые тренировочные мечи и отрабатывали простые удары: шаг вперёд, деревянный клинок вспарывал воздух сверху-вниз и замирал у земли. Послушники действовали неуклюже, оступаясь и поднимая в раскалённый воздух пыль, без единения, но с невероятным рвением, будто видели перед собой еретика, осквернявшего своими речами священные постулаты Церкви. А после строились в линию и повторяли раз за разом под суровым взглядом гуляющего между рядами исповедника. Здесь были сыновья фермеров, ремесленников, иные пришли будучи батраками, устав гнуть спину под палящими лучами солнца и ища славу с именем Всеединого на устах, для других — долг чести. — Кому захочется жить среди древней магии, — сьер Лионель невольно хмыкнул, упёрся ладонью в каменные перила балюстрады и потёр глубокий шрам, тянувшийся бороздой от глаза до подбородка. — Пусть эти стены и обжиты уже столько лет, но из голов крестьян не так легко выбить старые сказки. — С этими сказками когда-то сражались наши предки, сьер. Исповедник отдал негромкий приказ остановиться, взмахнул рукой и монахи послушно разошлись в стороны, образуя полукруг и внимательно слушая наставника. Низкий и коренастый, с наголо бритой головой, он едва ощутимо коснулся первой троицы и указал в сторону, куда безропотно последовали братья, обвёл внимательным взглядом остальных и коснулся ещё трёх плеч, приказывая встать напротив первых. — Когда-то, Матиас, — огромный, похожий на медведя мужчина обернулся через плечо, смерил задумчивым взглядом стоявшего в тени рыцаря и скривился в недовольстве. — Но, как по мне, пусть таковыми и останутся. — Пренебрежение — это то, что затмевает истину, а невежество делает её ложью, — красивое, наполненное изяществом лицо Матиаса помрачнело, встретившись с тяжёлым взглядом сьера Лионеля. — Следи за словами, мальчишка. Церковь не жалует тех, кто слишком заносчив. — И с каких пор ум стал заносчивостью? — Матиас не дрогнул, лишь упрямо вскинул острый подбородок. И не дождавшись ответа, тряхнул головой, отчего чёрные, собранные в хвост волосы скользнули по кольчужному плечу за спину, и, переступив с ноги на ногу, прижался спиной к прохладному камню колонны, слушая удары деревянных мечей, нарушающих послеполуденную тишину, да шарканье сандалий по мелкой крошке выбеленного солнцем камня. Два века минуло с затянувшейся осады последнего — и самого великого — оплота ламий — ведьм и колдунов, что правили старым Веллариасом без малого шестьсот лет, держа под гнётом страха. Это были тёмные, наполненные древними ужасами и первобытными богами времена, когда жизнь имела рыночную цену и шла, как доступный ингредиент для создания извращённых магией тварей. Времена, когда в кромешной тьме явился огонёк первой надежды и сердца испуганных, отчаявшихся людей наполнились словами первой проповеди от одинокого безымянного пилигрима, пришедшего со стороны востока. Никто не помнил ни его имени, ни его лица, лишь молитвы и рассказы о боге. Едином боге. Боге милосердном, сострадательном, нещадном к врагам своих детей. Первые слова упали в омут времени и три круга разошлись по мутной глади — три Священных похода. Великое Очищение, как провозгласила кровавую эру Церковь, простирая руки к небесам и благодаря Всеединого и Безымянного Пилигрима за сбитые оковы и свободу. Эпоха ламий закончилась внутри крепких, казалось бы неприступных стен, и множество песен было сложено о грандиозной битве, множество сказаний поведали барды и менестрели, прославляя храбрость павших и отвагу живых. И с тех давних пор замок, чьё имя исчезло из истории, вычеркнутое твёрдой рукой летописца, стал аббатством Сант-ле-Кассел, как показ, что Всеединый более не допустит чумы, отравляющей земли королевства. Он был древним, неприступным, и высокие внешние стены внушали трепет перед своим величием. Ещё можно было увидеть чёрные подпалины от магического огня, что когда-то оплавил камень, а разросшаяся трава скрыла давно обратившиеся в прах кости рыцарей, монахов и изувеченных запретным колдовством существ. Но ощущение зла и магии не покидало древних стен, затаившись в тенях путанных коридоров, в глубоких подвалах и в узких бойницах, налипая на кожу маслянистой влагой. Сьер Лионель поёжился, сбивая навязчивую мысль, отравляющую его спокойствие, и перевёл взгляд на башни, что отстроили заново, и где возвышался главный колокол, что звал братьев на службы. Отряд рыцарей-хранителей, прибывших во главе с леди Хайдленд, ждал рыцаря-командора, скрывшись в тени анфилады, откуда просматривался весь широкий восьмигранный двор, что вмещал конюшни, кузни, голубятню и кухню с просторными кладовыми. Два обоза, подле которых суетились разряженные в яркие одежды торговцы-южане, собирались покинуть гостеприимное аббатство и направиться в ближайшие города на запад; изредка мелькали молчаливые, словно воплощение теней, братья, облачённые в чёрные одежды, — послушники, ещё не принявшие монашеские обеты. Корвин с живым интересом смотрел за тренировками, обеими руками упершись в балюстраду и почти наполовину перевалившись через неё. Невысокий, щуплый мальчишка, которому недавно стукнуло шестнадцать, имел позорную принадлежность к одному из графских родов, являясь сыном служанки и наследника дома Лэгрин. Его признали, дали образование и право на меч, но отдали в рыцари-хранители для служения Церкви и искупления своего грешного происхождения. Не прояви граф Лэгрин своё благородство, Корвин не состоял бы сейчас среди личной гвардии Кейлы Хайдленд, а ожидал дня, когда преклонит колени перед Оком Всеединого в зале какого-нибудь далёкого аббатства. Он смотрел на ту жизнь, которая его миновала, удивлённо вскидывал тёмно-рыжие брови, хмурился, стискивая нагретый под пальцами камень, желая оказаться среди братьев и показать, как должно владеть мечом. Сьер Лионель, потеряв к монахам всякий интерес, со скучающим видом разглядывал южан, разодетых в жёлтые, красные, зелёные ткани. Длинные просторные рубахи, подпоясанные кушаком и широким кожаным ремнём с ножнами, достигали середины бедра, чаще с рукавами, но встречались и без. Грудь перекрещивали две ленты жёлтого и красного цветов, украшенные орнаментами кругов и треугольников, а поверх одежды были накидки единого — синего — цвета. Они носили странные головные уборы — единственный кусок ткани в шесть шеритов в длину обматывал голову и шею полностью, оставляя открытым выдубленные южным солнцем лица. Кожа торговцев отливала бронзой, скрываясь под пышными бородами, в которых сверкали маленькие вплетённые бусинки самоцветов, играя разноцветными бликами. У каждого был меч, больше походивший на жало — широкий у основания и узкий к концу, без крестовины и без оплётки на железной рукоятке. Калдуранские торговцы редко заходили столь глубоко на север, предпочитая торговать в южных городах Веллариаса, где ярмарочные дни проходили чаще и длились дольше. — Гарашы? — Матиас поймал взгляд рыцаря и посмотрел на обозы. — Скорее сакаалы. Видишь их узоры? — сьер Лионель начертил в воздухе круг, а в нём треугольник. — Фарас из Кассима в своих трудах писал, что сакаалы, увидев облачённых в сияющие доспехи рыцарей-искупителей, приняли их за Аллат Патхар — Каменных Богов, посланников Рааджа'Акаш — Небесного Творца, пришедших изгнать пустынных дьяволов, что насылал Каала-Завистник. Дьяволами оказались выродки ламий, сбежавшие из Веллариаса в земли племён, и после победы над недобитками сакаалы стали чертить упрощённый символ искупителей — круг и треугольник. Высокий чистый голос одного из торговцев эхом отразился от горячих камней и он вскинул руку над головой; первый обоз тронулся с места и за ним потянулся второй с вереницей мулов и лошадей, привязанных к телегам. Трое замыкающих караван торговцев повернулись лицом ко двору и, накрыв правой ладонью левый кулак, почтенно склонили головы, поднимая руки, а затем забрались в сёдла своих длинноногих скакунов. На шум и голоса, что ещё раздавались эхом у ворот лишь любопытные послушники повернули головы и быстро опустили глаза, покуда этого не заметил наставник, следивший за очередным боем. Исповедник поднял ладонь, останавливая раскрасневшихся бойцов, и подозвал следующую пару, сухо кивнув занявшим свои места братьям. Над площадкой вновь послышались глухие удары деревянных мечей друг о друга, шарканье сандалий и шепотки, колыхающие разгорячённый солнцем воздух. Неуклюжие, грузные, стискивающие отполированную множеством ладоней рукоять до побелевших костяшек, послушники боялись друг друга, нападая несмело и опуская тупые клинки по широкой дуге, вкладывая всю силу для единственного удара. Среди них, как забытые в пыли самоцветы, выделялись те, кто знал не только с какой стороны держать меч, но и основы, наголову разбивая слабую оборону, тесня из круга и выталкивая за пределы. — И как они с таким умением могли быть важным звеном в атаке на ламий? — молчавший до этого Эйнар фыркнул и сложил руки на груди, презрительно вскинув заросший щетиной подбородок. — Ни техники, ни умения. Обычный сброд, согнанный с полей. — Они и не были им, — глухо отозвался сьер Лионель. — Основная сила — рыцари, а это не более, чем отряды, должные атаковать сразу же по уничтожению первой линии строя, — мужчина перевёл взгляд на встрепенувшегося Корвина и мрачно ухмыльнулся, от чего и без того изуродованное шрамом лицо стало ещё не красивее. — Это не благородные сказания о доблести монахов, да? — Не стоит его разочаровывать, — Матиас ободряюще улыбнулся Корвину, стягивая надоевшие перчатки и убирая за пояс, а после потрепал плечо насупившегося мальчишки. — Не все монахи были столь неумелы. К примеру, Лохленн, ставший аббатом Кастельбранна, был великим воином. Прославившись, как Босоногий Рыцарь, он истребил множество колдунов во время второго Священного похода. — А после его заживо сожгли вместе с выжившими братьями, когда они прятались в кладовой, — холодно поддел сьер Лионель и тут же расправил плечи, вытягиваясь во весь огромный рост. — Командор. Каждый из четырёх воинов, что пережидал жару в прохладе, встрепенулся и заметно ожил, поправляя пояс с притороченным к нему ножнами. Все до единого были уставшими и измученными дорогой, но смиренно ждали леди Хайдленд с приказом от аббата Эббера, надеясь услышать ответ на единственный вопрос, мучивший их долгие дни пути, что провели в сёдлах. Они спали на голой земле всего несколько часов, их завтраком были сухари — охота отнимала драгоценное время, взмыленные лошади хрипели от усталости, а попоны, как рубахи, пропитались потом. Дневной жар, что поглотил остатки ночной прохлады, душил, преследуя весь путь с пристани Талтаса — единственного близкого портового города — до Сант-ле-Кассел. Какое же облегчение было вновь стоять на твёрдой земле, чувствуя надёжную опору, а не бока измученной лошади. И теперь каждый, кто смотрел в лицо Кейлы, ожидал ответа. И она, остановившись в трёх шагах от своих людей, дала его им: — На рассвете выезжаем в Арзарий. — А какова причина нашего столь выдающегося путешествия? — Эйнар недовольно скривился и провёл раскрытой ладонью в воздухе, указывая на остальных. — Проделать столь долгий путь, чтобы вновь куда-то отправиться. Мы рыцари или картографы? — Фра Эббер считает, что в тех окрестностях возможно появление ламий, — Кейла взглянула на солнце, щурясь от золотистых лучей, и жестом приказала следовать за ней, направляясь в крыло, где расположились гостевые комнаты, оставленные монахами для торговцев и редких гостей замка. — Я удовлетворила твоё любопытство? — Ламий? — Корвин пристроился по правую руку от рыцаря-командора и удивлённо воззрился на неё. — Но нас всего пятеро, разве сможем... — Сможем, — нервно оборвал его Эйнар, зарывшись пальцами в свои тёмные волосы. — Если это будет какой-нибудь медведь или волк. Ламий не видели двести лет, с чего бы им появляться именно сейчас? — Тебе напомнить про Валохарское пепелище? — Матиас изогнул бровь, удостоив рыцаря лишь мимолётным взглядом. — Когда магистр Ладрик позволил себе пренебречь слухами о появившихся ламиях. Три тысячи солдат, пятьсот рыцарей-искупителей и крепость Нодрик были изничтожены всего за одну ночь объединившимися силами домов Эл'Тари и Дарино. А всё потому, что магистр решил, будто изгнанные из Веллариаса ламии не осмелятся вновь напасть. Эйнар промолчал, злобно кривя губы. Длинная анфилада закончилась дубовой дверью в один из множества коридоров замка, где было столь же пусто и скупо; чадящие факелы трепетали в затхлом воздухе, рождая вытянутые причудливые тени рыцарей, кривляющиеся при каждом шаге. Жар летнего дня остался позади и прохлада древних стен дала отдушину: Эйнар, шедший позади, облегчённо вздохнул, чувствуя как остывает разгорячённая кожа под рубахой и давившей на плечи кольчугой, а сьер Лионель вытирал украдкой испарины со лба и висков, размазывая рыжеватую дорожную пыль по щекам. Коридор закончился новой дверью, которую открыла леди Хайдленд, потянув за тяжёлое железное кольцо, и повела рыцарей по винтовой лестнице, храня молчание. Когда ноги заныли от усталости, а каждый шаг давался с трудом, рыцари вошли в просторную галерею, откуда попали в гостевое крыло, где останавливались приехавшие в аббатство рыцари, торговцы и гости. — Отдыхайте, с рассветом выдвигаемся в путь, — остановившись у первой комнаты, Кейла поджала губы, выжидающе смотря в лица своей верной гвардии, и открыла дверь, оказавшись в просторной, пусть и не слишком большой комнате. — Пусть Огонь Всеединого будет с нами. Рыцари склонили головы и в той же тишине разошлись, не сказав друг другу ни слова.