Одичавшие

«Зима приходит за теплом, В горячих пальцах — снежный ком И никаким неверным снам Не замести дороги нам В ночь под невидимым крылом» © Мельница — Любовь во время зимы

      Вихрями свивались потоки силы, стремящиеся разорвать цепи неведомой магии, по чьей-то ехидной прощальной шутке приковавшие Архимагов к Пади. Напрасно улетали ввысь голубки с посланиями — стоило им перепорхнуть сквозь невидимую черту, возведенную ренегатами-магами, как Одичавшие тут же бросались на слишком легкую добычу и до последней искры выпивали волшбу, призвавшую их к жизни. Верес призывал друзей не отчаиваться.        — Дурак ты, Верес Шаккарский, как есть, дурак, — проворчала Катисса, вороша склянки с оставшимися зельями и отогревая закоченевшие пальцы.        — Зато, хотя бы, не такой пессимист, как вы, — пожал плечами Верес, по самый нос закопавшись в трактат по «Тварям черным, земным и подземным», зря он надеялся отыскать там хоть что-то для душевного успокоения: древнему, как тот трухлявый пень у обочины, автору манускрипта понятие «модифицированный химероид» было неведомо.        — Кто-то должен выйти к загрызням, это единственный выход, — заявила Катисса, расстилая видавшее виды одеяло и вытягиваясь на нем, поближе к костру.        — Самопожертвование на голодный желудок, Катисса, — это дурацкая идея, — отмахнулся Верес, покосившись на коллегу поверх корешка книги: всем было куда возвращаться и кого терять, даже госпоже Лабской, противной Полулысой Баньши, как прозвали ее ехидные адепты. Где там был сейчас ее ренегат-муженек, тоже недурной некромант, если подумать.        — А что прикажешь делать? У Марена дочка, последняя, так сказать, наследница, как он ее бросит? Твоя женушка сама кого хочешь загрызет, если ты домой к первой оттепели не явишься, а мне кроме Школы и тракта и идти-то некуда, значит, и терять нечего. Я и пойду, отвлеку их, а там, хотите, сразу портал до Школы вешайте, не хотите, зовите на помощь, на час-полтора меня хватит.        — Замолчи, Катисса, хватит с нас бестолковых и храбрых смертей, — слишком тихо, чтобы его услышали проронил Марен. Но его услышали. И повисла тишина, прерываемая лишь треском сосновых сучьев в костре да задумчивым шелестом страниц трактата в руках Вереса.

***

      На подоконнике тоскливо коптила свеча, разрывая тусклыми бликами кромешную темень зимней полуночи, когда на небе ни звездочки и даже луна малодушно закуталась в ближайшую тучу, прячась от холода. Разрисовывал слюдяные окошки мороз, завывал в трубу проказник-ветер, мекала в сарае коза — не так давно травник почти насильно всучил мне бодливую Белку с томными карими глазами и велел заботиться о сынишке — трещал огонь в печи, варилась каша с грибами.       На сердце было тяжело, на душе — тошно, словно кто-то выплеснул туда таз с застоявшейся после летнего дождя водой да так и оставил наблюдать, что с того выйдет. Я сидела у окна и рассматривала что-то в зимнем мареве. Совсем скоро выстудень помашет облезлым хвостом, покрытым ледяшками, и скроется за окоем, придут первые весенние оттепели, прогонят холода. Волчья тоска никуда не денется.       Мне вспоминался разговор с племянником вождя троллей, он клятвенно заверял меня в том, что даст весточку своим, вождь соберет соплеменников, они кликнут гномов, с которыми то братались, то бились по нескольку раз в год, и мирились лишь тогда, когда надо было набить морду кому-то третьему, гномы пойдут к дриадам, те позовут эльфов, эльфы отыщут Мрака, а Мрак, в свою очередь, найдет Вереса. Он не может проиграть, он, просто, не знает как. Но подступающий к сердцу холод не желал так просто меня отпускать.       Пока это горе-войско, именующее себя силами Света соберется в поход во имя правды, спасать уже будет некого.       Мне хотелось выскочить на снег, взбивая лапами снежную крупу в пыль, скачками преодолеть деревню и скрыться в лесу, пригнуть морду к земле, ловить запахи, отголоски, воспоминания, и пойти по следу. Поспешить на помощь.       Потому что волчью тоску невозможно вынести в одиночестве, в пустой хате, в конце выстудня. Когда оттепель то ли наступит, то ли нет.       Я поправила свечу и прикрыла глаза. Возвращайся домой, Верес… Тебе есть, куда возвращаться.

***

      Римар, мрачный и нахальный муж госпожи Лабской, бывший муж, как утверждала она сама и бесконечно мирилась с ним, чтобы опять поругаться, явился в самый разгар битвы, когда Марен уже начал валиться на бок, а Катисса, не прерываясь, крыла матом Вереса и поддерживала его щиты, как могла, и швырнув на снег сворку от загрызня, свистал всех прочь с поля боя.        — Прежде чем вы начнете швыряться молниями и обзывать меня отступником, скажу, что, собственно, вы правы, но ситуация мерзкая, и без меня вам не справиться, — самоуверенно заявил он, скрестив руки на груди. Катисса сплюнула кровь и приняла из рук Вереса какую-то склянку с дурно пахнущим декоктом.        — Ты пришел с той стороны, — отметил очевидное Марен. Римар хмуро кивнул.        — От деревни вас отделяет чистая удача, пара седмиц — и закрызни прорвут вашу защиту, поужинают вами и пойдут на деревню. А с востока уже идет войско таких же героев-смертников, как и вы сами, эльфы, тролли, гномы — одичавших ждет обед из самых разнообразных блюд, а потом — они пойдут дальше. А блюда останутся воспоминанием в истории.        — Чего ты хочешь?        — Восстановления в Ковене и примирения с Катиссой.        — Голову Катиссы и лапу дракона? — не удержался Марен.        — Может и так.        — Я поговорю с Ковеном, хоть с мракобесом лысым, только помоги нам отсюда убраться! — возопила госпожа Лабская и всё было решено.       Римар так и не признался, откуда ему удалось добыть ошейник закрызня, у некромантов, мол, свои секреты, Верес солидарно не настаивал: ему хотелось домой, не меньше, чем остальным коллегам, и прав был Марен: достаточно с них бессмысленных смертей. Ни эльфы, ни гномы, ни архимаги не смогут остановить питавшихся светлой магией тварей, посему, да будет тьма.       Римар, развалившись у костра и лениво глодая куриную ногу, поведал простой до невозможности и невероятно сложный план: все загрызни были связаны одним волшебством, нитью, пронзающей всё их существование, и чтобы как-то ими управлять ренегаты придумали ошейник с серебрянными заклепками — как и все оборотни, одичавшие, конечно же, боялись серебра. Именно в этих заклепках и крылся секрет их уничтожения. Каждая монета, впаянная в ошейник, питалась магией некроманта, создавшего своего питомца, зов крови, законы подчинения, если угодно, и чтобы лишить жизни такую смертоносную собачку, надо было призвать души ушедших за грань хозяев, развоплотить их в пространстве, и уходя, заставить, чтобы они забрали с собой химероидов.        — Ну, что ж, — начал Верес, отряхивая ладони о штаны и осматривая очерченный сияющей нитью ритуальный круг. — Сколько лет жизни ты готов отдать за спасение собственной шкуры?        — Я люблю свою жену, господин Шаккарский, и я не хочу для нее такой судьбы, веришь ты мне или нет.       Позже, когда оба некроманта резко свели сложенные лодочкой ладони и завели заклинание чужими холодными голосами, Катисса вытерла рукавом злые слезы и прошептала в темноту:        — Будь осторожен, идиот.       Воздух гудел от вихрящейся силы, пламя костра то поднималось вверх, то вдруг с шумом пригибалось к самой земле, снег не мог пробиться сквозь магическую защиту, на поляне стало жарко, как бабьим летом, и запахло дождем, травой и вереском. Свет и Тьма слились воедино, визгливо завыли загрызни, расплавленное серебро обожгло легкие, врезался в глаза кровавый всплеск, перекрывая ветер, выкрикнул заклятие Верес и упал на одно колено, продолжая удерживать рвущиеся в кончиков пальцев вихри. Римар захлебывался словами, выплевывая речитатив пополам с желчью, с ладоней сочилась кровь, глаза светились нездешним светом, но он знал: еще один, всего один последний вой лишившейся хозяина собачки, и все будет кончено.       Верес и Римар задумчиво наблюдали, как растворяются, уходя за грань, синеватые тени предателей, разменявших собственную жажду власти на жизни тысяч невинных людей, и как преданно за ними бежали загрызни: единственные существа, для которых злодеяния хозяев совсем ничего не значили.

***

      Когда весенний паводок разломал льдины, сковавшие реку, когда первые лучи солнца растопили проталины в снегу и сквозь них ринулись вверх подснежники, скрипнула калитка, с радостным визгом бросилась из-под лестницы рыжая псина, а я выронила подойник и растерянно встала посреди двора.        — Не ждала, что ль, Шел?       Я ринулась к нему, позабыв все рвущиеся с языка ядовитые отповеди. Верес, нахально улыбаясь, словно это не он целую вечность шлялся неведомо где, принял меня в объятья. Я цеплялась за его дорожную куртку, пропахшую дымом и кровью, ощупывала его плечи, словно боялась, что тут же упаду, если лишусь его надежной опоры, а по щекам предательски текли слезы, я их даже не замечала.       Напиталась силой и засияла на солнце охранная руна, вылетела сквозь дырку в крыше заполошная курица, оглашая двор яростным ревом, на крыльцо выполз Ройм.       Настала оттепель. Верес вернулся домой.       И я, все-таки, дождалась.        — Но дырку в сарае все равно тебе чинить!

Еще день-другой, и будет конец зиме. Морозы уйдут на покой, свет выступит смертью тьме, Река разольется грозой, подернутся явью сны, Поля заберутся травой, во славу весны отданы. Еще день-другой, и станет росою пурга, Свеча осветит звездой твой путь, что куют снега, Метель обернется канвой, ты выйдешь на верный след, Водой зажурчит ключевой тропа, что знает на всё ответ. Еще день-другой, и встану я в ночь у ворот, Весна, что стрела с тетивой, зиму переходит вброд, Вернешься ты волчьей тропой, как вереск поет, любя, Я стану твоей водой, приди, я так жду тебя.

Конец. 2 октября 2017 — 30 июля 2020 гг.