Одичавшие

«Дай мне силы снова взлететь Страх умрёт в объятьях костра Одолевшему в битве смерть Жизнь заплатит ядом утрат» © Тэм Гринхилл — Я иду за тобой

      Огневищи всегда праздновали пышно и с размахом. Уставшему после летних трудов люду хотелось отыскать хоть каплю радости и сберечь ее до весны, пронести сквозь зимнюю стужу и темные беззвездные ночи, поджидавшие впереди, когда одна лишь метель завывает в окна и пророчит тоску и одиночество.       Я метели не боялась, да и зима приносила с собой волчье время, напоенное морозным воздухом, обжигающим снегом и чувством свободы. Пусть Ларрина и дальше твердит, что я свое уже отбегала, я все равно ждала выстудень с замиранием сердца и сладким предвкушением сказки. Однако, осень только-только вступила в свои права и до выстудня было еще далеко, а вот до Огневищ — рукой подать.       Охочие до праздников селяне прибавили мне работы в лавке, но я была этому только рада, с упорством утопающего цепляясь за любую возможность отвлечься, не ловить жадно запахи, приносимые ветром и не смотреть с укоризной на дырявую крышу. Мерцал во тьме видимый одной мне защитный контур, переливалась в тусклом свете щербатого клинка нарождавшейся луны охранная руна, а дни сменяли друг друга.       Я провела ладонью по лбу, смахивая едкий пот — мастер Хверий не жалел для лавки дров, жаром полыхала натопленная и выбеленная мною печка — и вернулась к работе. Ройм играл у стола, со смехом перебирая разноцветные черепки и стекляшки, наспех собранные мною по углам и ссыпанные в кучку на том самом цветастом покрывале, что где-то достал Верес — сам вышивал, что ли, в перерывах между кладбищенскими практикумами? Я едко фыркнула и покачала головой, приказав себе не отвлекаться.       В народе бытовали разные слухи о происхождении праздника Огневищ, но мне нравились предания Шаккары, они больше других походили на правду. Островной край, равноудаленный от воинственно настроенных соседних держав, столетиями вел размеренную жизнь не знавшего звона клинков народа, веселился и печалился, трудился на полях и в море и радовался в ночь излома зимы, пока не положил глаз на его соседство с водой охочий до наживы правитель Линтвайты и не вздумал пойти на Шаккару войной. Конечно же, соседи, братавшиеся с островитянами под кружку пива и сушеную рыбу, сделали вид, что это их не касается. А вот шаккарцам пришлось несладко. Дрожала под копытами коней земля, стонало изорванное вспышками молний небо, рыдали женщины да лишь сильнее сжимали клинки мужчины.       И вот, когда между смертью и победой оставался один только шаг, король Шаккары созвал совет магов и решился на безумие. Их называли Воинством ночи, чародеев, способных подчинить себе время и смерть, тех, кого боялся бы сам Ковен Магов, если бы ему было хоть какой-то дело до острова. Кроме них, хранивших в сердце пригоршню серебристых звезд и призрачную метку чернокнижников, никто бы не решился…       Они вернули из вересковых пустошей ушедших за грань, вмиг сделав воинство короля непобедимым и обратив врагов в бегство. Мертвецы стояли на площади, а Воины ночи шли вдоль выстроившегося шеренгами войска, и за их шагами ожившие падали, чтобы больше не вернуться. И тогда люди подняли бунт, не желая расставаться с покинувшими их родными. Тщетно маги пытались втолковать им нехитрые законы жизни и смерти, любовь была сильнее всех.       Отец Вереса стоял посреди площади, широко разведя в стороны руки, и вел неспешную беседу с обезумевшими от горя людьми. Пока воздух не разорвала серебряная звезда, которую маг сознательно подпустил близко — ему тоже было кого защищать.       А сам Верес, на тот момент еще бестолковый мальчишка, притаившись за сараями и часто смаргивая злые слезы, пытался выжать последние силы из только-только начавшегося прорезаться дара и взывал к ушедшей за грань матери. Несколько часов спустя его отыскал дядька — единственный оставшийся в живых родственник, и отхлестав по щекам, привел в чувство.        — Мой брат не для того расставался с жизнью, завершая эту проклятую войну, чтобы его единственный сын отправился следом! — потрясая кулаками, твердил дядька. Верес злобно зыркал из-под спутавшихся волос.        — А что мне теперь делать? Здесь мне жизни не будет все равно!        — Отправишься с моряками через Туманное Море, доплывешь до Белории, в ее столице есть школа, там тебе помогут и научат, а когда все уляжется, вернешься домой, — чуть смягчившись, пояснил родственник. На том и порешили.       Ближе в полуночи, когда волнения улеглись и с виновными магами расправились по-своему, дайн, вспомнивший о своем заблудшем стаде, велел разжечь на площади костры для своих и чужих, правых и неправых, ведь перед лицом костлявой госпожи все оказались равны.       Беззвездное небо лизали языки пламени, костры разбрасывали алые искры, так похожие на капли крови, чадила, разгораясь, смола, а Верес стоял перед костром и видел души, в последний раз пришедшие навестить мир живых. Эту тризну прозвали Огневищами, враз признав равновесие сил и собственную глупость. А на рассвете Верес уплыл в Белорию, чтобы не возвращаться.       В моем краю с верованиями было попроще. Одурев от летней жары, люди спешили поскорее убрать урожай с садов и огородов, повязать золотые колосья в снопы да оставить по четырем углам полей, в защиту от злых духов и на зависть соседям. Собирались справить свадьбы, заготовить на зиму запасы, чтобы румяные яблоки блестящими боками отгоняли грядущую тьму и по пальцам стекал мед, подслащивая жизнь молодым. Девки разбрасывали цветастые ленты, с замиранием сердца страшась и надеясь повстречать суженого, который ту ленту найдет и за руку поведет к вечерним огням. И, конечно же, разжигали костры. Сладко жмурящимся зверем свивался внизу живота жар, чтобы с наступлением весны превратиться в цветы да брачные клятвы, и высоким пламенем благословений разгореться над головами влюбленных. Я в клятвы не верила, предпочитая обманчивому теплу пахшей сидром и травами осени выстуженное ветрами волчье время, свидетелем которого были одни только звезды…       Ближе к вечеру в лавку заглянул знахарь, дотошно проверил изготовленные мною снадобья, попробовал на зуб можжевеловые пилюли от кашля, осторожно, капля за каплей, перелил в сосуд зелье от похмелья, за которым завтра выстроится очередь, сунул мне пару серебрушек за сверхурочные и велел убираться отсюда — праздники ведь.        — Да какие там праздники, мастер, я лучше еще поработаю, пока спокойно и охочих поболтать нет, — отмахнулась я.        — Конечно, а потом одна через лес домой пойдешь, с дитенком-то, на тебя и так мужики засматриваются, а после стычки с Михеем и подавно.        — Я сумею себя защитить, — рявкнула я, подбираясь к покрывалу, на котором играл Ройм.        — Не буди лихо пока тихо, Шеленка, пойдем, лучше, со мной к кострам, а после я тебя до хаты проведу.        — Скажете, тоже, мастер, провожать… Чай, не девка наивная давно уже.        — Я обещал Вересу за тобой посмотреть, — признался травник, вздыхая.       Я едва не зарычала: не то чтобы мне претила его ненавязчивая забота, подобно туману проникавшая во все щели, просто не привыкла я, чтобы кто-то переживал, помогал, нес ответственность. Если так и дальше пойдет, то точно поводок на меня нацепит, конура-то у нас и без того была, хоть и с дыркой в крыше.       А может, ему тоже это было нужно? Изгнанный из собственной страны, преданный друзьями и любимой, утративший дар и по крупицам собиравший его заново, Верес искал лишь повод. И я слишком хорошо его понимала, хоть мы никогда не говорили об этом вслух. Нам нужно было уцепиться хоть за что-то, когда всё, во что мы верили раньше, утратило всякий смысл да полыхали мосты за спиной.       Я наблюдала, как огонь осторожно обволакивает смолистые ветки, словно боится спугнуть свалившееся на голову чудо, и чувствовала, как к костерку со всех сторон слетаются тени, чтобы рассказать живым, что они по-прежнему рядом. Я видела, как Верес бредет по тракту, а за ним неспешно ступает смерть, которой он никогда не боялся, потому что один из немногих имел над ней власть.