Неравноценный обмен

- Кхуши, вы уже знаете, что загадаете? Кхуши?.. – Ансари остановился, видя, что девушка замерла, удерживая в руках голубя, который должен был донести её желание до Богини. Напряжённая спина Кхуши заставила его сделать шаг вперёд и проследить взгляд девушки. Странно – ничего необычного он не увидел. Незнакомый мужчина, присев на корточки возле маленькой девочки, что-то объяснял размазывающей слёзы по расстроенному личику малышке, но Кхуши так прикипела взглядом к этой сцене, что даже не услышала, как он дважды её окликнул. Неужели что-то в этой паре напомнило события её жизни? Психолог Ансари угадал. Кхуши, которая с таким энтузиазмом шла к особой площадке, где выпущенные ввысь голуби взлетали над раскидистым баньяном, украшенном многочисленными ленточками и нитями Богини, пожелав загадать желание именно там, внезапно словно налетела на стену. Ничего особенного она не увидела, просто папа с дочкой, которая капризничала и хотела домой – Кхуши слышала их разговор, - но что-то в фигуре этого мужчины, стройного, молодого, одетого в строгий чёрный костюм… что-то в этой малышке, на щеке которой так нежно лежала рука отца, вызвало в памяти обрывки воспоминаний, увы, слишком бессвязные и короткие, чтобы можно было их опознать. Они мерцали невидимыми искорками, высвечивая контуры какого-то события, но, словно вспугнутые, разлетались, едва ей стоило сфокусировать своё внимание на них. И всё же она стояла, понукая свою память, стояла, моля Богиню помочь ей вспомнить. Сердце замерло – мужчина медленно поднимался и собирался повернуться к ней лицом. «Ну же, ну же…» - мысленно поторапливала она его. Секунда, другая, когда она даже не дышала, и полный невыразимого разочарования выдох. Совершенно непримечательное лицо, никак и ничем ей не знакомое. Слишком смуглая кожа, слишком крупный нос и слишком незначительные черты лица для того, чтобы этот мужчина был … кем? Кто был тот, другой, к которому рванулось сердце? И были ли, или это её фантазии и мечты? Кхуши от досады прикусила губу – какое-то лёгкое, эфирное, искажающее реальность видение улетучилось прямо на глазах, не позволив поймать себя, рассмотреть. Стало горько и стыло – снова память, злая колдунья, отобрала у неё путеводную ниточку к себе. - Кхуши? – ещё раз негромко окликнул её Ансари, когда птица в её руках забилась, показывая, что устала находиться пусть в аккуратных и осторожных, но всё же человеческих руках. - А? – Кхуши очнулась от бесплодных попыток оживить свою память, и виновато улыбнулась, поняв, что стала причиной остановки. - Идём? – Ансари не стал ничего спрашивать, чтобы не расстраивать девушку, видя её грусть, и просто показал взглядом на баньян. Они уже почти подошли к дереву, когда Кхуши остановилась. - Да. Да, конечно идём, - погладив волнующуюся птицу, Кхуши подошла к баньяну. Пока она загадывала желание и выпускала птицу, Ансари, извинившись, отошёл к краю площадки. Окинул взглядом скопление людей, задержавшись взглядом на нужной машине. Убедившись, что время у них в запасе есть, и всё идёт по плану, сделал звонок, приказав водителю переставить машину на освободившееся место, которое было удобнее предыдущего, и успел вернуться как раз к тому времени, когда Кхуши, закончив повязывать нить, искала взглядом его. Вернув девушке её мурти, Ансари завязал лёгкий, ничего не значащий разговор на ту тему, которую Кхуши обожала – шалости и проделки его сестры, историй о которых у него с самого детства накопилось неисчислимое количество. Как всегда, он всё рассчитал правильно – грустное личико Кхуши, снова просившей Богиню за своих близких, расцвело улыбкой. В тёплых карих глазах замелькали искорки сдерживаемого смеха, и он быстро перебрал в памяти события детства, выбирая самую весёлую из шалостей Рашми – ему нужен был смех Кхуши… - Анджали, ты должна поговорить с Арнавом. Тебя он послушает, - уже в который раз Субхатра Малик подняла набившую оскомину тему, терроризируя внучку. У кого другого можно было бы назвать такое поведение безобидным ворчанием, но интонации дади брата и сестры Райзада – требовательные, безапелляционные – выматывали Анджали, и она, как и все, начала избегать бабушку по отцовской линии. К сожалению, Шьям настоял, чтобы дади сопровождала её в храм Дурги, и ей негде было укрыться от колких, холодных слов женщины, которую долгие годы жизни в ашраме не смогли приобщить к мягкой мудрости, только обострив её нетерпимость, категоричность и непримиримость. - Но, дади, - вздохнув, Анджали осторожно поставила ногу на первую ступеньку, чтобы спуститься с лестницы, ведущей от храма, стараясь как можно меньше опираться на твёрдую руку Субхатры Малик, - вы же знаете его упрямство. И потом, он любит Кхуши, и найти её… - Любит! – раздражённо прервала Субхатра внучку, вспыхнув от противоречия внучки. – Он-то, может, и любит. А вот она? Сбежать из дому – ни стыда, ни совести! Пусть только посмеет привести её обратно, если найдёт! - Почему сбежать? – Анджали снова вздохнула, аккуратно, но торопливо спускаясь с лестницы. Хотелось поскорее добраться до дома, чтобы избежать неприятного разговора, и она спешила, как могла. – Я боюсь, что с Кхуши случилось что-то плохое. И мне очень жаль Арнава, вы же сами видите, на нём лица нет. - И не будет, пока он не поставит точку в этих отношениях. Ему нужна достойная пара, а не эта голодранка, - Субхатра нырнула внутрь машины, пользуясь тем, что водитель распахнул перед ней дверь, а Анджали, улыбкой отказавшись от помощи Мохана, в последний раз обвела взглядом храм Дурги, оттягивая момент, когда придётся присоединиться к дади, и снова слушать её требования, вызывающие у неё головную боль. …Задорный, заливистый девичий смех привлёк её внимание, когда она уже потянулась к ручке двери. Знакомый, невероятно знакомый смех! Вскинув голову, Анджали буквально уткнулась взглядом в высокого мужчину, который стоял к ней лицом на расстоянии буквально нескольких метров, и что-то рассказывал своей спутнице. Именно его спутница и реагировала так легко, непринуждённо на его рассказ, но не она в первую очередь бросилась ей в глаза. - Ансари… - прошептала Анджали, застыв, как во сне, и чувствуя, как легко, несмотря на долгие годы, когда её губы не касались его имени, слетело оно с них. Сладкое, горькое, родное имя. – Ранбир Ансари… Сердце сжалось в крохотный комочек, спеша обхватить искру, полыхнувшую в далёком прошлом. Искру, которая и была любовью, искру, которую предали, затоптали, уничтожили. Как оказалось, не до конца, иначе почему так болит сердце? Почему глаза застлала горькая влага, а пересохшие губы снова повторили имя того, кого она клялась никогда не вспоминать? Ансари… Ранбир Ансари. - Осторожнее, ваша мурти! Ну вот, не переживайте, я её поймал. Я помогу вам, должно быть, замок заклинило, поэтому дверь не открывается. Ну, вот и всё, Кхуши. Она слышала его голос. В людской разноголосице, окутавшей храм в такой праздничный день, она слышала лишь один голос, его голос. Различала каждое слово, каждую букву. Ревниво ловила тёплые интонации, адресованные его спутнице, избегая смотреть на неё – наверняка, молодую и красивую, на другую он бы её не променял. Не забыла, она ничего не забыла. Ранбир Ансари. Имя, которое он произнёс, против воли заставило её бросить короткий взгляд на ту, смотреть на которую не было никаких душевных сил. И ахнуть в голос, сжимая руки в кулаки и не обращая внимания, что длинные, ухоженные ногти, ломаясь, врезаются в ладони, причиняя резкую боль. Кхуши! Их Кхуши, Кхуши Арнава! Невероятно, невозможно! Кхуши, сияющая улыбкой, невероятно красивая и счастливая, рядом – вместе с Ранбиром! Шок был слишком силён, и из её приоткрытого рта не вылетело ни слова. Всё, на что её хватило – это с изумлением смотреть на то, как Ранбир устраивает Кхуши на заднем сиденье, а затем, обойдя машину, садится рядом с ней. Машина медленно, величаво проплыла мимо. Несмотря на пыль и духоту, окно, обращённое к ней, было открыто, и она могла до последнего наблюдать, как, разбивая давно молчащее сердце, предавая ещё раз, вдвойне, воркуют сидящие рядом голубки. Ранбир и Кхуши. Арнав заглушил двигатель, убедившись, что они прибыли по месту назначения правильно. Дальше проехать было невозможно – лачуги ютились буквально друг на друге, и узенькие переулки, в которых прямо у входа в дома умудрялись работать цирюльники и портные, не могли вместить его автомобиль, не говоря уже о том, чтобы попытаться развернуться. Хлопнув дверьми, братья вышли из машины, непроизвольно морщась от тяжелейшего духа влажной ткани и моющих средств, висевшего над районом прачечных. НК, уже хорошо усвоив, как стоит ориентироваться на местности, ловко выудил из толпы сорванцов босоногого мальчишку и, задав ему вопрос и вручив десять баксов, чем потряс до глубины души не видевшего никогда таких денег паренька, получил не просто ответ, но и провожатого до нужного им дома. Дверь была открыта нараспашку, а проход внутрь комнатушки закрывал кусок ткани, в лучшие свои времена бывший, должно быть, вдовьим сари – на это намекал выстиранный и выцветший до серо-бежевого белый цвет. НК придержал за рукав Арнава, собиравшегося откинуть этот полог. - Наннав, может быть, лучше я? Арнав раздражённо скинул было его руку, но во взгляде брата было только беспокойство – за него, за их поиски, за Кхуши, и он почувствовал себя виноватым. - Прости, НК. Я сам. Не переживай, я не сорвусь. НК, вглядевшись в его глаза, кивнул, явно успокоившись, но уточнил то, что не требовалось уточнять – Арнав знал это: - Я рядом. Внутри оказалось темно. Единственное окошко было затянуто пёстрой тканью, но солнечный свет не доставал до него – преградой ему служила хибара низкосортного дхаба, предлагающего своим клиентам в основном чай-масалу, самосу да обеденный тхали. Спёртый воздух, напитанный запахом прогорклого масла, моментально забил ноздри, концентрируясь тем сильнее, чем меньше была комнатка, не позволяя сделать вдох полной грудью без риска закашляться, отторгая отраву. В густой смог неведомо как вплетались нежные ноты свежего молока, парившие в домике, чуть облегчая ситуацию. Комната, где они оказались, была довольно чистой и ухоженной, несмотря на свою захламлённость по причине отсутствия свободного места. Своеобразная кухня ничем не отделялась от основного пространства и была до крайности скудно меблирована. Туда помещался крохотный столик с электрической плиткой и пара банок с рисом и чечевицой на нём. Рядом стояли пару мешков с овощами и крохотный холодильник, куда сложно было бы поставить что-то больше бутыли молока. Небольшой бак с питьевой водой соседствовал с глубоким тазом, вместе перегораживая проход, несмотря на то, что были максимально задвинуты в угол, и Арнав и Нанке с трудом протиснулись мимо, пригнувшись – с потолка свисали детские вещи, развешенные на верёвке. Узкий продавленный диван и сундук – единственное, что вместилось в эту комнату помимо вышеописанного, и на этом самом диване сейчас дремала девочка лет десяти. На её руках спал младенец, причмокивая во сне так сладко, что оба мужчины замерли, не зная, что делать дальше. Матери малышки, которой была неизвестно как заполучившая мангалсутру Канта, в комнатке не было. - Она, наверное, на работе, - шёпотом сказал Нанке, стараясь не разбудить девочку, но звук мужского голоса донёсся сквозь сон до сознания девочки, и она резко села, пока ещё не испуганно – удивлённо хлопая глазами. Малышка недовольно пискнула, и девочка подхватилась, переключив внимание на неё, одновременно вскакивая и отодвигаясь в самый угол. - Тшш, тише-тише, - тихий, напевный голос быстро успокоил кроху, и она снова засопела, зажав в кулачке палец своей няньки. - Не бойтесь, - Нанке поднял руки, демонстрируя, что они не собираются причинить вред. Арнав, не сводящий взгляда с ребёнка, и НК, пытающийся успокоить девочку, не услышали тихого шума за спиной. – Мы хотели поговорить с Кантой. Мы не причиним вам вреда. Обречённый вздох и непонятный стук заставили Арнава резко развернуться. Прямо за ним, опираясь на тяжёлую палку – колотушку для белья, которая и стукнула, выпав из рук женщины, стояла Канта. - Ребёнка не трогайте, - глухо и безнадёжно проговорила она, и совершенно неожиданно для обоих братьев рухнула на колени: - Дочь пожалейте, она ни в чём не виновата! Глаза женщины были полны такой обречённости, такой безумной надежды, мольбы, что у Арнава сердце захолонуло от чужой боли, и, не отдавая себе отчёт в том, что делает, он опустился рядом с Кантой на корточки. - Мы не причиним вреда твоему ребёнку, успокойся. Меня зовут Арнав Сингх Райзада, это – мой брат Нанд Кишор. Нам всего лишь надо задать тебе пару вопросов. И это не касается твоей дочери, Канта, слышишь? – видя, что женщина начала приходить в себя, он встал и подал руку, помогая той подняться. Убедившись, что она устойчиво стоит на ногах, сделал шаг в сторону, без слов предлагая той пройти к дочке. Канта моментально воспользовалась молчаливым приглашением и, юркнув мимо, закрыла собой девочку с дочкой на руках, чуть разведя руки. - Что вы хотели? – напряжённым голосом спросила женщина, переводя взгляд с Арнава на НК и снова возвращаясь к Арнаву, безошибочно определив главного. - Это, - просто сказал Арнав, раскрывая ладонь, на которой тепло поблёскивала мангалсутра. – Я хочу знать, где вы это взяли. - Увидев, как побледнела женщина, а взгляд заметался по комнате в поисках выхода, поспешил объясниться: - Выслушайте меня. Я не причиню вам вред, обещаю это. Но только в том случае, если вы скажете мне правду. Правду, Канта, - с нажимом повторил он, поймав и удерживая испуганный взгляд женщины. Первая мысль – солгать – почти моментально вылетела из её головы. В его голосе не было угрозы, но была такая мощь, такая уверенность, что он добьётся своего любой ценой, что она не выдержала. Не ей тягаться с таким мужчиной. Канта сдалась. Многомесячный страх за дочь вытеснил страх за себя, истончил саму возможность бояться. Ей было что терять, но в то же время терять было нечего. Со дня на день её найдут – она это чувствовала. Нужно было менять место жительства, но с её жалкими накопленными грошами такого хорошего места ещё раз было не найти. Будь что будет. Возможно, этот мужчина с огненными глазами испепелит её раньше, чем она успеет испугаться. А малышку возьмёт к себе тот самый добрый торговец – он обещал ей позаботиться о крохе, и она верила. Девочка, которая сидела с её дочкой, не была внучкой торговца. Несмотря на то, что его бизнес сложно было назвать полностью законным, сердце у него имелось, а тех, кто тронул его сердце, он совершено законно усыновлял. «Внуки», как он называл их, любили своего приёмного дедушку, а это говорило о многом. Да и между собой ладили, хотя их уже было полтора десятка. Но большой дом торговца позволял вместить и большее количество детей, а его жена – мягкая и религиозная женщина много моложе мужа, - хотя у них не было своих детей, становилась им заботливой матерью, полностью поддерживая своего мужа. Капитуляция и согласие прозвучали в её уставшем голосе, когда она снова посмотрела на пристально глядящего на неё мужчину: - Одну минуту. Я расскажу. Сказав это, Канта обернулась к девочке и, приняв проснувшуюся дочь, приложила её к груди (для этого и забежала домой с работы), после чего, привычно накинув на дочку и себя чистую ткань, чтобы скрыть от мужчин процесс кормления, снова повернулась к визитёрам. -… она была жива, когда я уходила, - устало закончила Канта. Она давно отвела взгляд от мужских глаз – слишком сложно было выдерживать его молчаливую боль, полыхавшую в них. И теперь безразлично смотрела на то, как сжимается мужской кулак. Ей не привыкать к побоям. Апатия, навалившаяся на неё, отодвинулась только на время, пока она, докормив ребёнка, и поцеловав на прощание малышку, с тихим указанием отправила девочек к торговцу домой, и сейчас она почти спокойно ждала наказания. Раскаяния как такового в ней не было. Поверни время вспять, и она поступит также. Деньги, вырученные за мангалсутру, позволили ей доносить и родить слабенькую дочку. Многое ушло врачам, но сейчас её кроха была здорова, и у неё был шанс на будущее. Большего она не могла желать, поэтому закрыла глаза и ждала наказания со смирением. Она не утаила ничего, не оправдывая себя, но пытаясь объяснить причину, по которой пошла на воровство. Семья мужа, требующая аборта; сам муж, оказавшийся послушной безвольной тряпкой в руках своей матери; погоня, долгая, изматывающая, когда она знала точно – едва её настигнут, убьют. Ей было нужно это покаяние, потому что угрызения совести за свой поступок затихали только тогда, когда она смотрела на дочурку, убеждаясь, что все эти лишения были не зря. Мужская рука медленно разжалась. Арнав не собирался бить женщину. Даже такую. Перед глазами стояла замёрзшая, мокрая фигурка спящей жены, вымотанной долгим бегом от его жестокости. Удар по голове… очередной. Это его вина, всё это – его вина! Если бы он не сказал ей тех слов, Кхуши не очутилась бы так далеко от дома. Застигнутая ливнем, не вошла бы в ту мастерскую, не уснула бы обессиленная. И Канта не позарилась бы на её драгоценности. Всё это – лишь следствие его поступка, ему и нести эту вину. Плечи дрогнули, принимая на себя очередное бремя. - НК, идём, - Арнав посторонился, пропуская бросившего осуждающий взгляд на Канту брата. Задержался на мгновение, дожидаясь, пока он выйдет наружу. То, что он собирался сделать, было не в его характере, но сейчас он чувствовал, что поступить так – правильно. Кхуши поступила бы так, она бы простила. Его сумасшедшая жена простила бы… Ещё через минуту он вышел из обиталища Канты и направился к машине, около которой, прислонившись к ней спиной, стоял молчаливый и хмурый НК. Вопросительно поднял бровь, увидев, что НК не торопится сесть в машину. - Наннав, а ты изменился. Раньше ты бы ни за что не подал руку такой, как Канта… Полагал бы, что твой статус не позволяет снизойти до несчастной женщины, которая, к тому же – вдова… - он избегал упоминать о том, что Канта ударила Кхуши, опасаясь взрыва эмоций. В этот раз опасаясь напрасно. - Статус? – Арнав сухо усмехнулся. Собственная давняя зацикленность на статусе, демонстрируемая им Кхуши, теперь казалось нелепой и смешной. Собственно, если разобраться, все эти напоминания о статусе служили лишь одной цели – закрыться от чувств, вызываемых сумасбродной дочкой кондитера. Статус, несомненно, имел значение. Но не в таких и не в подобных таким ситуациях. Не тогда, когда речь шла о жизни или чувствах. - Кхуши отучила меня думать о статусе. «Привыкайте, что есть понятие не только статуса, но и личности» - процитировал он свою жену. Сейчас я видел не вдову, я видел женщину, готовую на всё ради своего ребёнка. Я не могу причинить ей вред. Он не стал говорить, что, уходя, положил перед Кантой всю наличность, которая у него была. А деньги он во время поисков на всякий случай носил с собой немалые. Что-то порядка двухсот тысяч рупий. Он не Бог, и не собирался брать под своё покровительство ту, которая посмела причинить вред его любимой, но шанс он ей дал. Шанс найти нормальное жильё и поднять дочку в одиночестве. А как она им распорядиться – его не волновало. В конце концов, она пересилила себя и сказала, как ему казалось, правду, а это значило, что у него снова появилась ниточка к своей любимой, а за это он был готов отдать и бОльшие деньги. Но и всеверующим он не был, поэтому один из его помощников в поисках уже получил сообщение о том, что необходимо установить наблюдение за Кантой, и выехал по указанному адресу. А сам Арнав не тронется с места, не дождавшись его и не убедившись, что женщина не испарится в многомилионном Дели. Тёмная ночь плотным маревом осела на город, не принеся ни капли свежести, в которой так нуждалась молодая женщина, сейчас как никогда похожая на своего брата. Запрокинув голову к небу, на котором сегодня не было ни звёзд, ни луны, что моментально уничтожало всю загадочность и бескрайность чёрного полотна, она стояла в одиночестве, не обращая внимания на злые порывы ветра, треплющие роскошное сари и распущенные волосы. Плотно сомкнутые губы, вытянутые в линию, подчёркивали ожесточение, сверкавшее в её глазах. Кисти рук, сцепленные в одно целое, двигались, не останавливаясь ни на секунду, выкручивая суставы под невозможными углами, порой причиняя боль, но казалось, что Анджали этого не замечала. Долгий вечер с родными, празднующими окончание Наваратри; обязанности, которые надлежало выполнять, почтив Богиню, - всё делалось ею на автомате, как и успокаивающие улыбки, которые она адресовала нани, единственной, кто заметил, что с внучкой происходит что-то не ладное. Манорама сосредоточенно жевала, пробуя приготовленные невесткой блюда и пытаясь найти повод, к чему придраться. Паяль со страхом ожидала её вердикта, как будто он зависел от качества ужина, но при этом не забывала подавать нани и Акашу самые лакомые кусочки, а Акаш и за ужином работал. Рядом с ним лежал планшет и он то и дело перебирал пальцами левой руки, листая страницы отчётов, которые не успевал просматривать в офисе. Девьяни и Субхатра мирно переговаривались, вспоминая далёкое прошлое, и в целом обстановку за общим столом в кои-то веки можно было назвать спокойной. Хотя именно сегодня, затей кто-нибудь перепалку, Анджали была бы последней, отреагировавшей на неё. Слишком сильное потрясение, слишком большие усилия прикладывала она, чтобы дождаться просто возможности побыть наедине со своей плачущей душой. И никому, никому не было дела до неё самой; никто из членов семьи, дежурно беспокоившихся за её здоровье, не видел бездонные колодца боли, в которые превратились её глаза. Арнав и НК прибыли к концу ужина, дежурно извинились за опоздание и, тихо переговариваясь, присоединились к заканчивающей трапезу семье. Правда, брат поинтересовался её самочувствием, на что она, в полном раздрае чувств, сумела ответить что-то нейтрально-позитивное, и сбежала при первой же возможности, отговорившись сонливостью. Шьяма не было, но сегодня её не интересовала причина, по которой он ослушался указания астролога, запретившего выходить из дома; она даже не вспомнила о муже, спеша остаться в одиночестве. Самочувствие… Губы Анджали сжались ещё плотнее, став невидимой ниточкой. Всё, что интересовало брата, это её здоровье! Как она может быть в порядке, когда даже дышать - больно? Словно проснулось разом давно похороненное в самой глубине сердца, рвануло навстречу тому, кому принадлежало, и прямо там, в полёте, замёрзло, опалённое ледяным дыханием потери безвозвратной, окончательной. Но почему? Ведь она уже отрыдала свою боль, смирилась с тем, что мечта оказалась несбывшейся, научилась любить того, кого должно, так, как должно. Почему же такая боль, почему? Вопрос, повторяемый многократно, кружил вокруг, хлопал призрачными крыльями, оглушая, лишая рассудка. Боль концентрировалась, искала малейшую лазейку, куда выплеснуть всё внезапно накрывшее, всё накопленное, стать чем-то единым, чем-то, что можно ненавидеть, что можно уничтожить… - Кхуши! – выдохнула женщина сухими губами, и голос её, всегда такой мелодичный, показался хриплым карканьем. – Кхуши… Демоны засыпали, найдя пристанище, прекращая терзать её острой болью, и она уверилась в том, что имя дано врагу верное. Кхуши. Нет, она не собиралась ей мстить, это было ниже её достоинства. Она поступит так, как правильно. Как правильно для её семьи, её брата. Она поступит с ней так, как поступил Ранбир с ней самой, с Анджали. Стёр из своей жизни, из своей памяти. Так и она. Уничтожит память об этой девушке, заставит всех и каждого из семьи Райзада забыть о её существовании так, словно и не было никогда в Шантиване казавшейся такой солнечной, но оказавшейся такой бесчестной Кхуши. И начнёт она… Ещё нескоро сформировалось первое решение, и вызрел план. Анджали пришлось отвлечься на вернувшегося Шьяма: привычно улыбаться мужу, рассказывать о ритуале, интересоваться делами. Она была хорошей женой, чем всегда гордилась, поэтому, невзирая на усталость, Анджали разогрела и принесла ужин – всё как всегда. Только ни в одном её действии, ни в одном слове не звучало души, придававшей ей всегда столь нежное очарование. Все силы разума, все эмоции она бросила на то, чтобы придумать, как справиться с одержимостью брата. Ей было важно стереть сам образ Кхуши из сердца брата, не отдав ей – хищнице – последнего мужчину, любившего её – Анджали - больше себя.