Точки - черточки

По утрам им хочется плакать. В Библиотеке слёзы не в моде, это привилегия новичков и ещё нескольких человек. Для остальных это как последняя граница. Когда хуже уже не будет. Сначала у каждого своя, потом народ постепенно начинает «держать породу». Вечером они обычно собираются вместе, и жить становится проще. Днём — книги, книги, книги — нескончаемая череда, — и Москва, шумная непробиваемая Москва, и думать некогда. Ночью — дойти бы до кровати и не уснуть по дороге. А с утра накатывает тоска. «Скелеты вылезают из шкафов и присаживаются за твой столик, когда у тебя есть свободное время», — говорит Тамара, и корчит рожицу, как всегда. Риту тогда эта фраза раздражала. В самом начале. По утрам в комнате сыпется штукатурка — через стенку Зоя качает пресс, вися вниз головой на турнике. Турник прикреплен к кровати, кровать шатается и иногда стукает об стену. И вот тогда на Риту сыпется штукатурка. Первые две недели за соседской дверью её неизменно встречает Тамара в несуразной пижаме (то ли летучая мышь, то ли гибрид кота и птеродактиля), неизменно пожимает плечами и заявляет, что нужно угробить время и размяться перед новым днём. «А штукатурка скоро совсем обсыплется, не боись, — и страшным голосом завывает на прощание, — Дальше будет только хууууже!» Потом Рита просто перестаёт приходить и переселяется на соседнюю кровать, «внезапно» освободившуюся. Каждый гробит время как может: Зоя качается, Тамара разводит плесень. Рита выселяет соседок — чем не хобби? По утрам, где-то между чаем и первой парой, ребята как бы ненароком пишут новый список книг, которые они запечатали за прошедший день. Название и схематичный значок экслибриума лидера бригады на черной икеевской доске. Белым — если без происшествий, зеленым — с потерями в книжных героях, рыжим — с пострадавшими среди книгочеев. Синим — если кто-то не вернулся. Периодически кто-нибудь спросонья хватает не те мелки, и полдня все попеременно бегают мимо лазарета в поисках своих. Поэтому синий у них только один и лежит отдельно. Когда Рита спрашивает, почему не взяли красный, Тамара отмахивается: «Слишком банально. У нас же всё не как у людей», — а Гриша добавляет: «И с рыжим спутать легче». Ангелина, временами появляющаяся на общей кухне (в основном в поисках кого-то), обычно фыркает и закатывает глаза, мол, чем бы дитя ни тешилось, но исправно вносит мелки в список покупок каждый месяц. Ненужные цвета растаскивают по замку тени. Зиновий как-то раз в шутку называет их доску телеграфом. Ребятам идея нравится, так оно и остается. У них своя, цветная, азбука морзе. Ведь буквы — это всего лишь набор точек и черточек. По утрам Рите иногда до чертиков хочется курить. Чтобы было как раньше — маленькая пыльная кухня, солнце в щели между занавесками, шестнадцатый этаж и сизое марево под потолком, мачеха, проходящая мимо двери на работу, поджав губы, отчим в тишине варит дешевый крепкий солёный кофе на двоих… Она бросила курить после первой книги. Обычно отсчет ведут с того произведения, в которое книгочей первый раз вошел. Для многих потом это название среди других так и остается единственным запомнившимся. У Риты первая книга не та, которую она вошла раньше, а та, в которой Рита навернулась. Вольнова не запомнила ни автора, ни название. Только жесткие руки Гриши, который её и вытащил, и въедливый, душащий запах сигарет, пропитавший всё: от одежды до серых камней на мостовой. Им тогда сильно досталось, так, что потом пришлось неделю сидеть в лазарете, заодно нашлось время обдумать. И вот тогда-то аукнулась Тамарино предупреждение про скелеты в шкафах. Рита бы на стенку залезла от той пустой безысходной тоски, если б не гипс. Потом отпустило. А может быть, просто привыклось. Но с тех пор сигаретный дым ассоциируется с всепоглощающим унынием. Уныния и так хватает, а жить как-то надо. По утрам первой из комнаты исчезает Женя. Неслышно растворяется за дверью, пока Рита ещё спит. Вольновой иногда кажется, что её нулевая способность — умение абсолютно незаметно сосуществовать с людьми. Хотя, конечно, на самом деле это просто привычка большой семьи. Собственно, это как раз и было основной причиной, по которой Рита не выжила соседку сразу — она просто её не замечала первое время. А потом привыкла — к аккуратной стопке книжек на подоконнике, передвинутой кровати и трём полкам с чужими вещами в шкафу. К тихой серьёзной Женьке, которая постепенно стала появляться дома всё чаще, но всё так же ненавязчиво. И уже только через несколько месяцев Рита спохватилась и взбесилась — не из-за Жени, а из-за того, что проиграла эту друрацкую молчаливую войну, которую даже некому было объявить. Вольнова орала. Вольнова ругалась. Пинала всё, что попадалось под ноги. Злилась. В своё время это помогло выдворить самую устойчивую из её прошлых соседок. А Женя… Лунёва просто продолжала всё так же незаметно сосуществовать. Только изредка спокойно смотрела на Риту своими серо-голубыми глазами. В какой-то момент Вольнова этот взгляд поймала. Рита, конечно, огонь, жгучее всепоглощающее пламя… Только Женька — это океан. Огромный и глубокий, почти бесконечно глубокий. Спокойный, как собака на ступенях маяка. Но о синие волны разбивается всё, и тонет, тонет, тонет, исчезает в спокойной воде, только мелкая рябь бежит. Океан — он просто есть. А ты там, на берегу, можешь воображать себе что угодно. По утрам Рите иногда снится. Иногда — кухня с отчимом. Иногда — горящие дома и хватка Гриши, который тащит её за шкирку к выходу. Иногда — мать и первый выезд в лес с костром. Иногда — Костяной Дом и оплавленные браслеты на запястьях. Иногда — просто кошмары. После особенно тяжелых и поганых дней. Обычно — просто кусочки жизни. Вехи-точки. Координаты жизни. Потом Рита встаёт, трясёт головой, разгоняя остатки сна, и усмехается, как будто ничего и не было. Как будто всё, что было, обнулили, и вот сейчас отсчет начнется сначала. Так проще жить. …Иногда Рите снятся тонкие тёплые руки и новогодний пушистый снег за окном общежития. И плакать с утра хочется чуть сильнее. По утрам они просыпаются, разливают по чашкам кипяток, разговаривают, моют посуду… И это — как вешка нового дня. Единственное, что в их жизни не меняется. Постоянная. Нулевой километр. Утро — точка. Когда выходишь на кухню, и понимаешь: «Я всё ещё жив». Иногда это — единственное, что спасает.

.-.- ...- .. .-- .-