first we take hell's kitchen

Днем всё хорошо, если не вспоминать, что будет ночью. А по ночам Наташа уходит на крышу и плачет там. Джеймс поднимается вслед за ней и баюкает в объятиях, и утешает по-русски, и его говор звучит непохоже на дневного Джеймса – мягкий, невнятный, будто затянутый нежной осенней паутинкой. Но этого не хватает. Он следует за ней каждую ночь, а потом уже нет. Мэтт всё слышит, и знает, что и Джеймс слышит, как она поднимается, и лежит в темноте с открытыми глазами, сжав живую руку до боли. Наверно, он видит, как пробегает по стенам неоновая реклама. Он больше не пытается вычерпать – горе, тоску Наташи – можно ли вычерпать то, чему конца нет? Подставляйте миски и тарелки! Всякая тарелка будет – мелкой, Миска – плоской, Через край – и мимо – (Это Наташа пытается переводить Мэтту стихи Цветаевой днем, при свете, будто ночью снова не будет этого кошмара.) Мужчины не спят и оба молчат. Мэтт слышит всхлипы Наташи, а Джеймс – только свое дыхание. Но Джеймс знает, в чем дело. А Мэтт – нет. *** - Что с тобой происходит? – спрашивает он у Наташи утром, и она вместо ответа становится перед ним на колени, прямо на кафель, даже не прикрыв дверь ванной, и сводит его с ума. Первое дело с утра, о чем и мог мечтать амбициозный адвокат – белая рубашка отглажена, расстегнута, выбритый подбородок, я тр*аю этот мир еще до завтрака. Иди на работу, взмахивая кейсом, с учтивой улыбкой, которая на деле значит “как я рад вас видеть, уважаемые, ценнейшие неудачники”, с крепким рукопожатием, которое значит “ адвокатские услуги под ключ, обслужу вас и плюну в стакан – счет пришлю точно вовремя, приятного дня”. Есть еще – даже не фон к этой сцене, а весьма осязаемое третье действующее лицо. Джеймс ощутимо слышит их с кухни, отпивая молоко из стакана, и чувствует свое превосходство. Когда Наташа оставляет Мэтта, он думает – почему он раз за разом пытается стать лучше, а она толкает его назад на дно? Там твое место, сиди не рыпайся, ишь ты, помочь он предлагает? Или она думает, что делает ему приятно, а о ее проблемах ему тревожиться не стоит… и всё? Мэтт больше терпеть не может, и ищет ответов у соперника, чужого и чуждого ему, и всё же больше похожего на человека с человеческой логикой, чем неуловимая, змеей ускользающая Наташа. - Что ее мучает? – спрашивает он, улучив момент – Наташа выходит, позвонить, что ли. – Что с ней творится? Он уже думает, что Джеймс не ответит, когда тот – то ли жалеет его, то ли просто мужская солидарность, сам такое прошел, что ли. Сам такое проходит, прямо сейчас. - Дело не в нас, - отвечает он. – Есть кое-что, чего ни один из нас ей дать не может. Что-то дороже тебя и дороже меня. Ты думаешь, это несправедливо, Мэтт… Думаешь, что сделал бы что угодно, чтобы она перестала страдать. Думаешь, есть что-то, чего я сделать не могу, а ты сможешь. Просто придешь и сделаешь, чего бы это ни стоило. - Нет, - пытается отрицать Мэтт. - Дело не в том, что я плохо стараюсь. Ты только ее встретил и хочешь рвать для нее звезды с небес, такая женщина ведь заслуживает получить всё, что хочет, даже таких звезд, которые оторвать очень трудно и только с мясом. Но она хочет такую звезду, которой нет вовсе. - Ты злишься на нее? – Мэтт поражается самой возможности. - Я злюсь, что меня не пристрелили давным-давно. Знаешь, она ведь могла бы винить меня. Но не винит. Так даже хуже. Но она не может забыть. Она бесконечно мучает себя, как я должен к этому относиться, по-твоему? Думаешь, мне не больно из-за этого? Она выбрала себе такую ношу, которую я не могу снять. Выбрала врага, которого я не могу убить. Всё могло бы быть проще. Если бы она просто отпустила это. Наташа подходит так тихо, что даже Мэтт не замечает (или это слова до сих пор звенят в ушах) и берет Джеймса под руку. - Сколько вещей, что ты не отпустил? – спрашивает она у него. *** Джеймс проверяет телефон и говорит Наташе, что Клинт ждет ее в Мадрасе, что Ванда в Малаге, что Сэм в Мананжари. Названия льются музыкой, нагретые солнцем, горячие, как камни, на которые положишь руку – будут отдавать жар, если не обожгут. Товарищи Наташи и Джеймса, как перелетные птицы, один за другим покидают Америку и улетают туда, где воздух гуще, где миссии круче, где ставки выше. Таким ярким птицам нужны экзотические дали, на севере их не удержать. Но в Адской кухне облетают листья, а Наташа всё еще здесь. Именно она остается и удерживает Джеймса, тянет нити заговора Руки, прядет их, прядет. - Дело не в Руке, - говорит Джеймс как-то, когда ее нет рядом. Таким тоном, будто “нужна нам эта Рука”. – Наташа просто тянет время. - Ты считаешь, что Рука – это неважно? – заводится Мэтт. - Всё важно. Горящая цепочка важных вещей по всей планете. Но почему именно здесь? Думаешь, Наташа из-за Руки остается? Или даже из-за тебя? Она ждет. Я не знаю, что будет хуже – если она так и не дождется… или если дождется. - Дождется чего? Джеймс нетерпеливо дергает правым плечом, а жужжит гидравлика в левой руке, как сердитые осы в потревоженном улье. - Ты думаешь, мы живем у тебя, потому что нам правда негде жить? Есть целая башня Старка. Не то чтобы там всё так гладко, но у нас целый небоскреб в полном распоряжении. А мы торчим здесь. Почему, думаешь? Это просто диагноз. Наташе нужен кто-то слепой, чтобы не видел, что с ней творится. Это карма, что мы тебя встретили. Я вовсе не хочу тебя задеть, Мэтт. Я хочу, чтобы ты знал, потому что она тебе не скажет, она себе-то не признается. Ей нужен кто-то, кто бы ничего не знал, и потворствовал ей тем, что не знает. Чтобы хоть кто-то был в заблуждении, что у нее якобы всё в порядке, всё под контролем. Вот она и отвлекает тебя каждый раз, как ты порываешься возразить. Такой у нее контроль – пока все молчат, всё нормально. - Чего ты хочешь? – не выдерживает Мэтт. – Забери ее отсюда, если всё так. - Не могу я ее забрать. Вывернется, выскользнет, не дастся. Ты должен сам ей сказать. Тебя она послушает. Скажи ей, что она должна уехать. Это ожидание – оно ее убивает, Мэтт. Ей нельзя здесь оставаться. - Я знаю, - сказал Мэтт, и он правда чувствует это кожей, ничего не зная. – “Подруги Ласточки вот уже седьмая неделя как улетели в Египет, а она отстала от них ”… - Что это? – Джеймс улавливает кавычки, укрывающие слова. - “Счастливый принц”. Сказка Оскара Уайльда. - Не люблю сказки, - говорит Джеймс. “Еще сказок не хватало”, – мелькает в его небритом голосе. Мэтт роется на полке, открывает книгу и скользит пальцами по точкам. “ - Теперь, когда ты слепой, я останусь с тобой навеки. - Нет, моя милая Ласточка, - ответил несчастный Принц, - ты должна отправиться в Египет. - Я останусь с тобой навеки, - сказала Ласточка и уснула у его ног. С утра целый день просидела она у него на плече и рассказывала ему о том, что видела в далеких краях: о розовых ибисах, которые длинной фалангой стоят на отмелях Нила и клювами вылавливают золотых рыбок; о Сфинксе, старом как мир, живущем в пустыне и знающем все…” *** - Тебе пора уезжать, Наташа, - шепчет Мэтт, выворачиваясь из ее рук. – Тебе надо уехать. - Это Джеймс решил, что я тебя послушаю больше, чем его? – смеется Наташа. – Потому что ты адвокат и лучше умеешь говорить? - Потому что он уже исчерпал всё остальное. - Не найдешь ты нужных слов, Мэтт, - грустно говорит Наташа. – Если бы ты и Джеймс вдруг захотели меня убить – только Джеймс знает, куда стрелять, чтобы наверняка. Ты не знаешь. - Зачем мне такое знать? - Потому что это говорит обо мне больше, чем всё другое. И потом, когда Джеймс лежит на коленях у Наташи, она напевает нераспевно, отрывисто, глядя в пустоту, стихи Ахматовой: Углем наметил на левом боку Место, куда стрелять, Чтоб выпустить птицу – мою тоску, В пустынную ночь опять. Милый! не дрогнет твоя рука И мне недолго терпеть… - Я-то что? – говорит Джеймс. - Ну, ты же отправил Нику письмо. - Только ради тебя. И она ждет, ждет, ноутбук раскрыт на столе, но уведомлений не поступает. …А я мой дом отыщу, Узнаю по крыше покатой, По вечному плющу. Но кто же его отодвинул, В чужие унес города Или из памяти вынул Навсегда дорогу туда… Утром того дня Мэтт оправляет пиджак, завязывает галстук, когда понимает, что Наташа даже не подошла проверить узел. Все, то есть Джеймс и Наташа, в коридоре. В дверь стучат, и на пороге кто-то, кого Наташа обнимает, кто невесело обнимает ее в ответ. - Привет, Ник, - выдыхает она, как дым. - Наташа, - ее имя падает камнем, привязанным к ногам. Мэтту мерещится, что этот человек, может быть, знает ее лучше Джеймса. Не любовник. Старший товарищ. - Я принес тебе файлы. Мэтт по голосу, по походке, по запаху понимает – этот Ник не из тех, что доставляет письма на дом. Сейчас особый случай. Ник, возможно, не вполне одобряет то, что затеяла Наташа, да он вообще этого не одобряет – но делает ради нее, потому что происходящее – из ряда вон, за гранью. Это слышно по его голосу, низкому, звучащему осуждающе и замолкающему, отступающему в немом уважении перед чем-то ужасным, будто он принес известие о смерти. Или Мэтт понимает это по ее пульсу, который бьется, сбивается и соскальзывает с берега – в темные волны. Она не может открыть конверт, так у нее дрожат руки. - Открыть? – тихо спрашивает Джеймс, поддерживая ее под руку. - Да. Пожалуйста. Он открывает конверт одной живой рукой. - Что там? – просит Наташа. – Я читать не могу. - Это просто ниточка, - говорит Джеймс. – Еще одна девочка… оттуда. - Фьюри принес конверт мне в руки, - ее голос дрожит, уже от ярости, не от волнения. “И это всё, что ты можешь сказать, Джеймс?” - Здесь есть имя и адрес. Она здесь, в Америке. В Нью-Йорке. “Как ты и думала”. Будто от этого всё еще хуже. Наташа вырывает у него бумаги. Шелестит ими. Мэтт слышит, как ее пальцы прилипают к глянцевой фотографии. - Господи, Джеймс… неужели ты не видишь? Неужели ты не ВИДИШЬ? - Они могли подобрать похожую девочку, - с плохо скрываемым неудовольствием говорит Джеймс. - Похожую? Что? Что ты говоришь? - Они играют с нашим разумом! С самого начала! С меня хватит этих игр, я больше не пущу их в свою голову – и в твою тоже – - Джеймс – - Всё это дешевая ловушка, насквозь – - Почему ты не хочешь поверить? Ты так отрицаешь саму возможность – - Если всё обман, мы просто разрушим то, что мы с таким трудом вернули – то, что у нас есть… Это ее последняя месть, последнее, на что она была способна – - Ты просто думаешь, что не заслуживаешь этого! Но не всё в этом мире определяется тем, что ты заслуживаешь! Джеймс вдыхает резко, будто она его ударила. - Разбирайся с этим сама. Хлопает дверь. Наташа стоит на пороге. У нее из рук валятся листы, как хлопья снега, и планируют на пол. Потом она кидается за ними, подбирает, ползая на коленях, сгребает в охапку, прижимая к себе. - Наташа, - Мэтт бросает трость, которую так и держал “на выход”, опускается рядом с ней, сминая костюм, ловит ее руки. – Расскажи мне. Ты можешь мне сказать. Она прерывисто вдыхает – у ее вдоха неровный край, как у письма, порванного на части. На секунду Мэтту кажется, что она скажет, облегчит свою ношу, но она загибает воображаемые края письма, сворачивает его и прячет в кулак. - Когда я была девочкой, я обучалась в академии под названием “Красная комната”. – Голос вымерен, как нетрезвый, но стойкий шаг на высоких каблуках. – Еще в России. – Будто Мэтт не понимает, где она была девочкой. – Несколько лет назад эта академия закрылась. Ее последних учениц разметало, кого куда. Я стараюсь найти этих девочек и… помочь им. - И всё? – спрашивает Мэтт. - И всё. - Ты ведь лжешь. Мы оба это знаем. - Какая мне разница, лгу я или нет? – с ледяным спокойствием спрашивает Наташа. – Джеймс говорил тебе, чтобы ты от меня избавился? Так избавляйся… Жги эти бумаги, скажи, что они мне приснились, что ничего и не было… - Я никогда такого не сделаю, - твердо говорит Мэтт. – Пусть всё горит огнем, если тебе это нужно. - Скажи, чтобы я бежала прочь, пока не поздно… - шепчет Наташа. У нее на губах привкус пепла и отчаяния. - Я не хочу, чтобы ты убегала, - выдыхает Мэтт. Бумаги сыпятся между ними и режут его своими краями, как метель, пока Мэтт продирается сквозь них к Наташе, отбрасывая их в стороны. Наконец ничего не мнется, и не трещит, и не шуршит между ними, и не упирается ему в ребра типографским краем, и Мэтт прижимает ее к себе, целуя приоткрытые полные губы. Сжимает ее предплечья – она в какой-то секретарской блузке с короткими рукавами-фонариками, вырядилась для Фьюри, будто на первое сентября. “Что ты делаешь, Мэтт?” – отдается в ушах голос Джеймса, которого нет. - “Я же ее пытался спасти – а ты кого? Себя?” Шрам на ее теле скользит под его руками шрифтом Брайля. “Потом выпал снег, а за снегом пришел и мороз… Ласточка, бедная, зябла и мерзла, но не хотела покинуть Принца, так как очень любила его… Но наконец она поняла, что настало время умирать… - Прощай, милый Принц! – прошептала она. – Ты позволишь мне поцеловать твою руку? - Я рад, что ты наконец улетаешь в Египет… Ты слишком долго здесь оставалась. - Не в Египет я улетаю, - ответила Ласточка. – Я улетаю в Обитель Смерти. Смерть и Сон не родные ли братья? И она поцеловала Счастливого Принца в уста и упала мертвая к его ногам”. Мэтт слышит, как Джеймс возвращается по лестнице – он и уходил-то недалеко, всего на этаж, могло ли его отпустить дальше, кровавыми-то нитками привязанного? Мэтт слышит шаги и жужжание гидравлики, а Наташа – нет. Неписаное правило – что Мэтт не присваивает Наташу втихую; счастья всем хватит, никого из троих не оставляют за дверью. Он еще может остановиться, но вместо этого пинает свою трость об дверь, чтобы было слышно – будто она только что упала – и с шумом рвет с Наташи проклятую блузку, чтоб напополам, ткань трещит и пуговицы катятся по полу. Мэтт вжимает ее в стену, с размаху, с силой, этот звук ни с чем не перепутать, кому знать, как не специалисту по звукам. И она сжимает его волосы с отчаянием, ища утешения и забытья в его объятиях, потому что ей больно, ей слишком больно, почему же так боль-но... Джеймс медлит на лестнице, а потом неслышно, по-спецагентски исчезает с этажа, с лестницы, из пределов слышимости, пока в этом мире не остаются только Наташа и Мэтт. Этот мир рождается только что, в оранжевом мареве, они здесь первые и единственные люди… Это первый раз, когда его нет рядом, и Наташа принадлежит только Мэтту. “Ничья”, - отдается у него в ушах. Но он предпочитает не слышать. *** Наташа встает с кровати и одевается. Мэтт приходит в себя, когда понимает, что Джеймс уже ждет ее за дверью. - Машина готова, - говорит Джеймс. Наташа коротко кивает. Она даже не удивляется. Не было вероятности, что он не вернется. Что не поддержит ее в этом, чего бы она ни хотела. Мэтт вопросительно поднимается. - Спасибо, что был рядом, - говорит ему Джеймс, и в голосе слышится насмешка. “Неужели ты думал, что я брошу Наташу дольше, чем на пятнадцать минут?” - Вы уезжаете из Нью-Йорка? - Мы едем по адресу от Фьюри, - отвечает Джеймс. – Кони-Айленд, если тебе интересно. Наташа наклоняется поцеловать Мэтта – в щеку, и задерживается теплыми грустными губами. - Прости, Мэтт, - говорит она, в первый раз по-человечески. – Я должна кое-что вернуть. Мы с Джеймсом должны. И они уходят. Мэтт сидит среди смятых простыней, выпотрошенный напрочь. А потом вдруг начинает смеяться, как ненормальный. Будто заразился от Наташи. Только на этот раз он нормальнее, чем все последние недели. Он ощупывает бумаги, что она забыла на полу, и находит пальцами: Надежда Яковлевна Кузнецова. Дата рождения: 17.01.2006.