Шрамы и алкоголь

Ночное небо Нью-Йорка сегодня просто пестрило звездами. Питер пристально всматривается в него, но не может найти ни одного знакомого созвездия. Возможно, он слишком пьян (что невозможно, потому что даже чистый спирт дает ему возможность опьянеть лишь на пару минут), а может, в его глазах слишком много слез. Он проводит ладонями по щекам, утирая их, и смотрит на ряд пустых химических колб, стоящих на столе. В половине был спирт, который он уже выпил (много опыта за плечами), остальные же были пустыми изначально. Мэй не одобрила бы… Будь она жива. Паркер прерывисто вздыхает и, слегка шатаясь, встает и идет на балкон, закрывая его за собой и сползая по гладкой стенке на холодный пол. Достает пачку сигарет, вытаскивает одну и с трудом зажимает ее между дрожащими губами. Закуривает. Дым ползет к его легким, задерживаясь там на несколько секунд и тем же путем возвращаясь обратно, выдыхаясь в холодный осенний воздух. Сегодня годовщина смерти Мэй. В доме ничего не нашли, кроме крови и следов Питера. Впрочем, нашли тело. Через неделю, на одной из заброшенных строек, которую давно собирались снести. Стоит ли говорить, что после этого она исчезла в рекордные сроки? Питер все еще помнит, как тело его тети снимали с петли, на которой она висела вниз головой, помнит ее мертвые глаза, смотрящие с ужасом в никуда. Помнит, как сидел в участке, потом на опознании в морге, потом в башне Старка, держа дрожащими руками огненную чашку чая, и никак не мог согреться. Помнит, как Тони что-то бормотал про то, насколько он сожалеет. Паркер ему верил. Не мог поверить только в то, что теперь придется как-то жить. Без Мэй. Без дяди Бена. Одному. «Я всегда рад тебя видеть», — сказал Старк, когда парень уходил от него тогда. А сейчас они живут почти под одной крышей, но не видятся неделями, пока каждый занят своим делом. Питер макетами очистителей воздуха и саморазрушением, Тони своим костюмом и разными примочками для военных. Вот только обоих это не устраивает. Паркер встает и бросает половину сигареты в пепельницу дотлевать. Отряхивает домашние штаны, идет в комнату (где обычному человеку было бы ничего не видно, поскольку он сам менял здесь стекла на тонированные), закатывая рукава на рубашке больше на автомате, нежели по своей воле, и заходит в ванную. Сегодня он не берет лезвие в руки, он набирает холодную ванную и садится туда прямо в одежде (естественно, вытащив перед этим из карманов всю мелочь и сигареты). Питеру жарко. Питеру всегда жарко, потому что ему всегда плохо, а всегда плохо, потому что каждую секунду своей жизни хочется стать новым Халком и раскрошить в крошки ближайшую стену. Потому что он н е с м о г защитить единственного родного ему человека от смерти. Паркер усмехается. Сначала родители, потом дядя Бен, тетя Мэй… Глядишь, скоро и Старка будут выносить ногами вперед. На секунду вздрагивает, потому что «Как я мог о таком подумать?», — проносится в его голове. Он лежит недолго (как кажется), а когда вылезает, то понимает, насколько же ему было холодно. Питер раздевается и заворачивается в огромное полотенце (даже больше его самого), ползя к выходу из ванной. По пути сбивает пару каких-то порошков и отбеливателей, чертыхаясь, но ползя дальше. Наизусть выученным движением открывает дверь. Ползет к кровати, задевая комод и роняя с него какую-то фотографию (откуда вообще тут фотографии?). Осколки рамы впиваются в ноги, но Паркер не обращает на это внимания, падая в (относительно, на самом деле) мягкую кровать. Обработает завтра, а простынь у Старка новая найдется. Он так думает. Тут же раздается стук в дверь, нарушая его собственную тишину. — Войдите… Наверное, — второе Питер произнес уже больше для себя. Дверь открывается (полностью, а не чуть-чуть (мало ли, что у Паркера в комнате), как ее открывали остальные), а в проеме, улыбаясь слегка устало, предстает Тони. Мать его. Старк. Почему именно сейчас? — Привет, Питер. Не помешаю? — и выглядит так, будто знает, что мешает, но все равно прет, как баран. Парню остается только сдаться. — Доброй… Ночи, Тони, — он улыбается вымученно, зная, что Старк его не увидит. Так же, как и кровь на белых простынях. — Зашел пожелать доброй ночи? Типа, как любящий отец? — Очень смешно, — слышно, как мужчина закатывает глаза и подходит ближе. А Паркеру ещё и видно. «Ему нужна трость. Для колоритности вида», — думает Питер, плотнее закутываясь в одеяло. И правда нужна. — Пришел спросить о твоем проекте. — Ты про очиститель? — парень все так же лежит, подтянув ноги под себя и зная, что из-под одеяла видна кровавая дорожка. Если Старк включит свет, то непременно увидит ее. Паркер думает, что нужно открутить лампочки на днях. — Да, о нем. Черт, почему так темно… Пятница, включи свет! — он еле успевает вытянуть ноги, прикрыв кровь одеялом, когда мужчина произносит это, а потом щурится из-за света, бьющего по чувствительным глазам (прошло уже два года, так что Питер даже не надеется, что сверхчувствительность его глаз снизится (а еще ему по-детски страшно говорить об этом Тони)). — Не мог бы ты… Снизить яркость? Глаза вытекут сейчас, — парень жмурится, пока Тони выполняет его просьбу, думая, как бы объяснить осколки на полу и кровавые пятна. — Спасибо. Так… Чего конкретно ты хотел? — Хотел спросить, получилось ли… Что это? — взгляд Старка все же останавливается на бледных разводах крови, смешанных с водой, и ведущих к постели Паркера. Тот вжимает голову в плечи и сжимает в кулаках одеяло. — Про что ты? — Питер, зачем-то, косит под дурачка, будто ему снова пятнадцать. Что-то ему подсказывает, что по развитию он далеко не ушел. — У тебя на полу кровь, — звучит, как урок в начальной школе: с ноткой отчаянья. — И осколки стекла. — Спасибо, а то я этого не знал, — Паркер закатывает глаза. — Естественно, у меня на полу осколки стекла: я уронил фотографию. И порезался, — повисает небольшая пауза. — Не накручивай себя, я бы не стал бить фотографии ради селф-харма. Тони хочет ему верить. — Ладно, проехали, — откашливается он. — У тебя получилось подобрать нужное расстояние между фильтрами? — Ам… Нет пока. Дело в паре миллиметров, я завтра все доделаю. А… Что такое? — Совершенно ничего, — качает головой Старк. — Спи, завтра зайду снова. Дверь хлопает, свет тухнет, а обжигающая ненависть к себе в груди Питера растет, пробиваясь наружу сквозь плоть. Тони ему не доверяет. Он презирает его, считает слабаком, неспособным ни на что. Паркер и сам себя таковым считает, если честно. А все дело в розовых полосах на руках, которых с каждым днем все больше, и шрамах на бедрах, что отказываются заживать, даже не смотря на паучью регенерацию. Все дело только в Питере. Он засыпает на мокрой подушке, накрывшись одеялом с головой и царапая щеки и шею почти до крови. Паркер хочет задохнуться во сне, заснуть и не проснуться, чтобы никому больше не было стыдно за него. Жаль, что его рефлексы работают быстрее, чем разум. Он уже пробовал резаться, прыгать с крыш многоэтажек или под поезда, принимать различные яды, но все без толку: его организм восстанавливался слишком быстро, а паучьи рефлексы и чутье не давали соприкоснуться с землей при падении с большой высоты. Пытался прыгать с завязанными глазами, но результат тот же самый, а руки сам себе за спиной не завяжешь (или он просто недостаточно старался). Питер ненавидит свои способности так же сильно, как и себя самого, с одной лишь поправкой: он ненавидит себя за то, что все это великолепие досталось только ему. Недостаточно сильному, недостаточно выносливому и недостаточно хотящему жить Питеру Паркеру. Одно дерьмо. Утром его встречают головная боль и странные ощущения в ступнях (как оказалось, глубоко впившиеся в кожу кусочки стекла просто остались в зажившей ткани), от которых он отмахивается и достает крупные осколки из кожи, складывая их на простынь, пачкая ее еще больше. Питер не может утверждать, что сейчас утро, потому что в его комнате всегда темно, но часы, вроде, ходят правильно и показывают одиннадцать утра. Ничего страшного, впрочем, он может позволить себе прогулять один учебный день (учитывая то, что поступить на последний курс ему не позволила только собственная лень). Примерно через пятнадцать минут бесцельного взирания на стену, до Паркера доходит прописная истина: сегодня июль. И завтра июль и даже послезавтра. От этого хочется истерично смеяться, потому что как можно забыть, что ты прожил уже месяц от лета. Как-то, видимо, можно. После еще одного пятиминутного взирания на стену, он цепляет шутерами из тумбочки сигареты с пола ванной, дверь в которую всегда открыта, и закуривает. Легче не становится. Питер смотрит на календарь, где красным цветом обведен сегодняшний день и написано всего одно слово. — Пятница, какую погоду обещают? — Питер, зачем-то, смотрит в потолок, выдыхая струйку дыма в воздух (он еще при заселении отключил здесь датчик дыма). — По справкам из метеослужб, на улице сегодня довольно ветрено, но солнечно. Советую взять с собой теплую верхнюю одежду, — Паркер слышит в этом неприкрытый сарказм (с пропущенным «хотя бы сегодня») и посылает всех к черту. Он сам может решить, что ему нужно, в конце концов. На улице оказывается на удивление мерзко, пусть сейчас и разгар лета (всему виной ветер и штормовое предупреждение). Питер сам не знает, что он здесь забыл, но Мишель (кто бы мог подумать, на самом деле) предложила им встретиться где-нибудь в теплом и уютном месте (удивительно, как он об этом не забыл). Питер чувствует себя лабораторной мышью, потому что он прекрасно знает, что Мишель учится на психфаке в одном с ним институте и практические занятия любит гораздо больше, чем теорию. А Питер прекрасный образец эмоционально-нестабильного человека. — Хэй, Паркер! — голос девушки выводит его из раздумий. Это ещё далеко не кафе, однако перед глазами стоит Мишель, как-то неправильно улыбаясь и неправильно перекатывая леденец во рту. Последнее время вся Мишель какая-то неправильная. — Привет, — он так же неправильно улыбается в ответ и пожимает ей руку, замечая, что с последнего раза руки девушки стали теплее. Или это он такой холодный? — Ага. Не знала, что мы живем рядом, — все совсем неправильно и Питер думает, что, возможно, это и не Мишель вовсе. Проверить это легко. — Может и не рядом, — усмехается он, — а просто по пути. Как твои мыши? У Мишель нет никаких мышей. У Мишель вообще никого нет и этим она похожа на Питера. — Какие мыши? — лицо у девушки живое и выражает недоумение, поэтому Паркер ненадолго засматривается. — Да никакие. Идем? — он дергает уголком губ и засовывает руки в карманы джинс. — Ага… Странный ты сегодня, Паркер. Питер молчит, что он странный почти все двадцать четыре часа в сутки (Мишель об этом сама знает, честно говоря). Они приходят в какое-то гиковское антикафе, где занимают маленькую комнатку с кучей пуфов и комиксов, пристроившись в самом ее уголке. Тут тихо и тепло, как Мишель и говорила, а еще пахнет сыром и чипсами. — Ты часто сюда ходишь? — Питер осматривается, вжимаясь в пуф и пытаясь уместиться на нем полностью. — Ну, типа того, — Мишель открывает окно и закрывает дверь, чтобы спокойно покурить. Паркер сглатывает слюну, наблюдая за ней. Курить хотелось очень. — А что, ни разу не был здесь? — Нет, если честно. Я… Не помню даже, когда последний раз брал в руки комиксы или что-то подобное. Кажется, когда в школе еще учился, — он пожимает плечами, нервно теребя рукава, зная, что Мишель подметит это и сделает свои дурацкие выводы. Потому что она правда хороший психолог, а еще чем-то смахивает на Шерлока Холмса. — Да ладно? На тебя не похоже, Паркер, — она берет в руки ближайший комикс в твердом переплете и смотрит на обложку. На обложке крупным планом нарисован Человек-Паук, висящий вверх ногами на паутине и целующий какую-то блондинку. Откровенная гадость. — Что поделать, — он пожимает плечами. — Все мы меняемся. Я перестал читать комиксы, а ты начала ходить в гиковское кафе. — Но все такой же колкий на язык, — Мишель вздыхает и откладывает комикс. — Как стажировка? Все так же скучно? — Неплохо, — снова пожимает плечами Питер. — Лучше, чем могло быть. Он смотрит в окно на внезапно посеревшие тучи и думает, что какое-то не такое это лето. Они сидят долго, но в тишине. И если бы не желание отгородиться от всего, Паркер сделал бы это традицией. — Удачи, — говорит ему Мишель на том самом месте, где они сегодня встретились. — Удачи, — отвечает Питер, улыбаясь все так же неправдоподобно. Он тут же уходит, закуривая на ходу и думая, что поступил как свинья. Впрочем, его можно понять, но кто это пытался когда-либо сделать? На улице холодно, ветровка не спасает, а осколки в ступнях дают о себе знать и теперь в его кедах кровь. Впрочем, ему не привыкать. Паркер смотрит на дисплей телефона, где отображается пять пропущенных. Старку важен его проект, а Питер понимает, что может лишиться всего, если даст запатентовать ему очиститель. Питер не дурак, но иногда хочет послать свое будущее нахуй и сдаться. Паркер не понимает, как ошибается насчет Тони Старка. Кровь в ботинках засохла, раны снова затянулись, дым в сигарете закончился, заставляя легкие саднить. На небе серые облака напоминают Лондон, в котором он однажды побывал. Ему там понравилось: холодно и дождливо, прекрасно для вечной депрессии. Питер думает, что не все так уж плохо и закуривает снова. У Мишель есть странная способность слушать, пока собеседник молчит. В календаре на его рабочем столе красным горит слово «Суицид», а внизу приписка: «не забыть встретиться с М. Джей.» Тони смотрит на все это и сворачивает в корзину, качая головой. — Пятница, напомни мне встретиться с Питером, как только он вернется. Тони не знает, как ошибается насчет Питера.