Любопытство не порок...

      Замок у Нушрока был роскошный. От города он находился не особо и далеко, при этом был построен на скале, прямо над морем. Акшок всю жизнь, сколько себя помнила, обожала море, а климат в этом Королевстве был преотличный — тепло и солнечно — то, что ей всегда нравилось. «Надо как-нибудь уговорить Министра, чтобы мне дали возможность купаться, там ведь наверняка есть удобное место для входа в воду», — подумала она. — «Но это — потом, а пока еще неизвестно, что он решит со мной сделать».       Сейчас Акшок довольствовалась малым — ей отвели небольшую комнатку в замке, в еде недостатка не было и ванна всегда была под рукой.       Иногда Главнейший Министр посылал за ней Асырк с приглашением на ужин. Отказ, естественно, не принимался, оправданием было плохое самочувствие на грани смерти либо сама смерть. На ужинах, как правило, присутствовала и Анидаг - дочь Главнейшего Министра, с которой у Акшок сложились настороженно-нейтральные отношения. Анидаг недоумевала, зачем отцу понадобилось тащить в замок эту разбойницу, да еще держать ее в таких хороших условиях, но вслух свое недоумение не высказывала. Акшок же прекрасно поняла, о чем думает Анидаг, когда кидает на нее свои задумчивые взгляды. Акшок и самой хотелось бы знать, зачем она нужна Главнейшему Министру. Но Нушрок не спешил делиться своими мыслями даже с Анидаг.       Периодически он задавал Акшок вопросы о ее жизни до того, как она попала в Королевство. Как-то даже пришел в ее комнату и задумчиво застыл в дверном проеме, опершись плечом о косяк и наблюдая за тем, как она расчёсывает свои волосы.       — Как все же получилось, что ты избила тех стражников на Площади? — вдруг вопросил он.       — Они, конечно, большие и сильные, но они слишком медленные и совершенно не умеют драться, — Акшок обернулась и посмотрела в сторону Нушрока.       — Ты так говоришь, словно ты умеешь, — фыркнул Министр.       — Меня отец с четырех моих лет учил себя защищать, — сказала она. — И не только. Все, что я знаю — этим я обязана ему. Моя мать умерла, когда рожала меня, поэтому он был для меня всем.       — И где же сейчас твой отец?       Акшок помрачнела.       — Он погиб, когда мне было шестнадцать лет, — угрюмо ответила она.       Министр подошел к ней, подцепил указательным пальцем ее подбородок и заставил ее посмотреть себе в глаза.       — Надо же… — пробормотал он. — Ни единой слезинки.       Акшок, которой в его тоне послышалось осуждение, вскочила.       — Потому что я их уже все выплакала! — сказала она, зло глядя в глаза Министра.       После гибели отца они с Кошкой долго друг друга не видели. Когда Акшок и Марш, так люди звали ее отца, удирали от ацтеков, то все-таки успели добежать до большого портала перемещения во времени. Их портативный портал был, увы, безнадежно испорчен, когда они еще раньше удирали от ягуара. Вообще, весь этот поход был отвратительным с самого начала. Марш втолкнул свою дочь в уже раскрывшийся портал, а сам не успел. Ацтекская стрела прошила его горло насквозь. У Акшок не осталось даже тела, которое она смогла бы похоронить — портал закрылся и, по всей видимости, был разрушен с той стороны. Они с Кошкой тогда прорыдали несколько месяцев, а потом все внезапно закончилось. Слез просто не осталось.       Нушрок вглядывался в лицо Акшок, на котором явственно читалось возмущение.       — Я это сказал не для того, чтобы осудить тебя, — осторожно произнес он. — Если тебе так показалось, прошу извинить меня.       Акшок с усилием сглотнула, пытаясь проглотить комок в горле. Похоже, она ошиблась, и Нушрок действительно не имел в виду ничего такого. В этот момент в ней словно лопнула какая-то струна, и она порывисто уткнулась Главнейшему Министру в грудь, совершенно наплевав на то, что он был, по слухам, почти самым жестоким человеком во всем Королевстве. Хуже был только Наиглавнейший Министр Абаж.       Нушрок вздрогнул, и его рука зарылась в ее волосы так, словно бы перед ним была еще маленькая Анидаг. Его раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, Акшок — преступница, и не заключена в камеру только потому, что он изучал ее. Но его наблюдения — это не повод давать ей какие-то надежды на нормальную жизнь свободного человека, Нушроки никогда не славились своим милосердием к разбойникам. С другой стороны, он сейчас перебирал своими пальцами ее волосы, они были такие густые, такие мягкие… И пахло от нее так приятно… На третьем чувстве он постарался не то, что не акцентироваться, но, в принципе, задавить его в зародыше, потому что это было хоть и мельком, но очень непристойно.       Акшок почувствовала руку Министра, зарывающуюся в ее волосы, и услышала, как бьется его сердце — сильно и быстро. Когда он отстранился, она недоуменно изрекла:       — Надо же, у вас все-таки есть сердце. А я слышала, что оно у вас каменное.       Нушрок впал в раздражение.       — Что за вздор вы говорите?! — сухо сказал он, перейдя от возмущения на «вы» и отчитывая Акшок так, как когда-то отчитывал свою дочь в те редкие разы, когда та этого заслуживала. — Конечно, у меня есть сердце, как и у всякого живого человека! Взрослая девица, а верите в такие глупые сплетни.       — Простите, господин Министр, это действительно было очень глупо, — она слегка покраснела, осознавая, что ее предположение было хамским. Ну, по крайней мере, Нушрок счел его таковым.       — В следующий раз потрудитесь следить за своими словами. Не все, что вы думаете, должно получать огласку, — строго сказал ей Нушрок.       — Да, я понимаю, простите, — а вот это было действительно целиком и полностью ее упущение, отец сто раз ей говорил, чтобы она не распускала язык и больше молчала, смотрела и слушала, чем говорила. Когда ты слишком болтлив, то прыгать во времени — смертельно опасно, болтуны обычно погибали после первых двух прыжков. А то и на самом первом, если прыгун был чертовски невезучим.       Нушрок, увидев, что Акшок на самом деле пристыжена и чувствует себя до крайности неловко, смягчился.       — Но довольно об этом, — сказал он. — Удобно ли тебе здесь? Хорошо ли с тобой обращаются?       — Да, вполне, спасибо, господин Министр, — пробормотала она, недоумевая, почему такие мелочи вдруг заинтересовали Нушрока. — Комната очень уютная, кормят на убой, а ваши купальни вне всяких похвал. Здесь какая-то хитрая система водоснабжения?       — Родники и горные ключи, — пожал плечами Нушрок. Ха, так я тебе и рассказал, подумал он, много будешь знать…       — Господин Министр, могу я задать вопрос?       — Задавай, — позволил он. Посмотрим, что ты еще захочешь узнать.       — У вас тут в море когда-нибудь купаются?       Министр пришел в замешательство: последний раз, когда он купался, был еще, когда он был подростком. И купание он всегда считал развлечением, а на развлечения у него не было времени. Анидаг никогда об этом не упоминала, а что там делают слуги, его не интересовало совершенно.       — Возможно. Сам я слишком занят, чтобы тратить свое время на такую ерунду, так что тебе лучше спросить у слуг, возможно они знают, где лучшие места для купания, — заявил Нушрок.       — По-вашему, купание — это ерунда? — Акшок с трудом подавила хихиканье. — Стоит ли становиться таким богатым, чтобы отказывать себе во всякой ерунде, господин Министр? Я всегда думала, что богатство — это путь к тому, чтобы позволять себе время от времени заниматься ерундой, с полным наплевательством на то, что по этому поводу думают другие люди.       Министр, поперхнувшись, уставился в ее лицо, пытаясь найти там признаки насмешки или чего-то подобного. Но выражение ее лица прямо-таки сияло откровенной ангельской невинностью.       — Никогда не думал об этом под таким углом, — пробурчал он. Затем встряхнулся и заставил себя подумать о других делах. — Однако, время уже позднее, не буду тебя задерживать. Спокойной ночи.       — И вам спокойной ночи, господин Министр, — прошептала она.       После этого разговора Акшок начала приглядываться к Министру, действительно приглядываться. И невольно он начал вызывать в ней уважение, с каждым днем возрастающее все сильнее. Он был, вне всякого сомнения, очень умен, прекрасно образован и безукоризненно воспитан. Кроме того, у него была железная воля и та сила духа, которую она нечасто видела в людях. Да, он весьма редко показывал свои чувства, его лицо обычно ничего, кроме высокомерия и полного безразличия, не выражало. Он никогда не смеялся, а если и улыбался, то улыбка лишь слегка касалась его губ. Однако, она быстро научилась по жестам и интонациям определять его настоящее настроение. Еще Нушрок отличался поразительной энергией. Министр был порывист и стремителен, он не ходил, а буквально летал, и сходство с полетом усугублял плащ, развевающийся за ним, словно крылья. Лошади, на которых он ездил, были тем, что называется «конь-огонь», они были горячи, с тяжелым нравом и кипящей кровью. Акшок по опыту знала, как непросто управляться с такими лошадьми, но Нушрока, казалось, это совершенно не беспокоило, он словно срастался с ними, и ни одной лошади, даже самой злобной, пока не удавалось его сбросить.       Акшок ловила себя на мысли, что ей порою хочется, чтобы Министр коснулся своим неулыбчивым ртом ее губ. Тогда она одергивала себя, полагая, что у самого Министра это вызовет отвращение. Она была для него преступницей, за ней следила вся стража в замке и вездесущая верная Асырк, опасаясь того, что Акшок сбежит. А она даже об этом не думала. Если она сбежит, то никогда больше не сможет видеть Министра, говорить с ним, одна мысль о побеге вызывала у нее раздражение. «Стокгольмский синдром у меня, что ли?» — недоумевала Акшок. Но такое обычно возникало у жертвы по отношению к своему мучителю, а Нушрок был далек от того, чтобы ее мучить. Боги, кажется, я в него влюбляюсь, уныло думала она. Единственной его слабостью, которую он тщательно скрывал, но которую она все-же заметила, было то, что Главнейший Министр совершенно не выносил высоких звуков. Когда он слышал нечто подобное, он даже не бледнел, а зеленел, и выглядел так, словно его сейчас вывернет наизнанку.       Тем временем Нушрок даже не подозревал, какие чувства вызывает он у своей пленницы. Но зато он видел, как хорошо она умеет располагать к себе людей. Все слуги в замке относились к Акшок с каждым днем все доброжелательней, даже стража. Даже всегда подозрительная и вечно недовольная Асырк. У Акшок было то, чего не было у него — жизнерадостность, дружелюбие, она была общительна, и заражала этим весь его замок. Она буквально влезала людям в душу и очень уютно там устраивалась. Еще она была весьма упряма. Ее упрямство он заметил еще тогда, когда она сидела в темнице. Акшок ненавидела платья, утверждала, что они мешают ей нормально двигаться, делают ее неповоротливой и медленной.       — Ты не можешь ходить голая! — в конце концов с раздражением сказал ей Нушрок.       После этого Акшок какое-то время ходила в задумчивости, а затем… Стала носить облегающие штаны, так похожие на его собственные, не стесняющие движений, и легкую тунику чуть выше колен с разрезами до середины бедер. После этого Нушрок имел разговор с Асырк.       — Как ты позволила ей носить подобное?! — сердито отчитывал Министр ключницу.       — Она была очень убедительна, господин Главнейший Министр! — ответила Асырк, и рассказала, как Акшок как-то вечером подошла к ней с подобным предложением.       — Послушайте, тетенька! — сказала она. — Не могу я ходить в этих дурацких платьях, они неудобные.       — Девицы обязаны носить платья! — стояла на своем Асырк.       — Но я не смогу защитить вашего хозяина в этой дурацкой одежде, если что! — весь вид Акшок выражал отчаяние.       — На то у нас есть стража, да и господин Министр сам способен о себе позаботиться!       — А если его захотят ударить в спину?! И может ли ваша стража карабкаться по почти отвесным стенам? А быстро вывести из строя человека она может? Знаю я вашу стражу, они могут только скопом налетать на человека! — возмущалась Акшок.       — А ты, значит, все это умеешь? — Асырк исходила вреднейшей отравой.       — Если бы не умела, давно была бы мертва, — убеждала ее Акшок. — Вы, тетенька, даже представить не можете, в какие переделки я попадала, ни один ваш стражник минуты не продержался бы.       — И что же ты предлагаешь?       — Вот, я тут нарисовала, — Акшок показала ей пару рисунков. — Я не буду голой в такой одежде, но и двигаться мне будет удобно.       — И ты тут же сбежишь отсюда! — фыркнула Асырк.       — Я клянусь, тетенька, у меня даже и мыслей нет о побеге, правда! — отчаянно смотрела на Асырк пленница так, что ключница, в конце концов, сдалась и прислала портниху.       И вот теперь Нушрок ловил себя на мысли, что его взгляд слишком часто задерживается на стройных ножках Акшок. И он думает о том, как бы было хорошо закинуть эти ножки себе на талию, ииии… Дальше он обрывал себя и загонял эти образы куда-то далеко, но все-таки… все-таки, это не давало ему покоя. Более того, Министр заметил, что все чаще старается оказываться рядом с этой девчонкой, ему нравился ее запах, то, как она смеется и болтает, иногда он чувствовал, как его рука так и тянется к ней, чтобы рвануть Акшок к себе и смять своими губами ее небольшой, но такой пухлый рот. Когда Министр это понял, то, вопреки всем своим желаниям, принялся держаться от нее в отдалении. Но тогда его начали преследовать страстные видения, настолько яркие и отчетливые, что это вызывало во всем его теле дрожь. В такие моменты Нушрок радовался, что за годы жизни приучил себя к тому, чтобы его лицо практически ничего не выражало, он казался спокойным и холодным и надеялся, что его порывов никто не замечает.       Он ошибался. Был в замке еще один человек, который замечал все. Анидаг всегда отличалась редкой наблюдательностью, а умом она пошла в своего отца. Поначалу это все ее возмущало. Но потом она невольно отметила, что в этой Акшок есть что-то такое, что заставляет людей чувствовать к ней расположение. Анидаг заметила, что Акшок заставляет ее, всегда такую серьезную, смеяться.       Началось это с того, что она услышала, как Акшок разговаривает со слугой по имени Бар. Слуга тот как-то застыл во дворе, уйдя в свои мысли, и Анидаг уже хотела пойти и приструнить его, как во дворе появилась Акшок. Она подошла к Бару, хлопнула его по плечу и сказала:       — Что вы стоите как поц, смущаете девушек, идемте пить газировку!       Слуга очнулся от своих мыслей и с недоумением посмотрел на нее.       — Простите, барышня, а что такое «поц»? — спросил он. И тогда она прошептала ему на ухо то, что вызвало у него смех. А Анидаг с того момента не давало покоя это слово. Она перерыла всю библиотеку, но нигде не нашла никакого упоминания о нем. Наверное, это слово не произносят в приличном обществе, подумала она. Но от этого ей еще сильнее захотелось узнать его значение.       В конце концов она не выдержала и как-то вечером подошла к Акшок, которая сидела с книжкой возле камина. Анидаг уселась в кресло рядом, и Акшок перевела на нее взгляд, прикрыв книжку.       — Хочу задать тебе один вопрос, — сказала Анидаг.       — Я вся во внимании, — ответила Акшок.       — Что такое «поц»?       Мгновение Акшок смотрела на Анидаг непонимающим взглядом, а затем прыснула.       — Я сказала что-то смешное? — Анидаг была близка к возмущению.       — Простите, госпожа, — хихикая, ответила Акшок. — Боюсь, ваш отец меня прибьет.       — Мы ему не скажем. Это будет наш секрет, — заверила ее Анидаг.       — Ну, коли так, слушайте. Поц — это один такой мужской орган.       — Мужской орган? О… Но это же… — Анидаг была шокирована.       — Неприлично, да, — ухмыльнулась Акшок, и вкрадчиво спросила. — А вам самой не надоели приличия? Разве вы не хотели бы выкинуть что-то такое, не очень приличное, но очень вас радующее? Например, пойти и искупаться голышом?       Анидаг задумалась. В сущности, Акшок была права. Иногда Анидаг казалось, что все эти великосветские правила ее душат, не дают развернуться. Временами ей так хотелось залезть на дерево или еще куда-нибудь. Или отправиться в горы с ночевкой без дуэньи…       — Не хочешь ли совершить горную прогулку? — вдруг предложила она.       — Только если вы не скинете меня с какой-нибудь скалы, — сверкнула зубами Акшок.       — Об этом можешь не беспокоиться. Если я так сделаю, отец мне этого не простит, — хихикнула Анидаг и застенчиво прикрыла рот.       — Тогда с удовольствием, — кивнула Акшок. — И, госпожа… Не прикрывайте рот, когда хихикаете. У вас чудные зубы, просто кощунство, что вы их прячете.       С этого момента Анидаг начала понимать, что в ней с каждым днем возрастает некий смутный протест и тяга к свободе. И ей это весьма нравилось.