Черный пояс по коктейльным боям

      — София Яновна, потрудитесь мне объяснить, что делает девушка за барной стойкой, — чуть ли не с порога атаковала Элеонора. Она явно была зла и не понимала, как у Софии случилась такая оплошность.       — Элеонора Андреевна, это протеже Павла Аркадьевича, — сложно было прочесть состояние генерального менеджера, ведь не так скоро она ожидала этого разговора с владельцей сети.       — Ну как же я не догадалась! Бесполезно спрашивать, куда вы смотрели… Знаю я его напор. Вот только почему сразу не сообщили мне? Ваше счастье, что это недоразумение заметили мои хорошие знакомые, а не конкуренты. Уволить немедленно! — на высокой ноте Элеонора незамедлительно оставила Софию.       Управляющая буквально плюхнулась в кресло. Как нескучно начался и этот день. Перебирая скрепки, София анализировала, что все-таки остановило перед звонком владелице. И странная штука, Даша произвела на нее сильное впечатление своим неоднозначным поступком, мгновенной реакцией, зашкаливающей уверенностью и спокойствием. Наверное, напомнила ей себя. И как бы сложно не пришлось принимать в исполнение дальнейший приказ Павла, результом остались довольны все — уже неделю София искала легальный способ оставить Дашу.       — Ты что творишь?! — чуть ли не ногой открывая дверь в люкс племянника вошла разозленная Галанова. В номер вошла не женщина — фурия, содрогая воздух, вселяя тревогу, отключая волю.       — Тетя Эля! — Павел явно не ожидал такого скорого визита любимой тетушки, но, к всеобщему удивлению, был трезв и без убийственного похмелья, поэтому настроение задалось боевое и как никогда деятельное, — В отеле все стабильно и прибыльно, что ты имеешь в виду?       — Стабильно? Милый мой мальчик, я столько лет выстраивала репутацию своего отеля…       — Нашего! — заметил, но не кстати, племянник и закинул в рот сочную виноградину, еще больше раззадорив Галанову.       — Тебе напомнить, на каких правах ты здесь? Вспоминай быстрее, раз уж трезв. Так вот, мне придется устроить тебе экзамен по международному отельному стандарту, раз уж ты потянул в стафф своих подружек, — Элеоноре потребовалось пауза, чтобы продолжить утреннюю нравоучительную программу. Вовремя сориентировавшись, Павел решил разбить свежие иллюзии тетушки.       — Даша не моя, как ты выразилась, подружка. Она мне жизнь спасла.       Элеонора Андреевна плавно опустилась на кресло в ожидании свеженького боевика о жизни любимого племянника. Все-таки более любимого, чем отельный бизнес?       — Мое материнские сердце подсказывает, что ты снова взялся за старое. Опять испытываешь судьбу? — сейчас облегчение от созерцания Павла не на больничной койке немного охладило злобу. Любопытно опять услышать историю о его отличительном поступке, а потом можно и дела отеля решать.       — А ты что именно имеешь в виду? — парень опять балансировал на грани, в любой момент рискуя разгневать тетю еще больше. Но пойманный убийственный взгляд заставил продолжить. — Ладно, ладно, пощади! В общем, у одной моей знакомой оказался очень ревнивый муж-громила. Даша каким-то чудом убедила его в том, что меня не существует в принципе. Если бы не она, ты бы сейчас лила слезы в лучшем случае над моей гипсовой мумией. Поверь, это был бы тот финал, который, повторюсь, Даша в лучшую сторону изменила, — уже с неким упреком к тетушке обратился Павел.       — Ну допустим. Твоя благодарность не могла ограничиться деньгами? Что за щедрость души в ущерб бизнесу? Твое счастье, что об этом недоразумении мне сообщили друзья. И никто не знает, успеют ли этим фактом воспользоваться наши конкуренты и обратятся ли в международную комиссию. Если еще не обратились. Поэтому либо ты увольняешь эту девочку, либо идешь на все четыре стороны и ищешь новую добрую тетю.       — Я не буду ее увольнять. Разве нет никаких вариантов. Да пусть хоть в форме официантки возле бара будет работать! — Павел знал, что тетушка уже давно приняла решение и за такое недоразумение никак его не накажет. Да что за черт?! Какие наказания, если он давно вырос?! Ему уже 31 год! Она ему не мать! Родная тетя, с 13 лет самый близкий человек, но не мать!       Парень обхватил руками голову, сел на самый край дивана, закрыл глаза и погрузился в воспоминания, накрывшие его с головой 4 дня назад после напитка, так заботливо приготовленного Дашей. Накрывшие так, что уснул он только под утро, допив уже давно остывшее молоко. Это было не волшебство, а точный выстрел в хрупкий сосуд воспоминаний, который Павел хранил закрытым очень много лет. Сам себе запрещал возвращаться в лучшие времена, пресекал все попытки алкогольным забытием.       — Так, ладно, Всю грязную работу я сделаю сама. Впрочем, как всегда. Но мы еще не договорили!       Тетушка ушла вершить судьбы и воплощать свои планы в действие, раз уж деятельности ее ставленника оказалось в отеле недостаточно. Павел же отправился туда, где днем его никто не побеспокоит, не будет выводить из себя мелочами, надуманными проблемами и тупыми просьбами.       — Милочка, вы уволены, — сходу объявила Галанова, как всегда без лишних церемоний, четко, жестко и, на редкость, не жестоко.       — Как? — одновременно разочарованно удивились Костя и Даша.       — Самодурство моего племянника не имеет ничего общего с международным отдельным стандартом. Зарплату за обработанные дни вы получите. Возможно, для вас есть другие вакансии в нашем отеле.       — Но, Элеонора Андреевна, Даша лучше других… — начал Костя о заслугах подопечной.       — Цыц, мне уже все уши прожужжали о твоей новенькой. Поэтому я даже никого не штрафую за такую сознательную оплошность и не оставляю девочку без зарплаты. Можешь, кстати, запомнить этот день. Да и ты, наверняка, не хочешь остаться без работы, как я без отеля. Так что улыбаемся и работаем, работаем. — хозяйка бросила лишь короткий оценивающий и неожиданно удивленный взгляд на Дашу, а та все равно была благодарна за лучшую неделю своей жизни.       После выписки из больницы проблемы собирались в снежный ком, который начал выдавливать остатки жизненных сил доводя девушку до крайней степени отчаяния и разочарования во всем — в любви, в жизни, в благородстве, в людях. Здесь же все сложилось как нельзя хорошо и ожидаемо ненадолго.       Кого угодно испугала бы фигура сидящего на краю крыши Павла.       — Павлик, ты все мозги пропил?! Быстро уходи оттуда! Давай поговорим! — заметно заволновалась Элеонора.       — Тетя Эля, все хорошо! — обернулся Павел и грустно улыбнулся.       — Что за глупые шуточки? Я тебя везде ищу, — начала набирать обороты машина нравоучений.       — Чтобы снова отчитать? Мне надоели эти ролевые игры. Вот совсем не смешно уже, — молодой человек встал с края крыши. Все его тело кричало об угнетенности и бессилии.       — Какие игры, дорогой? Это серьезный бизнес, а ты нет! И ты прекрасно знаешь, сколько сил вложено, чтобы все слаженно работало. А теперь ты хочешь все разрушить?       — А ты у меня когда-нибудь спрашивала, чего я хочу, что меня тревожит? Я сто раз пожалел, что поверил тебе тогда давно, когда не стало родителей.       — Павлик…       — Всем плевать! Меня! Никто! Не! Любит! — после этих слов страх завибрировал в самой глубине души Элеоноры.       — Мальчик мой, а как же мы, твоя семья? — давно уже женщина так не боялась откровений ее родных.       — Ты все еще веришь в это? Мы уже лет десять все сами по себе, моя дорогая наивная тетя. Давай честно, тебе до нас никакого дела особо и не было. Разве что к бабушке свозить, порадовать идеальной картиночкой… а в остальном, только откуп. Вместо нормального человеческого разговора — дорогая машина, вместо семейного ужина в день рождения — путевка в любую, самую дорогую точку мира. Да все мои проблемы ты решала, конечно же, деньгами и связями. И ни разу, тетя, ни единого разу ты не пыталась даже со мной поговорить, спросить, что же происходит в моей жизни… — столь эмоциональный монолог назревал уже давно, и, отходя обратно к краю крыши, Павел изо всех сил пытался сделать невозможное и объяснить свою обиду и боль.       В одно мгновение сил осталось критически мало. Четыре дня трезвых размышлений и воспоминаний излились в отчаянное откровение и новую порцию упреков самому себе в неумолимо отдаляющееся прошлое.       Каждый вечер после «проверки» Канаевой Павел заказывал вместо бутылки виски в номер стакан горячего молока, непременно приготовленный его спасительницей. Приносила обычно тоже она. Что-то было в этих жгучих карих глазах теплое, проницательное, настоящее. И эта непонятно откуда-то и зачем-то появившаяся искренность в каждом движении, взгляде, улыбке. Точно колдунья, ведь они не перекинулись даже парой слов, а понимания в ней было хоть отбавляй, что пугало Павла.       Столько загадок таила в себе обычная провинциалка. Главной же была только одна — почему, ожидая ее каждый вечер, он был трезвым до и после и разрешил воспоминаниям о той страшной весне вернуться и заново захватить его сознание?       — Как же я хочу домой… К родителям.       Стоя у входа на крышу, Элеонора впервые за много лет была до боли в сердце отчаянно растеряна. В груди вязался тугой узел тоски по любимой сестре, которой ей и самой безумно не хватало. Та трагедия навсегда изменила их семью, надев на женщину еще больше стальной брони.       Она потеряла сестру, единственную, хоть и далекую, свою поддержку и понимание. И да, она не справилась с данным давно у алтаря обещанием, испугалась, завралась, заработалась… Да что угодно! Вот только за Павликом не досмотрела, допустила вот это все дерьмо в его жизни. Недолюбила.       Собрав остатки воли в кулак, владелица отеля поспешила доделать все повисшие в воздухе вопросы поскорее, чтобы поскорее расслабиться. Изматывающий выдался день. Без предупреждения и подготовки — честный, решающий. Элеонора мечтала наконец-то закрыться в номере, расслабиться и наконец-то уделить время себе, что стало неизбежным после монолога ее любимого мальчика.       Так же и он, уже четыре вечера забирался в закрома своей памяти в поисках того момента, который проложил маршрут к самоуничтожению. из воспоминаний       В пункте помощи службы спасения, куда молчаливого и тихо плачущего подростка привели чудом выжившие соседи, уже было много народу. Каждый задавался вопросом — за что? Тогда не имели значения разрушенные дома, уничтоженное и утерянное имущество в сравнении с сотнями, тысячами разрушенных жизней.       Павле именно здесь впервые поддался общему страху перед неизвестностью, нависшей над тысячами жителей сербский столицы. Каждую секунду перед глазами всплывали образы родителей, он слышал их голоса, обрывки фраз из последнего не то разговора, не то скандала…       Родители уже почти приняли подростковый бунт взрослеющего сына и всячески старались найти способы договориться, понять, показать свою поддержку и готовность быть рядом так, чтобы было понятно. И вроде Павле все понимал, но слова срывались с губ быстрее, чем любая здравая мысль посещала его светлую голову. Взрывной темперамент, доставшийся мальчику от отца, стал обрастать новыми, еще совсем не понятыми проявлениями. И успокоение приходило теперь через пару затяжек в компании друзей, но все-таки лучше в одиночестве на крыше соседнего дома.       Закуривая сигарету, Павле всматривался в окна своей квартиры, где видел маму, с усилием вытирающую и без того сухую посуду. Наверняка она тихо плакала от того, что когда-то не сдержала себя, не поддержала в нужный момент своего любимого мальчика, а сейчас он неизвестно где и хоть бы ничего с ним не случилось.       Мама никогда не ходила в церковь. Казалось, никто не слышал как она, едва заметно шевеля губами, обращалась к высшим силам с просьбой беречь ее единственного сына. Павле лишь однажды слышал, как мама говорила сама с собой. До сих пор он не мог понять, как к этому относится. Это было странно, непонятно, многого мама не говорила ему вслух лично. Словно другая женщина иногда появлялась в их доме, пока никто не видит. Но всегда возвращалась прежняя, привычная и от нее веяло теплом и уютом. Наверняка и тогда она что-то шептала себе.       В тот поздний вечер мальчику открылась иная картина. Его родители очень эмоционально разговаривали друг с другом, может даже и ругались. Из-за него и замеченных у него сигарет. Всего раз Павле стал свидетелем скандала между самыми родными ему людьми. До него лишь долетали обрывки фраз, о маминой усталости и одиночестве в чужой стране, о папиных старания на благо семьи и необоснованных капризах жены. В то лето не получалось отправить сына в Россию на каникулы… Мальчика трясло от страха, в желудке ныло до тошноты, слезы лились нескончаемым потоком, будто оба кричали и адресовали свои претензии именно ему.       Совсем еще незрелое сознание производило ужасные выводы: это все из-за меня, меня не любят, я всегда виноват, я здесь лишний, лучше бы меня не было…       В углу за дверью маленькой комнаты в тот вечер случилась первая детская трагедия, проложившая путь к уже недетским расслаблениям. Три, два, один, курс на самоуничтожение запущен. Незаметно он улизнул из дома. Железные нити зашили открытое мальчишеское сердце, не хватило лишь капли любви.       Когда уже относительно пришедшего в себя от зловонных успокоительных капель Павле стали стандартно опрашивать, мальчик через слово повторял будто мантру: «Позвоните тете Эле».       Спустя три дня с приездом родственницы в жизни Павле изменилось все: имя, страна, семья. В Белграде навсегда осталась радость, детство, друзья, все-таки самая искренняя любовь всей его жизни — родители.