***
— Платонова, это перебор, — ошарашено вздыхает Лёша, когда я предоставляю ему список блюд для сегодняшнего вечера. — У нас же не банкет, в самом деле. — То, что ты никогда не готовил пару салатов и горячее, не значит, что это много, — бубню я, доставая из шуршащих пакетов только что купленные им продукты. — Так, а морковь по-корейски где? Мужчина, усмехаясь, поворачивает недовольную меня к себе и опирается руками о столешницу, заставляя попятиться. Его футболка на мне потрясающе неприлично задирается наверх. С утра он выглядит особенно по-домашнему. Растрепанные отросшие волосы пахнут резким ароматом шампуня, а заспанные глаза смотрят с неподдельной радостью и благодарностью. — Если будешь так делать, мы ничего не успеем приготовить, — я тыкаю пальцем ему в грудь и оставляю на щетинистой скуле невесомый быстрый поцелуй. Он отстраняется с каким-то разочарованным вздохом и весьма оптимистично хлопает в ладоши. — Ну, командуйте, мой капитан. — Сначала надо поставить кастрюлю с водой на плиту и нарезать овощи. Морковь по-корейски, кстати, оказывается совершенно бесцеремонно спрятанной в ящике холодильника.***
Спустя часа наверное три, Высоцкий почти без сил плюхается на диван, бросая на меня многозначительные взгляды. Наготавливаем мы прилично, а до прихода гостей убраться почти не успеваем, поэтому я в турбо режиме решаю устроить какую-никакую уборку, а мой не очень молодой человек чуть ли не воет от безысходности. — Ты монстр, — бубнит он, уворачивая ноги от швабры, которой не то, что полы не помоешь, а даже не изобьешь никого в порыве злости. Ручка так и норовит пополам сломаться. — Я впервые твоих друзей увижу. А они что увидят? Срач? — шиплю я, поднимая с паркета упавший виноград. — Нет, они увидят прекрасный ужин и не менее прекрасную тебя. Кстати об этом… — Блять, платье, — оглядывая себя с ног до головы, всю в соусе и специях, я понимаю, что вот так точно нельзя встречать гостей, иначе они подумают, что я в плену и из одежды у меня только старая серая футболка преподавателя. — Нужно срочно в душ, — произношу это то ли с безысходностью, то ли с ноткой истерики. — Хочешь я присоединюсь? — по-кошачьи расплываясь в улыбке говорит Высоцкий, но прежде чем он успевает нафантазировать себе пятиминутный секс в душе (времени у нас ну очень мало), в него почти летит швабра. — Нет, душа моя, сегодня мы будем заниматься не этим, — цитируя его, я хватаю чистую одежду и влетаю в ванную. Где-то на кухне разочарованно вздыхают. Хотя вздыхать тут должна вообще-то я. Быстро ополаскиваюсь, смывая с себя следы готовки, и пытаюсь привести распушившиеся от влаги волосы в порядок. Получается с большим трудом, учитывая, что из арсенала расчесок у Лёши дома один пластиковый гребешок. Надеясь, что мой потрепанный вид спасет хотя бы платье, натягиваю его и выхожу из распаренной комнаты в прохладный коридор. Опять окно открыл. Высоцкий, который только успевает выкинуть бычок в побелевший от снежинок воздух, разворачивается и с восхищением смотрит на меня. Не знаю, то ли от приличной доли кипящей воды, то ли от нахлынувшего смущения краснеют щеки. — Настя, ты… — Высоцкого, едва сделавшего два шага в мою сторону, прерывает звонок в дверь. Оказывается, друзей у него не очень много. Как и предполагалось, пришли трое. Стоя у дверного проёма, я почти неловко прячусь за Лёшей и топчусь на месте, постоянно поправляя дурацкие платье. В растянутой серой футболке было приятнее. — Здравствуй, ботаник, — улыбается высокий темноволосый паренек, на вид одного возраста с преподавателем, и с глухим звуком обнимает его, похлопывая по спине. Следом заходят двое – очередной его друг, судя по всему, со времен института, и черноволосая, красивая до невозможности, девушка, ростом чуть ниже меня. — Ну показывай давай свою, всё таки существующую, девушку, — с нетерпением отталкивая Высоцкого, говорят они почти одновременно. Я осторожно выхожу к ним, пытаясь успокоить нервно дергающийся глаз. Дыхание, к слову, тоже покидает чат. — Знакомьтесь, это моя Настя, — чуть сжимая мои плечи лепечет Лёша. В голосе его слышится то ли гордость, то ли счастье, разобрать не получается, но он, как минимум, доволен тем, что я соизволила прийти на долгожданную встречу. — Никита, — здоровается парень, осторожно потряхивая мою протянутую руку. — Приятно познакомиться. — Взаимно, — я киваю, расплываясь в приветственной улыбке. — А это Вадим и Аня, — представляет Высоцкий, почти тыкая ладонью в грудь стоящим. — Мы давно тебя ждали. Не терпелось увидеть, кто же так осчастливил нашего тихушника, — хихикает девушка, снимая куртку, и обнимает меня. Что ж, они оказываются гораздо моложе, чем я думала, и вообще совершенно не такие, как в моем представлении. Поздоровавшись друг с другом, мы отчаливаем на кухню, где уже накрыт стол и стоят пустые бокалы. Пока парни болтают о своём, разливая по бокалам вино, Высоцкий невесомо касается моей ладони под столом и бесцеремонно утаскивает её к себе на колено. Улыбается. Аня и Вадим рассказывают, что встречаются уже три года, а знакомы они все с Лёшей с их второго курса. — Я преподаю философию в колледже, — пережевывая кусок курицы говорит Никита. — Только мои студенты не такие запуганные, как у него, — фыркает парень, пихая Лёшу в бок. Я, едва не поперхнувшись от упоминания студенческой жизни, которая у меня пошла куда-то не туда, жадно отпиваю треть налитого алкоголя. — А вы как познакомились? Вопрос Анюты застаёт нас врасплох. О да, сейчас будет феерическая новость. — Настя моя студентка, — твёрдо, четко, прямо напролом, Алексей Михайлович, ничего не скажешь. Воздух из моих легких выходит с оглушительным свистом. Повисает многозначительная тишина. Нет, ну а что? Они наверное думают, что я глупая первокурсница, которая прыгнула в объятия Высоцкого в первый же день, потому что совсем не знает его предмет и хочет себе зачет автоматом получить. А тут такая ситуация, которую вообще, ну вот вообще никак нормально не объяснить за один вечер. Наше знакомство, как и начало отношений, было сумбурным, странным, прямо таки как в дешевом кино. И преподаватель, прерывая долгое неприятное молчание, рассказывает всё с самого начала. Ребята слушают, иногда заливаясь смехом, и обстановка потихоньку переходит из разряда «пиздец подкрался незаметно» в спокойную комфортную атмосферу. Рассказывать про то, как я затащила его, пьяного в щи, домой, а потом убирала последствия сильного опьянения полдня, Высоцкий рассказывать не решается. А жаль, думаю, его бы хорошо так пристыдили. Не одной же мне краснеть. Наслаждаясь тем, что мы наконец-то открыто можем обнимать друг друга и смотреть в глаза, не боясь быть пойманными как наглые воришки, я расслабляюсь, иногда даже поддерживая разговор, и замечаю, что еда со стола с космической скоростью исчезает. — Схожу за добавкой, — улыбаясь Лёше, я встаю из-за стола и топаю к холодильнику. Тихие и быстрые шаги сзади отвлекают меня от тазика с едой, который руки уже не в состоянии поднять. — Давай помогу, — смеется Аня, очевидно, над тем, как нелепо я сейчас выгляжу, пытаясь жонглировать тарелками, и забирает одну. — Спасибо, — шумно выдыхаю я, ковыряясь ложкой в салате. Девушка сосредоточенно всё расфасовывает. От неё буквально веет каким-то дружественным настроем и это очень поддерживает меня, если быть честной. — Ты не представляешь, как я рада, что рядом с Лёшей появилась ты, — она говорит это так тихо, чтобы никто больше не услышал, хотя этого и не требуется, ведь парни беседуют достаточно громко, и искренне улыбается. Мне это в какой-то степени льстит. Хоть кто-то не считает эти отношения ненормальными или странными. — Мне важно было это слышать, спасибо, — улыбаюсь я ей в ответ. Мы почти синхронно хихикаем, когда Высоцкий роняет на пол вилку и почти умоляюще взвывает «Душа моя, прости, я не специально». Кто-то напился. — Он никогда таким счастливым не был, на моей памяти, — Аня бросает беглый взгляд в сторону стола и на лице её читается неподдельное спокойствие. — Я думала, что вы будете совершенно другого мнения, — хмыкаю я. — Ну, — вздыхает девушка. — ситуация нестандартная конечно, но я вижу, как ты к нему относишься. Не хочу упоминать его прошлые отношения, но всё было совсем по-другому, поверь на слово. На душе становится как-то погано от того, что к нему могли проявлять совсем другие чувства. Мне это даже не представляется возможным, потому что Высоцкий, мой Высоцкий, который мухи не обидит, который умеет по-настоящему заботиться и быть искренним, заслуживает любовь. «Он тебя не заслуживает» Неправда, глупый Паша. — Пойдем, а то они скоро стол грызть начнут, — произносит Анюта, касаясь моего плеча, и мы заканчиваем разговор. Алкоголь быстро развязывает нам языки, так что разговоры становятся все более откровенными. Когда я рассказываю про попытки писать стихотворения и мечты однажды выпустить свой роман, оказывается, что подруга Лёши тоже давно увлекается писательством, поэтому заканчивает факультет журналистики. — Запиши мой номер, — бубнит она, убеждая меня, что метит в соавторы. Я набираю её мобильный, делая дозвон. Девушка восторженно хлопает по коленям, уже планируя, каким будет содержание только что задуманной книги. Парни смеются над нами, а Высоцкий крепко и порывисто обнимает меня, целуя в висок. — Я же говорил, она талантище, — прикрывая глаза, он откидывается на стуле. Об остальных моих талантах, таких как занятие сексом в общественных местах, мы умалчиваем. — За вас с Настюшкой, — поднимает уже наверное одиннадцатый бокал Никита. — Будьте счастливы, ребят, — заключает Вадим, звонко чокаясь в ответ. Будем, обязательно. Вечер заканчивается обменами подарками. Я свой обещаю подарить чуточку позже, потому что это только для него. Никто и не возражает, только Никита отпускает пошлую шутку, за что в него летит скомканная Высоцким салфетка.***
Ребята уходят в одиннадцать, потому что у всех с утра дела. А мне в голову совсем не кстати приходит глупая шутка. Собрались как-то три преподавателя, журналист и студентка… Как только за ними захлопывается дверь, Лёша порывисто впечатывает меня в стену, совершенно неожиданно и жадно целуя в приоткрытые губы. На вкус он слабо отдает алкоголем и скуренной половиной пачки сигарет. — Ты невероятная, знаешь? — шепчет он, сжимая мою ладонь в своей. Сердце сейчас выпрыгнет, Высоцкий! — Знаю, — я косо улыбаюсь, пытаясь устоять на ногах от такого натиска. — Но сейчас нужно убраться. Завтра ты будешь не в состоянии. Мужчина недовольно мычит, но меня-таки из своих объятий выпускает, хоть и неохотно. Когда я домываю остатки посуды и собираюсь уже хоть на минуту присесть, вспоминаю, что подарок так и не отдала. Алексей Михайлович, до сих пор докуривающий «последнюю», с его слов, сигарету, уже почти засыпает, и я незаметно проскальзываю за его спиной в прихожую, доставая из сумки заветную коробочку. — Лёша, — перекрикивая гул включенного телевизора, зову я. — Подойди, пожалуйста. Высоцкий, метнув бычок в приоткрытое окно, устало плетется ко мне, но как только видит аккуратно упакованный с ночи подарок, тут же приободряется. Словарный запас уже привычно покидает меня, не попрощавшись. Всю жизнь моей болью было произносить на праздниках тосты и не позориться. А сейчас ситуация вообще из ряда вон выходящая. Мне не хотелось желать ему банального счастья и здоровья, не хотелось долго задвигать про карьеру или отшучиваться. Мысленно я уже в сотый раз ругаю себя за то, что не додумалась хотя бы подготовиться. Гораздо спокойнее было бы знать, что в кармане лежит записка с вызубренной ночью речью, но даже она, я уверена, стерлась бы из памяти от одного его прикосновения. — Я долго думала, что сказать тебе, как поздравить, — неловко, с огромными запинками произношу я, глядя на него снизу вверх. — Просто хочу, чтобы ты знал, что ты заслуживаешь быть счастливым. Ты замечательный человек и то, какие у тебя друзья, лишний раз это доказывает, — преподаватель смотрит молча, не перебивая, и от его ласкового, такого до боли уже родного взгляда, бабочки в животе нервно треплют крыльями. — И я каждый день готова тебе об этом напоминать. Поэтому пообещай мне, а в первую очередь себе, что несмотря ни на что, ты всегда будешь улыбаться. Высоцкий молчит, очень долго всматриваясь в моё, покрасневшее от неловкости лицо. Сердце уже готово на всех парах выскакивать из груди. Хочется закричать о том, что я вообще-то тут, что нужно хоть пару слов в ответ сказать, а не стоять истуканом, ведь одна эта минутная речь для меня большой шаг, ведь я никому такого никогда не говорила. Но вместо слов мужчина нежно притягивает меня к себе, кутая в теплых ласковых объятиях, зарываясь носом в короткие непослушные волосы на макушке. А я стою, как вкопанная, не понимая, не облажалась ли я где-то со своей триумфальной речью и не наговорила ли лишнего. — Я уже счастлив, Платонова, — выдыхает он, осторожно покачиваясь и поглаживая меня шероховатой ладонью. Голос его тихий, охрипший, убаюкивает, доводит до мурашек. — Просто от того, что могу видеть тебя, слышать, любить. Любить. Глупая я, наверное, до сих пор не понимала, что могу с ним делать, не догадывалась, как мои слова, наверное, были важны для него. Чуть отстраняясь, я открываю до сих пор держащую в руках коробку, и протягиваю ему свой подарок. — Ты просил что-то памятное для нас. Надеюсь, мы вместе с тобой будем его заполнять нашей историей, — шепчу куда-то в полумрак, наблюдая за Высоцким, аккуратно листающим протянутый иссиня-черный, как его пальто, альбом. В тишине, нарушаемой только дурацким телевизором, всё выглядит настолько сокровенным, настолько интимным, что этот момент не хочется нарушать. Я присаживаюсь на табуретку, ни на секунду не отрывая от Лёши взгляда, не позволяя себе этого сделать. В груди как-то приятно покалывает от того, как он всматривается в фотографии, как меняются его эмоции, как улыбаются одни только глаза. И я убеждаюсь, что сейчас счастлив не только он.Высоцкий
Когда Настя тихонько проскальзывает с кухни, я прекрасно её слышу, когда она зовёт меня, я выкидываю недокуренный бычок, будь он неладен, когда она, моя невозможно прекрасная девочка, топчется в прихожей, сжимая в чуть трясущихся руках черную небольшую коробочку, сердце почему-то приятно щемит. Если бы кто-то год назад сказал, что я начну искренне улыбаться, громко смеяться и готовить кому-то завтрак, я бы не поверил. Оно и неудивительно. Мало кто может вытерпеть столько дерьма, сколько было в моей жизни. Пока не появляется она. Своим наивным и доверчивым альтруизмом буквально вытаскивая из мрака. И так получается, что ей невозможно надышаться, ей невозможно вдоволь насладиться, её невозможно не касаться. Когда она первый раз меня целует, порывисто, остро, абсолютно бестактно, всё меняется. Приходит едкое осознание, что я делаю всё не так, что совсем не вписываюсь в её мир, что мне там, совершенно очевидно, не место. Что я её не заслуживаю, что я её мучаю. Но впервые почувствовав на себе её отчетливо влюбленный взгляд, шлю моральные принципы к чёрту. Нутро беспрестанно кричит, что я идиот, раз думаю, что у нас может что-то получиться, но каждый раз я его игнорирую, каждый раз нахожу силы сопротивляться. И сам не до конца понимаю, что силы мне даёт она. Платонова невнятно мямлит явно неподготовленную речь, теребя в руках край ленты, бросая на меня смущенные мимолетные взгляды. И как же хочется попросить её не отводить глаза, обнять и не отпускать из этого проклятого коридора никогда и ни-ку-да. Но я держусь, дослушивая пробирающие до мурашек слова. Стыдно признавать, что надо мной, двадцатидевятилетним мужчиной, имеет такую большую власть эта девочка с каре в белом тонком платье. Стыдно, что я сам себе такое позволяю. Долго это переваривая, я обнимаю её, вдыхая аромат любимых духов с вишней, чувствуя на себе её недоуменный взгляд. Боже, да я бы сейчас всё отдал, лишь бы только она не уходила, лишь бы не отпускала, лишь бы всегда была такой и ещё куча похожих лишь бы, лишь бы, лишь бы. Настя отстраняется, протягивая мне небольшой, чуть больше ладони, альбом. И я замираю. Замираю и перелистываю его из раза в раз, пока она садится на табуретку, очевидно, очень сильно переволновавшись. Несколько наших фотографий, сделанных в этой квартире, в дебильном университете на конференции, где я даже коснуться ее не мог, а внизу каждой аккуратным почерком написанные даты. На лице расплывается широкая улыбка. Хочется закричать, что я люблю её, чтобы услышали все. И плевать я хотел на ваши моральные нормы, на запреты и косые взгляды. Мне больше ничего и не нужно. Одной рукой придерживая альбом, я опускаюсь на корточки и притягиваю её к себе, обнимая, словно в последний раз, пряча голову в её коленях, забывая о том, что ей завтра выходить на смену. Не отпущу. Моё. В голове звенит глупая ревность к её работе, отнимающей у нас почти шесть часов драгоценного времени вместе. — Я люблю тебя, — раздается где-то над ухом тихий шепот. Вот теперь точно никогда не отпущу.