***
В подъезде, оказывается, гораздо теплее, чем на улице. Снег совсем запорошил тяжёлую металлическую дверь и я едва сдержалась, чтобы не зайти обратно и не вызвать такси. Однако телефон я достала совсем не зря. На экране застыло 7 пропущенных от преподавателя. Высоцкий, судя по всему, потерял меня. Тут же перезваниваю. — Алексей Михайлович? — пытаюсь перекричать метель. Получается с трудом. В трубке слышатся помехи. — Скажите погромче, я не понимаю. — Платонова, где тебя черти носят? — практически по слогам произносит мужчина. Судя по всему, он зол. Меня это почему-то очень забавляет. — Я только что вышла от подруги и уже иду к остановке, — ноги немного путаются в сугробе и я запинаюсь. — А вообще, мне уже двадцать лет – могу и без ваших нотаций обойтись. В трубке воцаряется молчание. Кажется, я была немного резка. — Настя, — Высоцкий смягчается и громко вздыхает. — Прости, я тебе не отец, безусловно, — последнее слово он невнятно бормочет себе под нос, — но сейчас уже темно и у меня закончились пары, я могу приехать и забрать тебя на машине. Ноги останавливаются на половине пути к остановке. Голос его звучит уже не так уверенно. Он как будто... волнуется? — Стойте, — я напрягаю все свои извилины, пытаясь обдумать одну деталь, которая до этого никак не упоминалась. — На какой машине? — На моей, — он усмехается. — И если ты решишь напрячь извилины, то вспомнишь, что я уже тебя на ней подвозил. Всё, Платонова, не задавай больше вопросов, тут ехать совсем немного. Заедем за продуктами. На тебе ужин, если забыла. И шапку ты дома оставила. Голову отморозишь – не поставлю тебе экзамен, — он явно улыбается на другом конце. — Отправь адрес по смс. Я жду. — Хорошо, — отстранённо произношу я. Видимо, после беседы с Дашей мой мозг решил ждать сбой и перестал думать, поэтому я так жутко торможу. На самом деле это приятно. Приятно, когда за тебя переживают. Уже через двенадцать минут передо мной останавливается коричневый Форд. Высоцкий галантно выходит из машины и приоткрывает мне дверь. Сказать, что я чуть не поперхнулась слюной от того, насколько изящно он это сделал – ничего не сказать. Всё таки взрослый мужик с машиной это, конечно, ахиренно смотрится. — Спасибо, Платонова, — преподаватель усмехается. — Я это вслух сказала? — румянец смущения накрывает мои замёрзшие щёки. — Да ты много чего вслух говоришь в последнее время. И вообще, не смотри на меня так, будто видишь, впервые, — он легонько подталкивает меня, чтобы наконец-то усадить в салон и не обмораживать конечности на ветру. Однако я, как «настоящая леди», умудряюсь поскользнуться и, вцепившись рукой в воротник куртки Высоцкого, не очень мягко приземляюсь коленями на жёсткий лёд. В горле застывает громкий писк. Судя по всему, моим коленкам конец. Я очень сильно зажмуриваюсь, наивно полагая, что это уменьшит боль, и тут же чувствую как меня, будто ребёнка, поднимают и усаживают на переднее сиденье. — Дыши, пожалуйста, а то ты так вполне можешь задохнуться, — где-то справа от меня спокойно произносит преподаватель. Осторожно набираю в лёгкие воздух и открываю глаза. Он находится ближе, чем я предполагала. Гораздо ближе. Я чувствую его дыхание на щеке. Меня немного клинит. — Вы можете отодвинуться, пожалуйста? — почти беззвучно, одними губами произношу я. — Чтобы дышать нужен кислород, а вы его у меня отбираете. Высоцкий застывает на этом моменте, испуганно заглядывая в мои глаза, затем резко убирает руку, которая почему-то лежит на моей ноге, так же порывисто отстраняется, закрывает дверь и садится на свое место. — Дома есть аптечка? — не отрываясь от дороги спрашивает он. — Угу. На этом наш странный разговор заканчивается и остаток пути проходит в полной тишине, а я удивляюсь тому, что ощущение его ладони рядом с коленом было не таким уж и неприятным. И вроде бы убирал он её как-то нехотя. Лучше бы не убирал. Немного оценив моё состояние, преподаватель сам заходит в магазин за продуктами и возвращается с бутылкой вина. — Что? — спрашивает он, заметив мой удивлённый взгляд. — Трудный день. Еду закажу – к черту готовку. Я усмехаюсь, искоса посматривая на то, как он ведёт машину, и совершенно забываю про злоебучую рану, которая неприятно саднит на коже.***
Уже дома я, переодевшись в уютную пижаму и накинув сверху тёплый кардиган, возвращаюсь из комнаты на кухню за аптечкой. Благо, у меня есть мать, которая позаботилась о том, чтобы её травматичная дочь не умерла от потери крови при каком-нибудь глупом порезе. Джинсы, конечно, теперь не спасти. Они прилично пропитались моей кровушкой, да и две дырки на ногах выглядят не очень-то эстетично, если это не было задумано как изначальный дизайн. Плюхаюсь на диван рядом с Высоцким, который заказывает нам ужин, достаю бутылочку с перекисью и начинаю свои неуклюжие махинации. Первая капля падает на коленку и рана пузырится. Сопровождается всё это неприятной болью и приходится сильно прикусывать губу, чтобы не завизжать. Преподаватель, заметив то, как я корячусь и жалею себя, откладывает телефон в сторону и отбирает у меня все медикаменты. — Горе ты луковое, Платонова, — он вздыхает, усаживаясь на полу напротив меня, и сосредоточенно дует на рану. От этого боль немного проходит и я расслабляюсь, откидываясь на спинку дивана. — Вам бы побриться, — задумчиво произношу я, глядя на сосредоточенное лицо Высоцкого. И действительно, что-то он совсем зарос бородой. Преподаватель поднимает на меня удивлённый взгляд и только сейчас всё, абсолютно всё, что происходит, кажется мне весьма двусмысленным. Твою мать, мой препод сидит в моей квартире на полу и обрабатывает мою рану, положив свою руку на мою ногу. Странно, правда? Повисает напряжённое молчание. Видимо, не одна я понимаю, что обычно преподаватели не должны вот так заботиться о своих студентах. — Алексей Михайлович, а может я всё же сама смогу? Высоцкий нервно сглатывает, отводя взгляд, и отдаёт мне бутылёк и ватные диски. — Я пойду вино открою, — чуть осипшим голосом произносит он и уходит на кухню. А я опять думаю, что его рука почему-то совсем не казалась лишней на моём колене. С ней было куда приятнее. Тело покрывается мелкими мурашками. Блять. Через пару минут в дверь стучит служба доставки. Преподаватель забирает пакеты и относит их на кухню. — Ты же любишь японскую кухню? — спрашивает он, распаковывая запечатанную еду. Я лишь киваю, убирая все лишнее с журнального столика в зале. Недолго порассуждав, мы решили, что ужин проведем за просмотром фильма. Обычно едим мы отдельно друг от друга, потому что у меня домашка, а у него подготовка к проведению лекций и семинаров, но сегодня оба решили расслабиться. — Что ж, держи, — мужчина протягивает мне бокал с небольшим количеством вина и наливает себе. — Надеюсь, тебя не уносит с одного глотка, — усмехается он, убирая бутылку куда-то на пол, и включает телевизор. — Вы плохо меня знаете, Алексей Михайлович, — фырчу я. — Что, пьяная Платонова ещё опаснее, чем обычная? Я закатываю глаза, отбирая у него коробочку с горячей фунчозой, и показательно отпиваю вино из бокала. Его это зрелище лишь смешит. На экране медленно ползет заставка фильма. Мы наконец замолкаем. *** Когда титры заканчиваются, я, уже в полудрёме, доедаю последний кусочек какого-то странного, но приятного на вкус блюда из риса. На самом деле, Высоцкий не особо был заинтересован в просмотре, он постоянно отвлекался на телефон – то просто смотрел в экран, то набирал кому-то сообщения. Ко всему прочему, лицо его больше не выражало каких-либо положительных эмоций. Оно было напряжено и сосредоточено. Даже сейчас мужчина отстраненно пялится в угол, не обращая внимания ни на еду, ни на фильм. — Алексей Михайлович, — тихо зову я, едва касаясь ладонью его плеча. Преподаватель вздрагивает и резко вздыхает, опустив взгляд на мою руку. Кажется, я нарушила его личное пространство. — Извините, если напугала. — Всё... — он вздыхает и устало улыбается, — в порядке. Думаю, если бы все действительно было хорошо, он бы сейчас хотя бы встал с места, помог мне убрать мусор со стола и ушёл к себе, пожелав спокойной ночи на прощание. Но он этого не сделал. — Если захотите поделиться, — говорю я максимально осторожно и тихо не только потому, что боюсь спугнуть эту особенно шаткую атмосферу искренности, но и ввиду того, что небольшое количество выпитого алкоголя все же затуманило мой разум, — я всегда выслушаю, вы же знаете. Преподаватель мотает головой. — Я и так слишком много тебе рассказываю. Не думаю, что тебя это должно волновать. Мы никто друг другу. Где-то в груди неприятно колет его фраза. Сжимаю край кардигана. Не должно волновать, согласна. Но волнует. Я может и сама не понимаю почему. И бесит его постоянно переменчивое настроение, словно баба в пмс. Отворачиваю голову в сторону. Картинка перед глазами немного расплывается. Твою мать, только бы это был алкоголь. — Платонова, — хрипло зовёт преподаватель и, судя по звуку, придвигается ближе, — ты обиделась что ли? — Нет, просто что-то интересное на стене резко увидела, — огрызаюсь я, скрещивая на груди руки. Его это забавляет. Со стороны, вероятно, я выгляжу как маленький, обделенный конфетами, ребёнок. Скорее всего, так и есть. Я, словно дитё, не знаю, что происходит, чего мне хочется и что вообще не так, а злость вымещаю на того, кто сейчас рядом. Но внутри меня всё таки побеждает именно та Платонова, которая разнесет всё в пух и прах, если у неё нет настроения, которая доведёт до истерики самого спокойного в мире человека. Кроме всего прочего, этому поспособствует процент алкоголя в крови. — Смешно вам?! — я резко поворачиваюсь корпусом к нему и встречаюсь с достаточно встревоженный взглядом. — Да, вы правы, мы никто друг другу. Однако есть одно «но». Вы пока что живёте в моей квартире, вы постоянно ходите с недовольным лицом, словно у вас жизнь тут под откос идёт, вечно закрываетесь от всех со своими проблемами, а потом срываетесь на парах на студентов! — делаю небольшую паузу, чтобы отдышаться и тут же понимаю, что повышенный тон совершенно не так, как я предполагала, повлиял на Высоцкого. Теперь он был абсолютно точно зол, но останавливаться я, конечно же, не собиралась. — Я просто предлагаю вам выговориться, потому что... — Потому что что?! — врывается в мой монолог мужчина. — Потому что ты вся такая добрая Платонова, у которой своей жизни нет, так она в мою лезет? Внутри снова что-то больно колет после его слов. Я отодвигаюсь подальше, с силой стиснув рукав кардигана. Ногти из-за этого больно впиваются в руку. — Или потому что тебе меня жаль? — по его скулам, которые чуть освещаются тусклым свечением экрана телевизора, видно, насколько преподаватель напряжен. — Я не хочу загружать кого-то, в особенности тебя, своими проблемами, — уже более сдержанно, но всё ещё с некой злобой говорит он. — И не потому, что ты мне никто. — Почему? Мне наконец кажется, что я поступаю неправильно, когда вывожу его на эмоции. Но, сама того не подозревая, я делаю это не специально. У меня уже было однажды подобное чувство. Такое, когда хочется, чтобы человек обратил на тебя внимание, чтобы он хоть каплю прикрикнул, лишь бы дал понять, что ему не всё равно. Лишь бы... Блять. Это плохо кончится. Это ОЧЕНЬ плохо кончится. И мне самой это не нравится. Совершенно. То, что я делаю, что чувствую и всё, что в конце концов случится, не приведёт ни к чему хорошему. Однажды... Это уже было однажды... — Я ухожу, — произношу так тихо, что даже вблизи расслышать сложно, но он слышит. Глаза Высоцкого лезут на лоб — Куда ты собралась? — он пристально смотрит на моё лицо. Спасибо полумраку за то, что не видно того ужаса, который на нем сейчас застыл, который пришёл с осознанием чего-то важного. — На улице уже темно. Одиннадцатый час. Я молчу. Только бы не сказать больше ничего лишнего. Мне просто нужно держаться от него подальше некоторое время. Нужно, чтобы он не клал свою горячую ладонь на моё колено, чтобы не смотрел вот так, изучающе, чтобы из моей жизни исчезли его сигареты, чтобы моя кошка бежала лишь ко мне, не напоминая, что дома есть он. Только бы уйти. — Ты никуда не пойдёшь, Платонова, — говорит он мне вслед, когда я уже встаю с дивана. — Да стой же ты. Мужчина слетает с места, резко хватая мою, почему-то дрожащую, ладонь. Словно от утюга, одергиваю её, но Высоцкий славится своим упрямством. Этим мы похожи. Он быстро оказывается передо мной, закрывая собой проход в прихожую. — Я не собираюсь тебя потом искать по всем дворам. Слышишь? Даже в глаза ему смотреть боюсь. — Пожалуйста, — пересилив себя, поднимаю голову. — простите, Алексей Михайлович, я не хотела вас задеть. Такого больше не повторится. Преподаватель хмурится. — Скажи мне, почему ты такая истеричка? — на полном серьёзе спрашивает он. Я усмехаюсь. — Какая есть, — пожимаю плечами, будто капитулируя, и продолжаю буравить взглядом лоб мужчины. Сейчас он кажется выше меня на две головы. А может и на все три. Перед глазами опять предательски плывёт картинка. — Платонова, — тихонько выдыхает он мне куда-то в макушку. — Что? — похоже, я произношу это одними губами, потому что никаких звуков особо не выходит. — Настя, — уже громче зовёт он. Смотрю на его губы. К черту эту адекватность, которая впервые проснулась во мне во время чего-то неконтролируемого. Мой внутренний демон не спрашивает, чего я не хочу. Он действует по принципу: «хочу – беру». Ему бы лучше скрыться к чёртовой матери, затихнуть и поселиться в уголке помутневшего разума... Так бы и было, безусловно – успокаиваю я себя. Но не сейчас. — Не делай того, о чём пожалеешь, — заметив мой взгляд, изрекает мужчина. — Идите к черту. Привстаю на носочки, в одной руке зажав край футболки преподавателя, и на секунду останавливаюсь напротив его губ. — Не оттолкнёте меня? Мужчина цепенеет. Усмехаюсь и мягко касаюсь его губ своими. На спине горит тёплая широкая ладонь. Вот теперь точно пиздец.