Профилактика счастья

До актового зала мы с Алексеем Михайловичем идем молча. От сказанной фразы мне не по себе и даже немного стыдно. Вот к чему это было? Я изобразила крайнюю степень благодарности и преданности что ли? И почему, блин, головой не влетела в косяк? Было бы прекрасное завершение позора глупой двадцатилетней сумасшедшей. Ещё Высоцкий слишком часто начал меня по имени называть, уже даже самой страшно становится. Все-таки я ему не сестра и не подруга. Однако сообщать об этом в лицо преподавателю я не собираюсь, пусть называет как хочет, это не криминально. — Платонова, ты куда бежишь? — настороженно произносят за моей спиной, заставляя достаточно резко притормозить и медленно обернуться. — Актовый зал тут, вроде бы, — Алексей Михайлович стоит в пяти метрах от меня и пальцем указывает на дверь с соответствующей ей надписью. Вот теперь можно биться о стену в попытке самоубийства по причине невероятного слабоумия. — Да? А я думала свалить, пока не стало поздно, — изображая искреннее удивление, практически рычу я, пугая даже саму себя. — Извините, — бурчу под нос и проскальзываю в открытую Высоцким дверь. К счастью, людей тут почти нет, всего четыре человека, двое из которых сейчас тоже репетируют на сцене. До начала мероприятия часа три, так что мы пришли раньше, чем просто вовремя. Я сажусь на место в третьем ряду, рядом приземляется Высоцкий. — Долго нам ещё ждать, пока они закончат? Или сюда больше народа придёт репетировать? — среди сидящих в зале нет знакомых мне людей, хотя вроде пару раз я их замечала в толпе студентов, что естественно. — В основном будут выступать преподаватели, так что нет, — Алексей Михайлович перелистывает какие-то записи в папках и наконец находит список тех, кто участвует в мероприятии. — Ты будешь вторая среди студентов, а всего выступлений три. Проведя небольшие подсчёты, я нахожусь в шоковом состоянии. — То есть я единственная буду выступать одна, а не в паре? — смотрю на Высоцкого, стараясь поднять с пола "упавшую" челюсть. Преподаватель уверенно кивает и хмурит брови, размышляя о своём. Спорить с ним и возмущаться я не особо хочу, тем более, когда он выглядит таким серьёзным и задумчивым. Жду я сравнительно недолго. Через минут пятнадцать мне уже говорят идти за кулисы и готовиться. Высоцкий остаётся в зале, обещая оттуда подавать мне знаки в качестве какой-то помощи. Только вот теперь мне будет ещё хуже сосредоточиться, зная, что хоть один человек сто процентов смотрит в мою сторону. Как я и предполагала, всё проходит не очень гладко. Каждый новый абзац практически вылетает из моей головы, и в итоге я больше смотрю в текст, чем на "зрителей". Преподаватель не ругается, а терпеливо оказывает моральную поддержку. Из-за этого к неуверенности добавляется ещё и чувство никчёмности. — Лучше бы меня отчислили, честное слово. Я же только опозорюсь, — выходя из зала, я сжимаю папку с докладом так сильно, что она хрустит. Второй рукой хватаюсь за голову. — Без паники, — не совсем твёрдо произносит Высоцкий. Отлично, он уже и сам сомневается в том, что из меня получится что-то дельное. — Пойду освежусь, — разворачиваюсь и ухожу, а точнее почти убегаю. А забегаю я в туалет, на ходу захлопываю дверь спиной и глухо бьюсь о неё головой. Хочется проверить, есть ли в ней вообще мозг, хотя бы его треть. — Блять, блять, блять, — открываю глаза и резко затыкаюсь, увидев перед собой старосту, которая не менее ошарашенно сейчас смотрит на меня. — Юля? Девушка кивает, вопросительно вскидывая бровь. — Вставай давай, несчастье наше, — она протягивает мне руку и помогает подняться с пола. — Что с тобой опять случилось? — одногруппница помогает мне отряхнуть спину, отходит к окну и садится на подоконник. — Просто мне нужно успокоиться, — я медленно выдыхаю, включая воду из-под крана и брызгая холодными каплями себе на лицо. Это частично помогает взбодриться и почувствовать прилив сил, но не настолько, сколько мне было необходимо в данный момент. — Так пошли в буфет, чай или кофе попьём. Он вроде уже должен открыться. Я не была бы против, если бы мне не нужно было сбегать проследить за Сашей, перезвонить родителям, которые так некстати решили узнать, как у нас дела, пока я была на сцене, и найти Катю, не выходившую со мной на связь уже второй день. — Спасибо, Юль, но мне ещё нужно кучу дел успеть закончить, поэтому я побегу, — она пожимает плечами, наблюдая за моей суетой. — Но я всё равно собиралась туда сходить за кофе, так что может и тебе принести? Я буду в актовом зале. — Было бы просто прекрасно, — кажется, я стала благодарна ей раз в десять больше, чем до этого. — Спасибо тебе, Юль, ты золотко, — на эмоциях обнимаю её, пока та смеётся. — Мне уже кажется, чтобы тебя обрадовать, нужно просто покормить. Улыбаюсь и выхожу из туалета. Теперь мне нужно к Саше. Черт, для этого нужно идти на первый этаж. Как же меня это раздражает. По времени остается буквально два с половиной часа до начала этого ужаса вселенских масштабов, от которого у меня по спине мурашки бегут. Главное — не опозориться перед умными людьми и не опозорить весь университет своей отсебятиной. Пока думаю, успеваю добежать по лестнице до вахты. Тётя Лида как раз раскладывает шахматы, пока мой брат таращится в открытое окно. — Лидия Николаевна, ещё раз здравствуйте, — женщина поднимает голову и улыбается. — Настя, да, тебе ключ какой-то нужен? — она уже тянется к тумбочке с ключами, но я останавливаю её. — Нет, нет, я за ребёнком, — киваю в сторону Саши, который явно не очень радуется моему появлению и пытается что-то сказать, жестами указывая на вахтёршу. — А, ты за племянником Алексея Михайловича? — Да. Стоп. Что? Высоцкий сказал, что это его племянник? За спиной Лидии Николаевны пожимает плечами мой брат, мол, не при делах. Ладно, с этим потом разберёмся. — Да, именно за ним, — неловко улыбаюсь, пытаясь не спалиться. — Меня Алексей Михайлович попросил у него кое-что уточнить на счёт занятий в школе, так что я за ним. Да. Да уж, агент 007 из меня никакой. Но вот женщина не замечает фальши в голосе и спокойно отпускает моего брата. — Племянник? — шёпотом произношу я, пока мы отходим. — Если бы он так не соврал, я бы сидел не в тёплом помещении, а на улице на крыльце, ясно? — надулся Саня, упрямо сложив руки. — Ладно, ладно, я поняла, — подхожу к окну и щелкаю брата по лбу. Он закатывает глаза и делает вид, словно внимательно меня слушает. — Короче, если будут звонить родители, скажешь, что сейчас на лекции со мной и разговаривать не можешь. Платонов младший кивает. — После собрания можно было бы свалить сразу, но мне и Высоцкому придётся остаться, — мелкий уже хочет возразить и открывает рот, но я вовремя его затыкаю. Следующие слова произношу совсем шепотом, чтобы никто посторонний не услышал и не понял бы это совсем иначе. — Ненадолго останемся. Тем более, Алексей Михайлович нас довезёт домой на машине. Понял? Сидишь тут, пока он тебя не заберёт. — Боже мой, как всё сложно! — угрожающе хмурюсь и жестом показываю в сторону вахты. — Ладно, я понял. Ухожу. Мелкий действительно разворачивается и покорно плетётся к Лидии Николаевне, не проронив не слова. Похоже, она решила покормить его печеньем, раз мой брат так легко соглашается полдня провести с ней. Мысль о том, что Высоцкий соврал, чтобы помочь мне, резко вдарила в голову. Черт, вроде бы мелочь незначительная, а мне становится всё больше и больше стыдно. Я и так вроде достаточно попользовалась его добротой. И что, что он живёт у меня? Это не столь весомая причина для вранья. Пока думаю об этом, набираю на мобильнике номер Кати, но женщина из трубки даёт мне понять, что абонент недоступен, у Даши, собственно, тоже, как я узнаю впоследствии. — О, Настя, — слышу за спиной знакомый голос, оборачиваюсь, выключая телефон, и вижу рыжую макушку с дредами. Юля стоит в паре метров от меня, пытаясь удержать в руках три бумажных стаканчика с кофе, которым она явно не симпатизирует, потому что они яростно пытаются сбежать из её хватки. — Черт, Юля, давай помогу, — забираю у неё два стакана и мы направляемся в сторону зала. — Спасибо, — позитивно так вздыхает она, словно только что не жонглировала кипятком, причём, весьма неумело. — Высоцкий как узнал, что я в буфете, попросил и ему что-нибудь прихватить, как и добрая половина преподавателей из актового зала. Я сегодня точно обслуживающий персонал, — староста задорно смеётся, отпивая свой кофе. — Он просто волнуется, как и я, — моя неуверенность скоро загонит в могилу даже тех, кто к ней не имеет прямого отношения. Прикусываю губу и таращусь в потолок, а не под ноги. — Ладно, всё будет ок, в конце концов, не всё так плохо, — пытаюсь хотя бы улыбнуться, но этой "улыбкой" можно пугать не только детей, но и взрослых. Наконец мы приходим к месту назначения, и я пятой точкой со всего размаха толкаю большую двойную дверь. Да, моему везению можно искать могилку с деревянным крестом и оградой где-то в недрах идиотизма. Я уже говорила окружающим о том, насколько неуклюжа? Пора бы напомнить. — Блять, Платонова, — шипит Высоцкий, запрокинув наверх голову и приложив тыльную сторону ладони к носу. Я жутко туплю и краснею, поэтому стою на пороге как вкопанная, пытаясь сообразить, что сейчас натворила. Вот же... — Ой, Алексей Михайлович, вам нужно за аптечкой, — уходя обратно в буфет за напитками для остальных, заявляет староста, намекая, что это дело на мне. — Опять, — тихо проговариваю я, надеясь, что преподаватель не услышит. Но он вопросительно смотрит на меня, всё ещё держась за нос. Прокашливаюсь, переведя взгляд в сторону, и договариваю свою нелепую мысль. — Опять вам аптечка нужна. Кажется, из-за моего хмуро-задумчиво-виноватого взгляда Высоцкий начинает нелепо усмехаться. Это приводит меня в чувство. — Чёрт! Вам же обработать нужно нос, а то вон и синяк скоро будет, и кровь идёт. — Тебе тоже перекись нужна, — он показывает на мою правую руку. — Чёрт, когда я успела? — из царапины почти рядом с локтем идёт кровь, а я даже боли не почувствовала. — Сегодня точно не твой день, — преподаватель снова смеётся, а я закатываю глаза и надуваюсь как маленький ребёнок. — Тут медпункт есть на этаже. Он в соседней двери. Пошли, нужно быстро остановить кровь, — Высоцкий хватает меня за запястье и выводит из зала. Едва успеваю перехватить кофе в другую руку, чтобы хоть его не уронить. Медпункт действительно находится совсем рядом. Остаётся только достать аптечку и обработать раны. Медсестры на рабочем месте не оказывается, из-за чего Высоцкий очень тихо ругается, судя по звукам, матом. — Садитесь, сначала вам нужно помочь. Все-таки это вы ведущий, — заставляю преподавателя сесть, пока сама достаю баночку с перекисью и ватные диски, которые, судя по всему, лежат тут со времён постройки универа. Алексей Михайлович запрокидывает голову и наблюдает за моими махинациями. — Я так и не извинилась, — прочищаю горло, пока смачиваю диск перекисью. —Поэтому простите пожалуйста, я не подумала, что кто-то будет за дверью в этот момент. Высоцкий хмыкает и понимающе кивает. Главное, чтобы я сейчас перекись с какой-нибудь кислотой не перепутала и не убила нас обоих. По-моему, даже сидя на стуле преподаватель остаётся выше меня. Становится немного неловко, но я всё-таки слегка опускаю его голову и придерживаю одной рукой подбородок, пока другой обрабатываю небольшую ссадину на его носу. Я задумываюсь, серьёзно задумываюсь над тем, куда поехали родители. Почему только сейчас? До этого я, кажется, была слишком погружена в свои проблемы, что даже не замечала чувства тревоги по этому поводу. Они редко куда-то выезжают, если это не по работе. А сейчас врут, что поехали к родственникам. Поджимаю губы, хмурюсь, пытаюсь рассуждать логически, но и это сейчас не в моих силах. Они ведь соврали. Сто процентов соврали. Никуда они не торопились. И Сашу они не из-за учебы у меня оставили. Почему тогда? — Настя, — голос Высоцкого вырывает меня из размышлений, и я только сейчас замечаю, что уже пару минут держу ватный диск на его царапине, не моргая рассматривая пол. Дыхание. Я чувствую его дыхание. — О чём ты снова задумалась? Хочется сказать, что о том, какого хрена его лицо так близко, и почему он смотрит на меня так же сосредоточенно, как я на этот чертов пол. Однако мы оба молчим и выжидаем чудо. Но потом до меня доходит, что я сама наклонилась, чтобы рассмотреть место, которое буду обрабатывать. Смотрит так, словно изучает, в душу заглядывает против воли. Я же смотрю отрешенно, почти пусто. А ещё понимаю, что глаза у преподавателя больше отдают синеватым оттенком, нежели голубым. Блять. Что? — Всё, я обработала, — произношу слишком громко, резко отхожу назад и отворачиваюсь спиной к Высоцкому, доставая новый ватный диск для своей царапины. — Вы можете пока что сходить попить кофе, я сама уберу аптечку. Снова говорю слишком быстро и резко. Может потому что рану щипит. Может нет. — Спасибо, но кофе я и тут могу выпить, — очень задумчиво произносит Высоцкий и наклоняется к моему плечу. Сначала я не понимаю, зачем и дергаюсь, поворачиваясь к нему. На мой недоумённо-злой взгляд преподаватель не реагирует, даже глазом не ведёт, а просто забирает свой кофе со стола. Чёрт, он просто брал стаканчик. Нужно успокоиться. Всё же хорошо. — Может что-то всё-таки случилось? — любопытство преподавателя начинает меня жутко раздражать. Главное не сорваться. Главное не сорваться. Главное не... — Тогда я пойду, если вам сильно хочется побыть тут, — психую, вылетая из кабинета, перед этим буквально швырнув аптечку на положенное место. Кровь из царапины так и идёт, но до неё мне дела уже нет. Надо выпить кофе. Уже почти остывший кофе. Я захожу в актовый зал и делаю вид, что не замечаю Высоцкого, который заходит практически следом за мной. Вроде чувствую себя виноватой перед ним за такой резкий выпад и скачущее настроение, но эти мысли о родителях буквально заставляют меня жалеть о переезде. И почему, блять, почему я в глазах Алексея Михайловича решила вдруг отыскать новые цвета радуги? И чего я так рыпаюсь, когда он ко мне близко подходит? Нужно быть спокойнее, просто быть спокойнее. Для того, чтобы это сделать, у меня есть ещё где-то полтора часа, кажется.

***

— Платонова, эй, просыпайся, пора готовиться, — едва разлепляю глаза, как чувствую жуткое желание их снова закрыть. Я что, уснула прямо в зале? Передо мной маячит чья-то рука. Чья-то мужская рука. — Алексей Михайлович? — поднимаюсь со стула и вижу почти наполовину наполненный актовый зал. Прекрасно, я ещё и поспала перед всеми. Кстати, сколько поспала- то? — Просто ты крепко уснула, я не стал будить. Было лучше, если бы ты перед выступлением хорошо выспалась, — он помогает мне встать, и я кое-что понимаю. — На мне ваш пиджак? — кажется, спросонья до меня долго доходит происходящее. По ногам ударяет сквозняк. Я только начинаю понимать, что тут словно проветривали. — Меня не устраивала перспектива твоего заболевания, так что да, — преподаватель равнодушно пожимает плечами. Так равнодушно, что мне становится как-то неприятно. С чего бы мне вообще обижаться на него? А так, ему очень идут рубашки с закатанным рукавом. — Почитай ещё разок свой доклад. У тебя полчаса. Потом я уйду за кулисы. До начала минут сорок. — Спасибо, — хочу извиниться, но он уже уходит из зала, а я так и остаюсь на своём месте, смотря на большие двери. Что же, проебала ещё один шанс извиниться. Как-то слишком часто я прошу прощения за сегодня. Проходит как раз сорок минут, за которые я въедаюсь мыслями в каждую букву доклада, борясь с желанием сбежать, и наконец-то большие красные кулисы разъезжаются в стороны под какую-то совершенно бесячую мелодию. — Будто они идут на захват крепости, а не на сцену, — усмехается Юля, сидящая слева от меня. Я сижу с самого края, чтобы было проще уйти из зала ближе к своему выступлению. Высоцкий предупредил заранее, что за сценой мне нужно быть сразу же, как людей, которые выступают передо мной, представят. Первыми выходят какие-то абсолютно незнакомые мне профессора, якобы когда-то давно работавшие у нас, а теперь уже размышляющие в гордом одиночестве о проблемах и трудностях журналистики и современного образования. Этих старичков было точно больше пяти и каждый выступал минут по десять. Я почти уснула снова, когда в тишине голос Высоцкого озвучил начало выступлений студентов. Поджилки затряслись где-то внутри меня. Кажется, я даже неосознанно схватила Юлину руку. — Ни пуха, ни пера, — тихо шепчет она, когда я наконец поднимаю свой зад. — К черту. На сцене появляются двое — парень и девушка. Кажется, тоже второкурсники. Но мне плевать. Но мне страшно. Это вроде панической боязни сцены. Об этом я говорила практически всем, кто предлагал выступить с какой-то работой перед публикой. Я, блять, не обезьяна в цирке, чтобы перед кем-то выступать в принципе. В этот раз просто не было выбора. Студентов с докладами, не свистнутыми с интернета, не хватало. Выхожу из зала и открываю дверь, ведущую за кулисы. Меня снова достают мысли о попытке бегства. А что, подумаешь, отчитают. Хотя, чёрт, пострадаю не только я, но и другие. Ладно, тем более, я уже вижу перед собой Высоцкого, который явно чем-то обеспокоен. Судя по его взгляду, чем-то на моём лице. — Платонова, ты бледная, как смерть, если не хуже. На, выпей воды, успокойся, — он берет стакан воды со стола и силой заставляет меня взять его в сжатые на листах руки. Я залпом выпиваю всё, что там было. Привкус валерьянки оставляет приятный осадок на душе. Они что ли сразу перестраховываются, чтобы никто в обморок не грохнулся? В глазах преподавателя неприкрытое волнение и понимание. Словно он тоже боялся туда идти. — Не смотрите на меня, как на собаку из питомника, — шепчу заплетающимся от напряжения языком и хмурюсь. Алексей Михайлович пытается ободряюще улыбнуться и зачем-то отводит меня подальше от лишних глаз. — Если ты хочешь, мы ещё успеем переставить тебя в конец, чтобы ты немного отошла от этого страха, — шепчет он мне прямо на ухо, дабы не мешать выступающим и никто не услышал, заставляя сильнее напрячься. Волосы из-за его дыхания щекочут скулу. — Спасибо, Алексей Михайлович, но я справлюсь, правда, — делаю вид, будто мне все равно, хотя очень хочется, чтобы меня кто-нибудь обнял и успокоил, как маленькую девочку. Или кто-то конкретный? Мотаю головой, избавляя себя от глупых мыслей, и вздыхаю, снимая с себя пиджак и протягивая его преподавателю. — Забудь про то, кто там сидит, это простые люди, которые даже спрашивать у тебя ничего особенного не будут, им это не особо нужно. Не волнуйся, у тебя всё получится. Всё будет хорошо, — совершенно буднично произносит Высоцкий. И это помогает. Его спокойный взгляд, стальная интонация, валерьянка, так предусмотрительно накапанная в воду. Да, всё будет хорошо. — Твой выход, — говорит он перед тем, как уйти со своей соведущей на сцену. Почему-то она смотрит на меня как собака на кусок мяса — с какой-то крупицей злости. Что эта женщина от меня хочет? Так, ладно. Спокойно. Меня объявляют. Зал аплодирует. Преподаватель мельком на мгновение касается моего плеча, мягко его пожимая. Улыбаюсь. Выхожу. В лицо ярко светят софиты, из-за чего я мало что вижу. Это помогает. Не помню того, как начинаю и заканчиваю свою речь, посмотрев в листы со всеми записями всего раза четыре где-то. Это мало, учитывая то, насколько больше заглядывала в них на репетиции. Зрители снова бьют в ладони чуть громче, чем перед началом. Значит, я не облажалась? Спокойное и радостное лицо Высоцкого говорит, что нет. Всё прошло. Всё закончилось. Но я не спешу уходить, жду, когда преподаватель объявит следующих выступающих и вернётся. — Спасибо вам, — кажется, я сейчас взорвусь от переизбытка эмоций. Алексей Михайлович кивает и к чертям взъерошивает волосы на моей голове. — Я вам очень благодарна. — Молодец, Платонова, даже запнулась всего два раза, — он смеётся, заражая этим меня. На нас шипит вторая ведущая, так же сжигая меня взглядом, но я не беру это во внимание. — Можешь со спокойной душой идти и отдыхать. Ещё где-то час с лишним ждать, а потом приходи в буфет. Его сейчас готовят к последующему чаепитию, так что найдёшь меня там. Возьми ключ от моего кабинета, посиди там, если хочешь. Хорошо? Он достаёт из кармана брюк ключ с пластиковым синим брелком и протягивает его мне. Молча киваю, забираю ключ и ухожу. — Поздравляю! — с позитивным визгом встречает меня Юля и обнимает меня за плечи. Обнимаю её в ответ. Ну как ребёнок, точно. Невозможно скрыть довольную улыбку. На меня всё ещё действует раствор валерьянки, поэтому накатывает небольшая сонливость. — Спасибо, Юль, что бы я без тебя делала, да и без Алексея Михайловича, — опускаю взгляд в пол и чуть прикусываю губу, стараясь не обращать внимание на странное возникшее где-то в глубине чувство. — Да, знаешь, он так переживал за тебя, когда ты запаниковала на репетиции, — староста кивает, как болванчик и почему-то подозрительно улыбается. Почему-то меня это приятно удивляет. Почему-то... — Прекрати так улыбаться, — умоляю я её, когда мы уже доходим до кабинета Высоцкого. — Переживал, — почти неслышно повторяю для себя в сотый, кажется, раз.

***

Мы с Юлей вместе разговариваем о какой-то ерунде, будто знакомы уже миллион лет, разместившись на широком подоконнике. А ведь раньше мы редко общались, только если это не касалось учёбы. Она оказалась вовсе не такой странной, даже очень весёлой и интересной, и согласилась посидеть со мной часок. Ей я сказала, что мне критически необходимо остаться до чаепития, а Высоцкий просто дал ключ, чтобы я забрала свою сумку ну и разрешил посидеть тут недолго. Пока мы сидим и слушаем звуки жуткого ливня за окном, за дверью раздаются совершенно иные звуки. Кажется, гости уже покидают актовый зал. Значит, всё закончилось. — Ой, мне же переодеться нужно, — вспоминаю о том, что на мне до сих пор её платье и спешу уже пойти надеть свои родные джинсы. — Да ладно, завтра отдашь, а пока что оставайся в нём. Оно тебе больше идёт, — староста улыбается и слезает с подоконника. — Хорошо, я тогда дома его постираю, — она кивает, я собираю в сумку свои вещи, и мы вдвоём выходим из аудитории. Я — в буфет на поиски Высоцкого, Юля — в гардероб и домой. Едва я дохожу до буфета, слышу достаточно громкую классическую музыку, которую обычно и включают для преподавателей. Кажется, если сюда и придут студенты кроме меня, то только напиваться где-то в углу. Боже, зачем они вообще собрались тут? Не хватает того, что было в зале? Как же это раздражает. Ещё и я иду как потерянное животное, пытаясь в толпе найти глазами Высоцкого. Приходится здороваться с совершенно незнакомыми мне людьми, пробираясь сквозь это сборище людей преклонного и не очень возраста. Неожиданно меня зовут. — Анастасия, не так ли? — откликаюсь на мужской голос и оборачиваюсь, молясь, чтобы обознались. Ведь здесь же много девушек с таким именем? — Ну точно вы, — противно улыбается не самый пожилой мужчина. Ему лет сорок — пятьдесят. Он одет в темный костюм и синюю рубашку, а на лице едва заметная щетина. — Добрый день, вы что-то хотели? — спрашиваю с надеждой, что он скоро от меня отвяжется. Боже, быстрее бы Высоцкий появился, а то не нравится мне этот мужчина и его резкая заинтересованность в моей персоне. — Да, у вас был прекрасный доклад, — произносит он, делая пару шагов в мою сторону. Кажется, он уже принял. Неплохо так принял. Перегаром разит от него только так. Я пытаюсь унять нарастающую внутри панику и незаметно пячусь, проглатывая противный ком в горле. Хорошо, что здесь полным-полно людей. — Честно говоря, я удивлён, что столь юные особы пишут подобные работы. Обычно от студентов редко дождёшься серьёзных мыслей напоказ, а вот вы преуспели, — продолжает мужчина, зачем-то положив свою руку на моё плечо. Напоказ? Блять, отцепись. Отойди. Нервно поджимаю губы и смотрю в сторону дверей. Надо как-то выходить из этой ситуации. — Извините, но мне уже пора. Было приятно с вами пообщаться, — тараторю и отворачиваюсь, стараясь свалить побыстрее. Нет. Неприятно. Совершенно противно. Особенно ваше еба... — Ну Настенька, давайте потанцуем. Музыка как раз такая медленная, — он перехватывает мою руку как раз в месте царапины. Сотое "блять" срывается с моих губ вслух. Боль пронзает практически до колен. Я резко шиплю, стискивая зубы. Кажется, от этих ощущений у меня уже слёзы наворачиваются. Не думала, что всё так серьёзно. Ещё и его потная рука. Противная потная рука. Кажется, он и сам только осознаёт, что мне больно. Очень, мать его, больно. — Прошу прощения, но девушка уже обещала танец. К сожалению, не Вам, — кажется, за моей спиной появляется Высоцкий. Не очень-то и спокойный Высоцкий. Очень раздраженный Высоцкий. — Как же она обещала, если только что пришла сюда? — не успокаивается этот заносчивый индюк, задумчиво вскидывая бровь. Кажется, я уже начинаю и сама злиться. — Да, обещала, ещё до чаепития, — уверенно отрезаю я, одёргиваю руку и, положив сумку на стул рядом, подхожу ближе к Высоцкому. Мужчина спокойно отпускает меня, поднимает руки, мол, капитулирует, и так же спокойно и равнодушно уходит, словно его тут и не было. Однако он продолжает смотреть на нас со стороны. И я, и Алексей Михайлович это замечаем. Что же, видимо, спектакля не избежать. — Потанцуем? — преподаватель протягивает мне руку, а я в ответ свою. Его ладонь теплая и чуть шершавая. Ситуация выходит немного неловкой. Черт, она очень неловкая. Учитывая то, что рука Высоцкого сейчас на моей талии, я должна быть сейчас красной как помидор. А ещё мне приходится привстать на цыпочки, чтобы нам обоим было удобнее. Мы легонько покачиваемся из стороны в сторону под эту дерьмовую мелодию. Радует лишь то, что тот мужик уходит, а вокруг нас собираются такие же танцующие парочки. Места вокруг становится мало. В какой-то момент преподаватель притягивает меня слишком близко, от чего я вздрагиваю и поднимаю на него смущённый и напуганный взгляд. Слишком близко. Слишком неожиданно. Высоцкий же смотрит куда-то за мою спину. По его скулам бегают желваки. Он явно злится. — Алексей Михайлович, — непонятно для чего зову я. Он опускает голову. Мы молчим. Молчим и тупо смотрим друг на друга. Зачем, собственно? Кажется, он и сам не понимает. Я хочу что-нибудь сказать, но в голову лезет лишь желание уйти. Чувствую, как под моей ладонью вздымается его плечо. — Сильно больно? — тихо интересуется он, не отводя взгляд. Я мотаю головой, хотя чувствую эту боль каждой клеточкой тела. Кажется, снова идёт кровь. — Давайте просто уйдём, пожалуйста, — голос совсем каплю срывается, но я думаю, преподаватель этого не замечает. Плохо думаю. Он отпускает меня. — Хорошо, главное, что ничего не случилось, — Высоцкий придерживает меня за плечи, суёт в руки мою же сумку и направляется к выходу. — Пошли, заберём твоего брата и уедем отсюда наконец, — кажется, он очень даже взбешён. Неужели, что-то случилось во время выступлений? Или у него что-то произошло? Мы выходим по очереди. Сначала он с Сашей, потом я. Конспирация она и есть конспирация, ничего не поделаешь. Рядом с остановкой мне мигает коричневый Форд. Из заднего окна машет рука Платоного младшего. Всё хорошо, что хорошо кончается.

***

Ближе к вечеру брат первым уходит в душ, потом ложится спать на кровати в комнате Высоцкого, где он предложил ему переночевать, оправдываясь тем, что он сам просто временный гость, а Саша всё-таки мой брат, к тому же, спать на диване он привык. Только спать нам не очень хотелось, тем более, мне стоило бы обработать царапину нормально, что я и сделала. Пластыря у меня не оказалось, но Высоцкий нарыл у себя в чемодане пару штук и любезно предоставил их мне. Сейчас мы сидим за столом. Я пью чай, а преподаватель устало прикрывает глаза и о чём-то думает, сложив руки за головой. Он всё ещё хмурится. — Алексей Михайлович, — зову я, прерывая и без того хрупкую тишину. За окном включают фонари. Высоцкий открывает глаза и ожидающе смотрит на меня. На его лице читается едва заметная усталость. Кажется, я слишком затягиваю паузу, но мы оба успеваем о чём-то подумать. — Почему вы были так раздражены и злы, когда пришли в буфет? У вас снова что-то случилось? Взгляд преподавателя меняется. Он смотрит на меня, как на дурочку, словно я не замечаю чего-то очевидного. Однако это не помогает мне понять, в чём же дело. К сожалению, я не экстрасенс. Ответа не следует. — Опять жена? Или дело в родителях? — вопросительно вскидываю бровь и, судя по всему, не угадываю. Высоцкий хмыкает, качает головой и отворачивается. — Тогда я не знаю, — вздыхаю, встаю со стула и подхожу к раковине, выливая в неё горький чай. Буквально чувствую на своей спине прожигающий взгляд Алексея Михайловича, но стараюсь не обращать на него внимание. — Платонова... — радаётся тихое, совершенно искреннее, секундное и я оборачиваюсь, ожидая продолжения, стараясь продлить это мгновение искренности ещё на чуть-чуть. Только он молчит и, кажется, тоже устало вздыхает. — Иди спать, Платонова, — в его голосе слышится откровенная насмешка. Значит такая правда, Алексей Михайлович? Думаете, с меня хватит предыдущих искренностей и секретов? Я ещё пару секунд стою у кухонных тумб, разглядывая стену, а потом ухожу, ощущая, что упустила нечто важное, абсолютно заметное и столь странное, что обязательно раскроется мне когда-нибудь в будущем, а пока что... Пока что я остаюсь пребывать в глупом неведении того, что происходит прямо под моим носом.