Профилактика счастья

У всех нас есть что-то личное, особенное и дорогое, до чего не касаются чужие люди, иногда даже близкие. Это такой личный мир, в который нельзя впускать других, потому что тайное должно оставаться тайным. Этим может стать хобби человека, его любимое занятие или что-то другое. И когда кто-то влезает в это личное пространство, мы чувствуем жуткий дискомфорт и обиду. Нельзя переходить черту, нельзя смотреть, читать, слышать, думать даже об этом тайном мире нельзя. Он индивидуален, неприкасаем и жутко хрупок. А без него нельзя, без него не будет красок, спокойствия, душевной наполненности. Полночи я ворочаюсь в кровати, не находя себе места. То встаю на пару минут у окна, то сижу за письменным столом, опустив голову на скрещенные руки. Внутри так гложит обида на саму себя, что хочется пару раз врезать по щеке со всего размаху. Раньше я всегда внимательно относилась к тому, что принадлежит мне, и что является личным, но вчера мой мозг явно решил все за всех и отключился в самый нужный момент. Спешка порой делает не самые приятные вещи. Просыпаюсь я от громкого пения будильника, который, к слову, убегающий — на колёсиках. Подарок брата довольно сильно бесил меня временами, но выкидывать и не использовать не хотелось. Даже если он пытался меня этим нервировать. Тем более, ради моего же блага и нездорового сна... Я с трудом разлепляю глаза за письменным столом, понимая, что заснула в сидячем положении с мешками под глазами и ноющими мышцами по всему телу. Попытка разогнуться становится не самой приятной. От боли я хочу взвыть и упасть обратно или бы на пол — не важно — главное перестать ощущать неприятное покалывание. Кое-как собравшись и залив в себя практически залпом кружку крепкого кофе, я спешу на первую пару. Культурологии сегодня нет, но у Алексея Михайловича вроде столько же пар, сколько и у меня, значит, зайду либо во время перерыва, либо после занятий. До здания меня довозят родители и вездесущий младший брат, составивший приятную компанию для взаимных подъебов. Не очень радушно прощаюсь с ним и выхожу из машины. — Привет, — с порога заведения ко мне походит Катя, изначально весело улыбаясь. Но улыбка с её лица исчезает, когда она вблизи рассматривает произведение тёмного искусства под моими глазами. — Утро, я так понимаю, не доброе? — она сочувствующе пожимает губами и хмуро сводит брови. Я лишь отмахиваюсь, как-то вроде «даже не спрашивай меня об этом», и захожу в здание, отряхивая пальто от дождевых капель и бурча под нос что-то нечленораздельное и цензурное. Подруга молчит, а затем смотрит на мгновение в телефон, говорит, что нужно срочно забрать флешку у старосты и уходит в сторону аудитории, оставляя меня одну в коридоре. Первой парой у меня проходит правоведение, на котором я то устало закатываю глаза, то подпираю рукой голову, то откидываюсь назад, пытаясь хоть что-то писать. Монотонное бормотание преподавателя не было понятно практически никому из присутствующих. Получалось сосредотовиться, мягко говоря, не очень, да и хотелось не больше этого. Кроме того, сонливость так и молилась меня проспать тут хотя бы пару минут. И чем я только вчера думала, засыпая за столом? Даже кофе на организм не собирался действовать. На следующих парах мне раза два сделали замечания по поводу невнимательности, а потом ещё и вопросами завалили. И это во второй день учебы. А всё из-за кого? Правильно, новый преподаватель. Он, конечно, человек вроде нормальный, но этот странный, будто бы стеклянный взгляд, скрещенные на груди руки, громкий басистый голос и неизученный мной характер, вчерашний наезд на меня на уроке — все это так или иначе натянул наши отношения с первых минут. Наступают долгожданные последние мгновения пары, и я уже на выходе из аудитории. Люди толпятся, пытаясь быстрее проскочить в гардероб, а я во всех сил ломлюсь в соседнюю дверь, расталкивая на пути зевак и просто настырных личностей. Уже нащупываю нужную металлическую ручку и дёргаю вниз, но та не поддается, оставаясь на своем месте. Повторяю попытку еще несколько раз, а затем ударяю по двери ладонью, ловя на себе косые взгляды, и облокачиваюсь спиной о стену рядом. —Черт! — не выдерживаю и бегу к выходу, не уступая в наглости старшекурсникам. Не мог же он вот так рано уйти? Далеко — точно нет. Хватаю с вешалки верхнюю одежду и наскоро запихиваю себя в нее. Мало того, что мышцы по всему телу просто не выдерживают от нытья, так еще и испытывать бегом их приходится. Главное — найти препода и не убить. На меня, казалось, таращится уже не три пары глаз, а раз в пять больше. Теперь я уже подошла ко входной двери и выскочила за пределы заведения. Да, с моей скоростью только журналистом и быть... Он курит? Застываю через пару метров, наблюдая, как белые клубы пепельного дыма рассеиваются в воздухе, а сигарета в руке взъерошенного преподавателя тлеет и начинает больше краснеть, осыпаясь на землю. И что я до сих пор стою тут? Эта мысль доходит до меня лишь в тот момент, когда несколько людей практически сносят мою тушку в сторону прямо на ходу. — Платонова, Вы что-то хотели? — не замечаю, как преподаватель поворачивается и вскидывает бровь, затушив сигарету о перила лестницы. Сегодня он был особенно хмурым и злым, его глаза отдавали сталью и вызывали у меня холодок на спине. Волосы были взъерошены, словно он только проснулся, а губы сжаты в тонкую полоску. Хотя, может, он всегда такой? Откуда мне знать. — Здравствуйте, да, Алексей Михайлович, я вчера в вашей аудитории свой блокнот оставила. Вы его не видели? Синий такой, на кольцах, — с надеждой смотрю на препода, а тот как-то обреченно вздыхает и выкидывает окурок в мусорку. — Видел, — и вот, уже я выдыхаю с облегчением, натягивая заветную улыбку счастья на свое лицо. А вот мужчина стоит мрачнее тучи. — Сейчас вынесу, жди тут, — и он уходит, оставляя меня стоять на лестнице и светиться радостью. Мой вид его наверное раздражает. Проходит пара минут, а я так и топчусь на пороге, ожидая своего блокнота. Главное, в порыве благодатности не кинуться на препода с объятиями. Но мое внимание тут же отвлекает знакомая машина, поблескивающая серебристым цветов в свете солнечных лучей. А вот и Антон... Спрятаться мне негде, да и от Алексея Михайловича досталось бы за то, что убежала и не забрала блокнот, который, к слову, был мне очень дорог. Сжав от раздражения губы и руки в кулаки, я терпеливо наблюдала за его приближающейся фигурой, молясь, чтобы преподаватель подошел раньше и не стал свидетелем разборок. Парень ловко преодолевает перила лестницы одним лишь прыжком, чем вызывает раздпаженные взгляды, наверное, половины преподаватель кого состава. В тот момент, когда он поправляет пятерней волосы, я хочу закатить глаза и скрыться за дверями здания. Алексея Михайловича до сих пор не видно, а значит, диалога мне с бывшим молодым человеком не избежать. — Степанов, будь осторожней, практикуя паркур при мне, — выплевываю ему в лицо, вцепляясь в лямку сумки ногтями. Парень лишь усмехается, убирая руки в карманы джинс, и встаёт напротив. Даже ноги уже не выдерживают этого пафоса и желают сбежать еще сильнее. — А ты что, волнуешься? — карие глаза смотрят на меня с такой наивностью и уверенностью. Верить мне не особо хочется. Тем более, в данном случае. — Да, волнуюсь, что могу помочь упасть и пораниться, — едко улыбнувшись, я отхожу в сторону, чтобы найти преподавателя и поспешно смыться отсюда. — Да брось, — он перехватывает меня за предплечье и резко возвращает в прежнее положение. Вот это уже не очень хорошо. Выдохнув, я выживают на него смотрю. — Ты бы меня не тронула, признайся, — Антон кладёт руки на мои плечи, чуть прижимая к себе. Моё сердце не трепещет, не замирает, бабочки давно сдохли, а мозг мыслит рационально, не испытывая теплых чувств. Что он ко мне привязался-то? — Конечно, убогих грех трогать, — раздражённо шепчу я, бегая глазами по входной двери, пытаясь ее прожечь. – И заметь, я не вырываюсь, потому что сделав это, точно сломаю тебе руку, наплевав на мораль, сказанную ранее. Парень всё же отпускает меня, ну, точнее просто становится напротив и очень близко. Сцен я устраивать не хочу при всех, но этот идиот просто не отступит. Упертый баран. — Насть, ну прости меня, сколько я уже извинялся? — обреченно спрашивает он, сбросив наконец свою улыбку и став серьезным. Даже не по себе как-то от его тона. Обычно он любит нахальничать и преувеличивать. — Я пытаюсь дать тебе время остыть, но неужели этого мало? — не успеваю заметить, как оказываюсь в его объятиях, удушающе сжимающих меня до треска ребер. — Прости меня, я знаю, что виноват, что даже с днем рождения не поздравил толком, но ведь и мне плохо. Серьезно? Нашему солнечному мальчику стало плохо от выходки его бывшей девушки? Надо же! А это вообще возможно? Ну и сколько дорогуша страдал? — Отпусти меня, — уже громче говорю я, вырываясь из его тисков. — Степанов, ты за убийство сядешь, если ещё сильнее меня сдавать в своих лапищах!Пусти, тебе говорю, — в ход уже идут и ноги, но кроме темной куртки на его груди я ничего не могу разглядеть. — Послушай, я не хотел целовать её, так вышло, — чёрт, только его оправданий сейчас не хватает. Нет, пожалуй, за убийство сейчас сяду я. Как еще объяснить ему, что мне наплевать? — Ты понимаешь, она мне не оставила выхода. Выслушай меня, Настя, прошу! — Да пошел ты! Не устраивай разборки на пороге заведения! — мне все-таки удаётся выскочить из его рук и отойти на пару шагов назад. Волосы мечутся по лицу от бьющего по коже ветра, пальто складками разлетается в стороны. Только сейчас я чувствую, что моя ладонь горит. Горит от удара. Перевожу ошарашенный взгляд с Антона, который не менее шокированно смотрит на меня, потом гляжу на его красную щеку и на свою ладонь. Никогда никому не давала пощёчин. Жжёт ладонь, но мне плевать. Сжимаю кулаки, пытаясь унять пощипывание. Он заслужил. Стараюсь глубоко дышать, чтобы не наделать очередных глупостей. — Кхм-кхм, — меня прерывает настойчивый кашель со стороны двери в институт. Осторожно смотрю в ту сторону и вижу Алексея Михайловича, застывшего на пороге с моим сборником в руках. Мне хочется покраснеть от стыда и разочарования в себе. Обычно я держу эмоции и личную жизнь за пределами учебных заведений, а тут что-то пошло не так. Мужчина тоже не в восторге от увиденного, а видел он наверняка многое. — Извините, — коротко бросаю преподавателю и забираю свою вещь из его протянутой руки. — Спасибо, — спешу к лестнице, но меня снова разворачивают к себе. История повторяется. Ничего не успеваю понять, как чувствую настойчивый и грубый поцелуй. Антон с силой сжимает меня в руках, пока я с широко распахнутыми глазами наблюдаю за ним, пытаясь найти выход из ситуации. Эмоции смешиваются в кашу, но в основном мной завладевает ярость. Холодные губы парня пытаются раскрыть мой рот, грубо впиваясь и оказывая давление. Выполняю его молчаливую просьбу, на что он тут же реагирует, хоть и удивленно, но рано радуется. Со всей силы я кусаю его, отшатываясь вовремя в сторону. Степанов ругается и поспешно вытирает выступающую на губе кровь тыльной стороной ладони. На нас пялится добрая треть студентов. Меня начинает трясти, но не пойму от чего именно. — Убирайся! Видеть тебя не хочу. Жила несколько дней в спокойствии и тишине, но нет, нашему принцу надо вмешаться и испортить все, что только начало налаживаться! — С ума сошла?! — Антон переходит на крик и стремительно приближается ко мне. В его глазах пылает такой костер ненависти, что я невольно пугаюсь и впадаю в ступор, приобнимая себя руками, пячась назад. Только это не помогает. Ощущение его присутствия вблизи уже не покилает меня. Я его таким никогда вообще-то не видела. — Я тебе не мальчик на побегушках! И эти забавы и глупое молчанье мне не нужно. Мы поговорим, даже если и сейчас, плевать! Ты никуда не уйдешь! Ясно? — от этого звериного голоса мне и правда становится плохо. В ужасе распахиваю глаза, а блокнот просто выпадает из рук, когда я, как в замедленной съёмке, наблюдаю за ладонью Антона, сжимающей до боли мой подбородок. — Не набивай себе цену, милая, ты не дороже той суки, которую я вчера трахал, — цедит он сквозь стиснутые зубы и сокращает расстояние между нашими лицами, но в самый нужный момент на его плечо ложится чья-то тяжёлая рука, отпихивая назад. — Лучше бы тебе уйти, Ромео, — спокойно произносит Алексей Михайлович. И есть что-то в его взгляде такое, что заставляет шевелиться волосы на затылке. Антон теряется, не находя нужных слов в ответ. Парень лишь скидывает с себя его руку и искоса поглядывает на меня, собираясь уже что-то сказать. Опережает его басистый голос преподавателя. — Парень, хорошо бы тебе понять моё предупреждение с первого раза. У девочки будут проблемы с учебой из-за тебя, лишние сплетни и прочее, а тем более, тебе стычки с законом не нужны, так что, пока я не вызвал охранника, уйди по-хорошему, — его голос, спокойный и совершенно серьезный, чудом действует на моего "принца". Это застваляет Степанова поверить в угрозы и удалиться, задев мужчину плечом и сверкнув яростным взглядом. Алексей Михайлович выглядит так же непробиваемо спокойным и равнодушным, чему я даже удивляюсь. Вчерашнее и сегодняшнее его поведение сильно отличается. Я бы даже поверить не смогла в то, что он способен меня защитить. Благодарна ли я ему? Не особо. Ненавижу, когда вмешиваются в личное пространство и разборки, касающиеся отношений с кем-то. Начинаешь сразу чувствовать себя должной и это напрягает. Но лучше я промолчу сейчас, чем скажу хоть что-то. Опускаю голову, глядя под ноги, и тело прошибает током. Я уронила свой единственный блокнот с записями и мыслями в лужу. В гребаную грязную глубокую лужу. Вот и со мной так же. Словно окунули вместе с ним. Рвано выдыхаю, опускаясь и подбирая его, а потом, чувствуя подступивший к горлу ком, спешу быстрее уйти от лишних глаз и забыть этот инцидент. — Платонова, — окликает меня Алексей Михайлович. Я останавливаюсь, не поворачиваясь, и жду. — Свою личную жизнь оставь вне стен учебного заведения, это тебе же потом аукнется. Прикрываю на мгновение глаза, смахивая слезы, и выдыхаю холодный осенний воздух, улыбаясь сквозь боль. — Спасибо за совет, Алексей Михайлович, но я и сама об этом знала, — и поспешно удаляюсь прочь, не оглядываясь и не вспоминая больше произошедшее. На будущее это лишь послужит мне самой уроком. Держать жизнь подальше.