Правила создаются, чтобы их нарушать

— Если у тебя нет вестей с Земли, я предпочла бы оставаться одна, Кейн, — бубнит Эбби, будто угадывая, кто решился нарушить ее покой. Вестей с Земли она уже не ждет так, как ждала раньше. Теперь спешить некуда. Не отлипая спиной от стены и не поднимаясь с кушетки, она неохотно открывает глаза, когда слышит стук закрывшейся двери. — Что, никаких высокоморальных наставлений? — в его словах Эбби слышит издевку, но в голосе различает только усталость. Её они делят на двоих. — Наставляй себя сам, Кейн, это больше не моя забота. — С визита Джахи прошло уже много времени, и алкоголь — каким бы гадким он ни был на вкус — почти выветрился, оставив Эбби наедине с болезненно ясным теперь чувством вины и безысходности. На этот раз ей не выбраться. На этот раз она даже не хочет; ей кажется, что всё справедливо. Сейчас — обострённее, чем прежде — она признает, что ее муж погиб напрасно. Ее дочь — вероятно — погибла, и тоже напрасно. И все по ее — Эбби — вине. Она заслуживает того, к чему ее неминуемо приговорят. По крайней мере, она сделала все, что могла. Что бы ни было выбрано в качестве преступления — а список теперь чертовски длинный, и Эбби усмехается, подсчитывая возможные варианты — для себя она виновна в том, что не поддержала Джейка, когда он решил сказать всем правду. Ведь спустя несчетное число компромиссов с совестью тем всё и закончилось. Правдой. Ничего не говоря, Кейн проходит вглубь камеры и становится напротив кушетки. Рассматривает Эбби. Чего-то ждет. Впервые за долгое время они не спорят. Не препираются и даже не высказывают возражений. Они молча смотрят друг на друга, пока Кейн не закатывает раздраженно глаза, а Эбби, будто соглашаясь с тем, что момент изрядно затянулся, отводит взгляд и упирается подбородком в колени. — Почему ты здесь? — наконец спрашивает она, методично отметая в уме каждую из придумываемых причин. Она слишком хорошо его знает, чтобы предположить, будто он пришел злорадствовать, а для казни еще решительно рано, на Ковчеге время ночного сна. — Ты получил свой воздух, Кейн, так какого черта ты делаешь… Здесь? — ударение на последнем слове будто бы призвано подчеркнуть, как чужеродно он смотрится в ее камере. — Совет уже собирается. Тебя ждут, — коротко отзывается он, переступая с ноги на ногу, но с места не сдвигаясь. Эбби выдыхает презрительный смешок: — Показательный суд? Можно было сразу приговорить и замкнуть меня в отсеке с добровольцами. Я бы не сопротивлялась, — вставать с кушетки она не торопится. Ей даже интересно, что он будет делать дальше — теперь, когда им нечего больше делить, и три сотни невинных людей выброшены в открытый космос. Кейн протягивает руку, и она повисает в воздухе — Эбби презрительно кривит губы. Плюнуть ему в лицо было бы особенно приятно, но ей все еще нужно напомнить Совету о розовых вспышках, которые они с Джахой видели вечером. Желание напоследок сорваться на Кейна, размазать и раздавить хладнокровного подонка монотонно капает, подобно древней китайской пытке, на мозги. Наконец, Эбби сдается внутренней злости и с силой отбрасывает протянутую ей руку. На большее раскошелиться она не успевает — апатия накатывает новой волной. — В этот раз… — он медлит, будто смакуя каждое слово, делает паузу, выжидающе смотрит. Подбирает слова, проносится в голове Эбби. — Совет уже принял решение, Эбби, — внезапно его голос меняется, речь становится быстрой, но договорить она ему не позволяет. Швыряет в него подушку — та бьется Кейну в грудь, и он даже не пытается увернуться или поймать ее, позволяет поролону в грязной обивке скользнуть по животу и рухнуть в ноги. Кейн продолжает стоять, натянув губы в нитку. Он больше не говорит, и Эбби быстро подавляет любопытство: ничего хорошего она бы от него все равно не узнала; их перемирие было слишком коротким, чтобы что-то значить. — Ты сам увидишь, оно того не стоило. Рывком встав на затекшие ноги, она пошатывается и внутренне торжествует, когда Кейн делает шаг в сторону, позволяя ей завалиться обратно на кушетку. В них давно нет иллюзий друг о друге, и теперь, наконец, исчезла приторная забота, так сильно напоминающая снисхождение. Эбби это вполне устраивает. Она ненавидит Кейна так, как только способна. За Джейка. За Кларк. За каждую из трехсот двадцати жизней, которые сегодня отобрали ее руками. Будто прочитав ее все сильнее вскипающие мысли, Кейн кривит рот и самодовольно усмехается: он что-то задумал, Эбби видит, как он едва сдерживается, чтобы промолчать. Снова встав на ноги и сделав несколько шагов к выходу, она оборачивается. Демонстративно протягивает сведенные вместе руки — надевай наручники и веди, куда собирался. Говорят же, что третий раз всегда удачный, значит, теперь ей точно не спастись. — В этом нет необходимости, — качает головой Кейн, с насмешкой бросая взгляд на ее изрядно дрожащие руки, и огибает, направляясь к выходу. Эбби хмурится и растерянно потирает запястье. Что-то решительно не так, Кейн кажется сейчас каким-то другим, он чего-то не договаривает, и ей это не нравится. Напряженная, она следует за ним по коридорам, постепенно сожалея, что перебила на полуслове. — Вера могла бы гордиться тобой, — бросив слова ему в спину, Эбби замирает, будто споткнувшись на ровном месте. Кейн крупно дышит, когда нависает над ней, и Эбби готова признаться, что, возможно, перегнула палку. Его усталое и разочарованное лицо теперь наливается краской, скулы сводит от напряжения, и Эбби даже кажется, что он готов наброситься на нее прямо здесь. Но в следующую секунду Кейн отступает на шаг, бубня проклятия себе под нос. — Ты всегда умело всё портила, Эбби. Не заставляй меня сожалеть о том, что я сделал. — Он напряженно выдыхает и делает шаг в сторону, жестом призывая ее идти дальше. Дорогу она знает. Колкий комментарий о том, что сожалеть о содеянном он будет не по ее вине, замирает на губах. Эбби молча следует вперёд. Впрочем, войдя в зал заседаний, она уже не уверена, о чем именно Кейн не хочет сожалеть.