Сura te ipsum

На полдороге из супермаркета пакет с продуктами лопается, замороженные котлеты и горошек высыпаются, образовав у ног Джей веселую разноцветную горку. Парк полон запахом сырой травы и земли. Он должен бы напомнить ей детство, замирательный восторг, когда почти крутишь «солнышко» на качелях, а полоска утоптанного сандалиями песка мелькает далеко внизу. Однако вместо этого перед глазами возникает лужайка «Небесной прохлады», где уже похоронен дед. Джей подбирает свертки, всхлипывая и роняя их обратно. Она привыкла плакать тайком, поэтому её рыдания почти беззвучны; они сотрясают грудь изнутри мягкими увесистыми кулаками, требуют их выпустить. Сбросить лишнюю тяжесть, балласт, из-за которого корабль может утонуть. Как тонет сейчас мама. Что проку бесполезно распускать сопли, пора возвращаться домой, к Бобби. Раньше они частенько ссорились, пару раз даже подрались: когда Джей целовалась с Тони Абрамсом на заднем дворе, а Бобби выплеснул на них ведро холодной воды, и ещё, когда брат застукал её за цитированием компании подруг выдержек из его тайного дневника. Но теперь они не привязывают чужих шнурков к ножкам стула за завтраком, не устраивают подложных свиданий. Теперь, пока мама дежурит в больнице, они молча сидят на диване в гостиной, погасив свет, выключив телевизор — просто пытаясь разделить один огромный тошнотворный страх на двоих. Сделать его меньше и терпимей. — Вот твои котлеты. Они закатились под скамейку. Мужская рука протягивает ей упаковку, и Джей непроизвольно реагирует впечатанным годами тренировок и наставлений способом — выбрасывает вперед кулак. *** У руки довольно симпатичный хозяин — высокий темноглазый брюнет. Он осторожно ощупывает припухший нос. — Ха, хороший удар. Я… наверное, не стоило так… ээ… — Подкрадываться, — обвиняющим тоном произносит Джей. Она наконец-то сгребла непокорную еду в единственный выживший кулек, но в любой момент готова запустить ею в собеседника. — Обычно я передвигаюсь очень тихо. Наверное, надо было кашлянуть или шаркнуть ботинком, или еще что… Просто… ты плакала. — Я в порядке, — возможно, он и правда всего лишь хотел помочь, однако сейчас ей невмоготу светски общаться. Количество вещей, к которым Джей оказалась с некоторых пор равнодушна, давно превысило количество нолей в национальном долге США. Парни не стали исключением — даже Питер. «У тебя никогда нет настроения, времени на меня тоже нет. Ты постоянно торчишь в палате, неужели не понимаешь — отцу не станет лучше, если его дочь тоже заживо себя похоронит!» Она дала ему пощечину и велела убираться. Если Питер не в состоянии понять, что переживает его девушка — им незачем быть вместе. — Всякое случается. Я решил, ты ранена или испугалась. — Пугливые долго не живут. — Странные слова для молодой девушки. — А, по-твоему, девушки обязаны быть дурами? — Нет, конечно, нет. — Или беспомощными?! — Что ты… совсем наоборот. Я хотел сказать… — парень смущенно взмахивает рукой. — Видишь ли, у меня плохо получается поддерживать беседу. — Уж куда хуже, — Джей напряженно улыбается. — Впрочем, у меня нынче та же история. Я пойду, ладно? Младший брат ждет к ужину. — Провести тебя? — Я же сказала… — …что ты не глупая и не беспомощная, я понял. В таком случае, ты проводишь меня и защитишь от монстров, как тебе такой вариант? И, кстати, я — Ангел. В конце концов она соглашается. Если он вдруг начнет приставать, снова бросить вещи и выхватить из куртки шокер будет минутным делом. А поужинать можно и пиццей. *** — Привет, я дома. — Кто это с тобой? — У меня порвался пакет, а он мне помог. Мама звонила? — Звонила. Сказала, что задерживается. Ждет результаты последних анализов. Джей закусывает губу. — Понятно. На, отнеси в холодильник. А котлеты поставь на разморозку. Бобби забирает у неё продукты, но в дом уходить не торопится. — Ещё звонила тётя. Спрашивала, не хотим ли мы ночевать у неё. Обещала приехать и забрать нас. — Как обычно. — Я отказался — как обычно. Кстати, не увиливай. Ты хоть знаешь, как его зовут? Он похож на извращенца. Вокруг полно чертовых извращенцев. — Ангел не извращенец. — Точно, я не он. Привет, Бобби. — Для тебя — масса Роберт, чувак. Еще лучше — Снайпер. А твое имя для извращенца отлично подходит… — О, Боже, не начинай… Брат её игнорирует — вытянувшись во весь рост и покачиваясь с носка на пятку, он разглядывает гостя. — У него лоб как у питекантропа. Этот противней даже твоего Свитти-Питти. Где ты откапываешь таких мерзких типов, сестренка? — Ха-ха, откапываешь, очень смешно, очень… — Бобби. Отнеси. Продукты. В холодильник. Немедленно. *** Ангел провожает подростка (который даже спиной ухитряется источать презрение) удивленным взглядом: — Снайпер? Джей дергает плечом. — Бобби так прозвали из-за очков. Мол, с такими линзами ему ни к чему оптический прицел. А когда он принялся строчить памфлеты в школьную газету, еще и поэтому. По-моему, они его боятся. — Его? — Мелкий хорёк может быть довольно настырным. В прошлом году Бобби сочинил поэму в честь преподавательского состава. С пикантными подробностями. Анонимно, но, разумеется, стиль опознали все. Разразился грандиозный скандал, папа смеялся как сумасшедший — по-моему, они написали этот кошмар вместе. Воспоминание запускает зубы куда-то под сердце. Ангел явно чувствует себя неуютно, однако бормочет: — Почему бы вам и вправду не поехать к тётке? — Моя тётя — чудная женщина, но тактичностью никогда не отличалась. Она может сболтнуть много лишнего. А убивать родственников — неэтично. — Слышал об этом. — Вдобавок, я не хочу… это тяжело — видеть, как у них всё хорошо. Видеть их вместе и знать, что у нас такого больше не будет. Никогда. Её голос понижается до шепота. — Я не говорю об этом с Бобби, но он и сам чувствует. Мама, она… она слишком привязана к отцу. Мне кажется, она угасает вместе с ним. Дома в ней словно пружины натянуты: быстро все организовать, чтобы сорваться искать очередное средство, куда-то бежать, предпринимать хоть что-то. А с нами она делиться не хочет. Видно, считает, что не справимся. Но мы же справляемся! Если бы мама нам позволила… если бы только не отгораживалась! Неужели она хочет бросить нас совсем одних! Джей на миг прячет лицо в ладонях, потом отнимает их, неловко усмехается. — Мне не стоило всё так вываливать на тебя. Тяжелые времена, а поговорить не с кем. Спасибо за компанию. — Мы ведь договорились, что проводник — ты. Так что это я должен тебя благодарить. — Ты милый. Действительно милый, но… — …ты должна идти. Понимаю. Пока. — Пока. Джей прощально кивает, Ангел спускается с крыльца, но на последней ступеньке оборачивается. — В какой, говоришь, больнице лежит твой отец? *** — Чуяла, что ты объявишься. Дон не верила, но мое предвидение пока работает. Разумеется, он опасается увидеть её постаревшей. Но Истребительница будто находится вне возраста, вне молодости и старости, почти вне человеческого облика — не бывает у людей настолько огромных, мятущихся, истово сканирующих окружающий мир глаз. — Надеюсь, ты пришел не просто позлорадствовать. Пожалуйста, скажи, что у тебя есть решение проблемы. — Решение? — Ну же… какие-нибудь святые мощи, магический талисман, эликсир или философский камень, что-то же должно существовать! Разве Старшие Партнёры не презентовали тебе склад с подобными вещами? Ободок обручального кольца слишком велик для её пальцев, похудевших, истончившихся почти до бестелесности. Она теребит золотую вещицу, крутит, двигает вдоль фаланги. Вокруг снует персонал, доктора, интерны, позвякивает металл и шуршит ткань. — Пожалуйста, скажи, что знаешь средство. Просто скажи. — Баффи, извини, но я здесь случайно. Зрачки, мгновение назад пылавшие отчаянной надеждой, мертвеют. — Я везде была. Даже у твоих уродских Оракулов. Знаешь, что они мне ответили? — Что он уже получил свой второй шанс. — Точно. Это его последняя жизнь, и она закончится, как закончится. Я пыталась их убедить, я предлагала… — Жизнь за жизнь? — Он бы справился. Остался бы, ради детей — а я, я не думаю, что смогу через это пройти. Снова. Я устала ощущать в поцелуях привкус его крови. — Насколько вижу, Силы подобный расклад не устроил. Тень ресниц чертит иероглифы на впалых щеках. — Ведь и я живу взаймы. На деле мне положено быть мёртвой давным-давно. Я всё потратила, Ангел. Жизнь, силу, избранность… всё отдала. Почему же я не могу взамен сохранить свою любовь, хотя бы в этот раз? Хотя бы ещё на несколько лет? Она невидяще упирается взглядом в стену. — Почему я не могу хоть однажды спасти кого-то по собственному выбору? — А что врачи? — Пытались пересадить легкие, но они не прижились. Организм их отторгает. Никаких вторых шансов… Сейчас он держится только за счет аппаратуры. Стену сменяет имитирующий мрамор пол. — Я, конечно же, прочла историю его семьи, знала, что у него есть предрасположенность к… туберкулёзу, но не думала, что всё случится так внезапно. Так скоротечно. Мы ведь уже не в девятнадцатом веке, Боже мой! А как же достижения современной науки, которыми медицина так любит хвастаться? Клонированные клетки, ускоренная регенерация, коррекция генетических аномалий… всё напрасно, когда в игру вступает судьба. — И… как долго еще? — Не больше месяца. Это в лучшем случае. Я… я не знаю, как сказать об этом детям. Джей... очень уж она папина дочка. Всегда так им гордилась. Когда он впервые подвез её до новой школы — кожа, мотоцикл, все дела — девочки в классе наперебой интересовались, её ли это парень, весь такой крутой. Спрашивали, не из банды ли он. А она ответила: «Это мой отец». — Слушай, может, ты пока просто поговоришь с ними? О чем угодно? Наверняка они ощущают себя несколько заброшенными, раз ты днюешь и ночуешь в госпитале. Взгляд Истребительницы снова вспыхивает — теперь гневом. — А почему ты считаешь, будто вправе учить меня общению с детьми? Где же мне ещё находится, если не здесь? У него осталось слишком мало времени. И у меня — чтобы побыть рядом. Тебе этого не понять, Ангел, у тебя же времени навалом, Мистер Вечный Чемпион. Если ты сам отказался от жизни, то как смеешь измерять её ценность для других? Он встает с жесткого пластикового стула. — Пожалуй, я тут лишний. — Если не можешь помочь, лучше уходи. Она поднимается следом — маленькая, измученная, упрямая. Прежде Ангел всегда видел в ней огонь, направленный на него. Согревающий, путеводный. Но иной огонь просвечивает сейчас сквозь плотскую оболочку, растворяя сиянием любые морщины. Иной огонь, иная страсть. Этот огонь ни крохи не оставил от его Баффи. Она давно сгорела в нем без остатка. И все же он делает еще одну попытку: — Я бы мог… Она останавливает его мгновенно, не дослушав: — Нет. — Спроси его. — Нет. Я знаю ответ не хуже. Следующая фраза дорого дается его самолюбию, однако Ангел её произносит: — Он — не я. Разницы практически не будет. Она мотает головой. — Будет. Для нас обоих. И я не могу убеждать его пойти на это, не после того, как чувствовала его душу. Лишиться её — хуже смерти. В этом-то ты, надеюсь, разобрался за три столетия? *** Старинная нефритовая шкатулка летит в сторону двух сине-золотых фигур. — Я пришел просить… — Исцеления. Мы знаем цель твоего визита. Мы не постигаем причин твоей просьбы. — Ну, Спайк всё же мой родич… — Ответ неверен. — Почему? — Он получил девушку, которую ты считал своей. Получил награду, которой добивался ты. Думаешь, мы поверим в твою жалость? — Я вовсе не… — Мы напрасно теряем время. Да, время. Он забыл — время течёт, сыпется песчинками сквозь узенькую стеклянную талию, и если не сумеешь убедить золотых истуканов, никто не перевернет часы. — Попытайся ещё. — Тогда — ради Баффи, это сработает? — Ответ неверен. Ты для неё — потерявший значение фактор, Ангел. Ты — закрытая навеки дверь. И спроси себя — неужели та, которую ты встретил сегодня, по-прежнему тебя волнует? Неужели ты стоишь перед нами лишь ради памяти о былом? Уходящих в бесконечность коридор за спинами Оракулов напоминает ему о зеркалах, слой за слоем снимающих с тебя кожу и плоть, беспощадно обнажающих суть. Когда-то они с Кэйти баловались, ставя мамино в серебряной оправе напротив большого венецианского. Он пугал сестрёнку, крича: «Вон ведьма, вон она! Сейчас она тебя схватит!», внезапно прикасался холодными пальцами к шее, чтобы послушать ее визг. А потом — что ж, потом пришло настоящее чудовище. — Итак, ради кого же ты нас беспокоишь? Ангел стискивает кулаки. — Та девочка, Джей. Она плакала в темноте… Ей ведь всего шестнадцать. Их дети — разве справедливо лишаться родителей так рано? Разве справедливо, что страдают невинные? Не грешники, не злодеи. Они — только дети, им страшно оттого, что будущее немилосердно к ним! Лица Оракулов бесстрастны. Конечно, дети — никто для Сил. В отличие от старших, они не представляют интереса. Не воины, не избранники, не легенды. Какой прок Силам помогать? — Они не заслужили этого. Никакой ребенок не заслуживает стать сиротой. — Ответ принят. Он правдив. — Значит, вы поможете? — Ничто не дается даром. Что ты предлагаешь взамен? — Я могу выполнить поручение. Особенное поручение. — Этого мало. Что ж, он и не рассчитывал на лёгкий успех. — Как насчет моего предназначения? — Сделка между тобой и Силами расторгнута, расторгнута кровью и предательством. Или ты собрался шантажировать нас новым Апокалипсисом? Не выгорело. Тогда — последний шаг? — Моя жизнь. Я согласен пожертвовать собой. — Ты мёртв, Ангел. О какой жизни идет речь? Ты не можешь отдать то, чего не имеешь. У тебя ничего нет. Просьба не будет исполнена. Раньше он бы устроил тут погром. Кричал и возмущался, раздробил бы несколько мраморных плиток и, возможно, вытряс бы согласие. Раньше он мог поспорить с любым противником, но сейчас ощущает только предельное изнеможение. Его время закончилось, его огонь погас. «Эй, Большой-и-Мрачный, подай знак — ты меня слышишь вообще? Только попробуй это игнорировать» Будто знакомые лица пытаются разглядеть тебя сквозь запыленное окно. «Ангел, дружище, мы в тебя верим. Ты все сделаешь как надо. Потому что уже давно пора» Голоса из глубин коридора, из глубин вечности. «Так что иди и добивайся своего. Это я тебе говорю, королева Си, не какая-то лузерша» «Жизнь весомей смерти, понял, приятель? Понял?» Кажется, да. *** Ритуалы вызова демонов редко бывают приятными и возвышенными. Обычно они грязны, отвратительно пахнут и оставляют после себя кучу хлопот: как спрятать внутренности козы, куда вылить жертвенную кровь, чем свести с пола пентаграмму. Однако то, что он вычитал в своде японских жрецов о вызове демонов Мора — куда хуже. Ангел трагически вздыхает. Казалось, после выступления в «Каритосе» его ничто не напугает. Но это… брррр. Правую ногу сюда, теперь поворот, хлопнуть в ладоши, по кругу, присесть, подпрыгнуть… Ладно, петь для демона он с горем пополам приноровился, но танцевать, чтобы демона приманить? О… а приманка-то подействовала! Может, Спайк прав? Может, надо было в балет податься? — Ну, иди сюда, ты, самурай недоделанный! Поворот, отскочить, ударить. Присолить. Пока ошеломленный демон отряхивается, Ангел прыгает и впивается в морщинистые складки под шлемом. С Гамильтоном прокатило, так почему нет? Зеленая жидкость с привкусом йода выплескивается все неохотней — и когда клыки, резко укоротившись, соскальзывают с прокушенной шеи Мора, приходит осознание. *** Мраморный коридор пуст. — Эй, кто-нибудь! Ему холодно. Холод ощущается совсем иначе, чем сутки назад — не просто досадной помехой, грозящей ломотой в суставах и замедленными движениями. Холод может убить. Его теперь запросто может убить что угодно, однако нужно нечто определённое. — Посланники, чтоб вас! Хотите считать меня низшим существом — считайте! Но мне теперь есть чем заплатить! У меня есть товар для сделки! Рассмотрите, удостоверьтесь! Жизнь за жизнь, честно? Он по-прежнему никого не видит и не слышит. Холод и камень, только холод и камень. И, лишь шагнув обратно в обыденный мир, ощутив рвущий горло кашель, понимает, что плата принята. «Месяц, — мелькает мысль. — Мне умирать еще целый месяц. Где же лучше всего умереть?» *** Увы, для смертников не составляют путеводителей. Путеводители составляют для туристов. «А было бы забавно», — размышляет Ангел, листая глянцевые странички. У него полны карманы таблеток, ингаляторов и бумажных салфеток, дурнотная слабость периодически подкашивает ноги. Скалы Мохер на побережье окутывает нежная дымка. Серое, зелёное и немножко коричневого — какой контраст с калифорнийскими пейзажами! Полузабытое, стёртое до состояния сна, зыбкой грёзы чувство. Воздух влажен и заставляет через каждые пять шагов отхаркивать жидкость из легких. «Голуэй — административный центр графства, порт на берегу залива Голуэй, в устье реки Корриб. Промышленность ориентирована на нужды сельского хозяйства (производство шорных и железоскобяных изделий, а также удобрений). Имеются предприятия лёгкой промышленности (трикотажные и шляпные), производится мебель» Дивно. Купить себе напоследок шляпу? Или скамеечку для ног? «Во второй половине июля в Голуэе проводится самый известный в Ирландии музыкальный фестиваль. Проводятся также фестивали театрального искусства и поэзии, проходят известные Голуэйские скачки». Пожалуй, без скачек и театрального искусства он тоже как-нибудь обойдется. «Достопримечательности: церковь св. Николая…» *** — Давно не виделись, отец. На удивление, церковное кладбище сохранились почти полностью. Чуть больше мха и чертополоха, чем следовало бы, но признаков заброшенности нет, спасибо всё тем же туристам. Он садится, прислонившись к соседнему кресту, и опускает веки. Буря в груди немного успокаивается. Полуденная летняя тишина обволакивает могилы, клевер и шмелей над ним. — Надо же — не думала, что однажды увижу завершение твоего спора. Дарла, мягко ступая, выходит из-за дерева. Её наряд вбирает окружающие краски, светлые волосы растворяются в солнечных лучах. — Мальчишки взрослеют медленно. — Но взрослеют. — Всё равно этого недостаточно. Она присаживается подле него, стирает бисеринки пота со лба. — Ты опять убегаешь от реальности, мой Ангел. — Я умираю чужой смертью, хотя мог бы жить вечно. — Существовать. Ты хотел сказать: существовать вечно. — Я… — Не ворчи. Правды это не изменит. Благородно жертвуешь собой ради чужих детей, но как насчет нашего ребенка? Он не хочет слышать очередные упрёки. Он хочет, чтобы вернулась тишина. Однако Дарла пытливо заглядывает ему в лицо. — Неужели ты настолько боишься быть плохим отцом, что не желаешь видеть сына? Ангел сбрасывает её руку. — У Коннора всё в порядке. Я ему не нужен. Такой отец никому не нужен. — Ты думаешь, он тебя стыдится? Сердится на тебя? — Я заслужил. — Но ведь ты не проверял! Откуда такая уверенность? Неужели тебе мало одной ошибки? Он невольно прослеживает глазами надпись на надгробии. «Любящему отцу…» — Я и сам — всего лишь позорное пятно на отцовской репутации. — Зато он тебя любил — ты просто не смог принять этого. Принять чью-то любовь всегда трудней, чем смириться с ненавистью. Зеленая блузка или зеленый мох? Соломенные прядки или сухая трава? Ангел не уверен. Он ни в чем уже не уверен, но именно эта неуверенность отчего-то кажется ему единственной твёрдой опорой во Вселенной. — Я больше не дам тебе сбежать от жизни, дорогой. Не надейся. Давно пора сделать всё правильно. *** Народу собралось куда больше, чем он рассчитывал. Пресыщенные культурными событиями ньюйоркцы заполнили залы художественной галереи, будто любопытные подростки. — Нравится? — Это ведь ваши картины, не так ли? Они чудесны! — Лестно слышать. — На афише написано, что «Постскриптум»** — ваша первая персональная выставка. Но вы же… мм, я хотела сказать… — Немножечко пожилой? Не смущайся. Так уж вышло, что я слишком много времени потратил на пустяки. Вижу, ты заинтересовалась этим портретом. — Он мне напомнил одного человека. — Да? — Только не смейтесь! Женщина на нем похожа на мою маму. Ну, не совсем, а вот когда мама была моложе… Ой, я ведь не представилась, невежливо с моей стороны! Вообще меня зовут Джойселин, но это жуть как тяжеловесно, правда? Так что для друзей я — Джей. — Лиам. Ты тут с ними? — С друзьями? О, нет! Я тут с дядей и тётей. Мы с братом у них гостим, и тётя Дон решила вывезти нас «проветриться». Джей фыркает, взметнув вокруг себя облачко русых кудрей. — Она у нас прямо невозможная активистка. Дядя куда спокойней. Он считает, что отдыхать надо дома на диване, а набегаться всегда успеешь.  — Ваши родители, наверное, очень заняты, раз не смогли поехать с вами? — О, мы с Бобби просто решили дать им время побыть вдвоем. Мой отец недавно вернулся из больницы. Всё было более чем серьезно, мы практически не надеялись… короче, пусть устроят себе второй медовый месяц, а я уж как-нибудь вытерплю охоту за впечатлениями. — Эй, Джей! — Дядя, не дразнись. — И не думал. Дон тебя ищет, хочет что-то показать. — Уже бегу! Было очень приятно побеседовать с вами, Лиам. А это мой дядя Коннор. — Я вижу. Что ж, до свидания! Пауза. — Здравствуй, пап. Давно не виделись.