Вечный сон

Когда минутная стрелка бесшумно начала свой третий круг, напряжение, царившее в студии, достигло своего предела. – Черт, это слишком даже для него, – бросил Каору сквозь зубы и, резко поднявшись, устремился к двери, на ходу доставая сигарету из наполовину опустошенной пачки. – Может, что-то случилось? – предположил Тошия, в очередной раз набирая один и тот же номер на мобильном телефоне. – Вряд ли что-то серьезное, – отозвался Шинья, стараясь придать голосу как можно более спокойную и уверенную интонацию. – Случилось то, что я тринадцать лет терпел выходки этого фрика, и вот сегодня мое терпение лопнуло, – Каору вышел из комнаты, хлопнув дверью, словно хотел поставить жирную точку в конце последнего утверждения. Некоторое время в комнате висело странное оцепенение, словно все прислушивались – стих ли ураган, или это было временное затишье, но вот Дай, наконец, поднялся, взял куртку и устремился вслед за Каору. Выйдя из комнаты, он нагнал его и пошел рядом. – Я так не могу. Поеду к нему и сам все выясню, – сказал Дай. Он уже собирался обогнать Каору и проследовать к выходу из здания, но рука лидера тяжело опустилась на его плечо. – Даже не вздумай. Дай обернулся и остановился. – Каору, я должен… Каору смерил его ледяным взглядом и, кажется, еще крепче сжал пальцы. – И слышать ничего не хочу. – Я уже все решил. Поговорим завтра. На секунду Каору, кажется, потерял самообладание, и его голос прозвучал, как раскат грома. – Черт возьми, Дайске, неужели я непонятно сказал? Дай сердито посмотрел на него, но лишь молча вывернулся и пошел вперед. Каору затянулся сигаретой, постоял пару секунд в какой-то прострации и догнал его. – Постой. Послушай. Дай лишь раздраженно отмахнулся от сигаретного дыма, но не остановился. – Подожди. Я и сам вижу, что сегодня все идет наперекосяк, но мы хотя бы можем сделать то, что в наших силах. Дай замедлил шаг и взглянул на Каору уже спокойнее. – Именно это я и пытаюсь сделать, Као. Кажется, голос Каору стал немного мягче. – Я знаю, Дай. Но в данный момент ты больше нужен здесь. Без него мы, конечно, не сможем закончить песню, но, по крайней мере, допишем несколько партий. Дай остановился и с горечью вздохнул. Каору продолжал: – Если бы это было в первый раз, я сам бы все бросил и поехал к нему. Но ты и сам понимаешь, что мы вряд ли можем что-то сделать. По крайней мере, сейчас. Дай нехотя отозвался: – Ну хорошо. Он направился обратно к двери, а Каору прислонился к стене и снова затянулся. – Готовьтесь. Я докурю и приду. Будь то день или вечер, в доме Кё шторы всегда были задернуты наглухо. Так было весь последний месяц, если не больше. Почтовый ящик все заполнялся конвертами и газетами, а когда там не осталось места, их начали складывать рядом, пока не стало понятно, что их все равно никто не заберет. Окна смотрели на улицу темными пустыми провалами. Дом не выглядел заброшенным – скорее, жизнь там неожиданно остановилась в каком-то одном мгновении, словно неведомое бедствие настигло его обитателей, и они вынуждены были в спешке уйти, оставив недопитый чай и тепло своих прикосновений. Только иногда, в спальне, под ворохом одеял можно было заметить еле уловимое движение, и едва ли раз в день кокон покрывал разверзался, и человек, скрывающийся там, сомнамбулически передвигался по тихим комнатам. Следы вели на кухню и в ванную, редко – на улицу, в остальном же дом был вечно объят тяжелым, монолитным спокойствием. Надвигался очередной вечер, и темнота, вечно царившая в доме, становилась еще плотнее. Все по-прежнему пребывало в оцепенении и неподвижности, поэтому неожиданный стук в дверь, раскатившийся по дому, был словно оглушительный грохот. Конечно же, на стук никто не отозвался. Дверь открылась, и вошедший медленно проследовал по коридору, заглядывая в дверные проемы темных комнат, и вот, наконец, остановился на пороге спальни. – Ты опять не закрыл дверь. Я говорил тебе закрыть, когда уходил в прошлый раз, – в голосе звучала скорее забота, чем укор. В ответ не донеслось ни шороха, ни звука. – Я хотел прийти к тебе днем, но Каору настоял на том, чтобы я остался до конца записи. По-своему он прав, конечно. Мы должны были сегодня закончить песню. Помнишь, я говорил тебе? Слова снова повисли в тишине, словно натолкнулись на невидимый барьер, который отделял кровать и того, кто на ней лежал, от всего остального мира. Темноволосый мужчина, стоявший на пороге, прошел в комнату и осторожно протянул руку к одному из одеял. – Кё… ты спишь? Стоило ему приподнять край одеяла, как из-под него высунулась татуированная рука и потянула его обратно на себя. – Сплю, – глухо раздалось изнутри кокона. Дай чуть ослабил хватку, но руку не отпустил. – Что такое, что-то случилось? Ты заболел? Или просто спишь? – Просто сплю, – отозвался голос с такой интонацией, словно все, что происходило, было совершенно обычным, заурядным явлением. Дай снова потянул на себя одеяло, и теперь это не вызвало сопротивления – видимо, любое усилие было для Кё мучительным. Вокалист лежал на кровати в джинсах и футболке, согнув ноги в коленях, закрыв глаза другой рукой. Дай присел рядом, глядя на него с грустью. – Почему ты сегодня не пришел в студию? Я же говорил тебе, что ты нам очень нужен. – Кажется, я забыл. В тоне Кё не чувствовалось ни интереса, ни сожаления. – Мы звонили тебе, наверное, раз сто. Телефон ты, конечно, тоже включить забыл. Последнюю реплику Кё вообще оставил без ответа. Дай тоже замолк, но через несколько секунд продолжил говорить, не сдерживая эмоций в голосе. – Расскажи, что происходит. Могу ли я как-то помочь тебе? Я же вижу, что тебя что-то гнетет. Почему ты не хочешь ни с кем поделиться? Я знаю тебя, Кё, я знаю, что ты сложный человек, но даже если это очередные твои духовные искания, стоит ли от всего отказываться ради них? От всей своей жизни? Кажется, Кё снова хотел промолчать, но, видимо, что-то в голосе Дая его тронуло, поэтому, помедлив, он все-таки отозвался: – Все в порядке, Дай. Не переживай за меня. Дай горько усмехнулся: – Даже не надейся на это. Кё, наконец, убрал руку от лица и повернулся к Даю. В полумраке комнаты его темные глаза казались еще темнее. Взгляд был глубоким и в то же время каким-то пустым. – Все нормально. Поверь мне. Некоторое время Дай молча смотрел на Кё, прислушиваясь к собственным чувствам, которые в этот момент боролись у него в душе. Ему хотелось одновременно и убить Кё, и обнять. – Есть хочешь? Я захватил с собой кое-что. Пакет в коридоре. Давай принесу. Кё изобразил слабое подобие улыбки, которая словно тень промелькнула на его лице, и тут же исчезла. – Нет, спасибо. Не хочу. Дай, тем не менее, резко встал с кровати и устремился к двери. – Отказ не принимается. Поешь, пока не остыло. Он принес пакет с ресторанной едой и протянул Кё плошку риса и палочки. Кё нехотя приподнялся на кровати и забрал у него рис. Некоторое время он сидел без движения. Дай принялся рассказывать ему о том, что происходит в студии, как продвигается работа над новыми песнями, но Кё, кажется, не проявлял к его рассказу особого интереса. Он слушал его, не перебивая, но мысли его были совсем далеко. Впрочем, Дай с облегчением отметил про себя, что Кё все-таки съел немного риса, а большего он пока и желать не мог. Через несколько минут Кё отдал Даю и наполовину не опустошенную миску и снова свернулся на кровати. Дай прервался на полуслове и озадаченно посмотрел на него. – Ты так мало съел. Обещай мне, что потом доешь. Последняя фраза повисла в воздухе, оставшись без ответа. – И пожалуйста, Кё… Прекращай свое затворничество. Мы все тебя очень ждем. Дай ощутил, как непроницаемая тишина снова заполняет комнату. Ему стало неуютно. – Скажи мне, что хотя бы подумаешь об этом. Ты меня слышишь, Кё? Дай склонился над вокалистом и по его спокойному дыханию догадался, что тот снова погрузился в сон. – Нарколепсия – это заболевание центральной нервной системы, характеризующееся сложными расстройствами сна, – Тошия сделал паузу, многозначительно посмотрев на Шинью, и вновь повернулся к монитору. – Нарколепсия имеет четыре основных проявления: резкая дневная сонливость и приступы внезапного засыпания, каталепсия – приступы внезапной слабости на фоне сильных положительных или отрицательных эмоций, сонный паралич – состояние полной неподвижности после пробуждения, галлюцинации при засыпании и пробуждении. Тошия откинулся на спинку стула и принялся бегло просматривать страницу, зачитывая самые, на его взгляд, значимые моменты. – Нарколепсии подвержены молодые люди в возрасте от двадцати до пятидесяти лет, преимущественно мужчины. Шинья сидел рядом с ним и сосредоточенно смотрел на экран, не говоря ни слова. Тошия продолжал: – Больше всего случаев заболевания нарколепсией зафиксировано в Японии... Вообще смотри, все сходится. Сейчас еще почитаем. Тошия открыл десяток страниц, выцепляя какие-то новые детали. – Предполагается, что болезнь носит наследственный характер. Нарколепсия может проявляться только одним из вышеперечисленных симптомов. К сожалению, нарколепсия неизлечима. Прочитав последнюю фразу, Тошия отвернулся от монитора и тяжело вздохнул. – Вот скажи мне на милость, и что нам теперь делать? Шинья помедлил с ответом, словно подбирал нужные слова, а потом задумчиво проговорил: – Я вижу, действительно, многое сходится. Но что-то подсказывает мне, что причина того, что происходит с Кё, все-таки в другом. Тошия посмотрел на него с удивлением. – А, по-моему, все очевидно. Это не просто депрессия или очередной приступ социофобии. Никакие уговоры и убеждения на него не действуют. Теперь я почти уверен, что это болезнь. Шинья мягко возразил ему: – Мне кажется, тут все сложнее. Ни с того, ни с сего такие вещи не происходят. Все это результат каких-то изменений в его внутреннем мире, которые мы просто не замечали. И, возможно, не всегда хотели замечать. – Постой, ты о чем? – в голосе Тошии чувствовалось непонимание. – Мы всегда принимали его таким, какой он есть. Никогда не лезли ему в душу и не пытались его изменить. По-моему, так для него было лучше всего. – Да, это так. Но теперь не стоит удивляться тому, что мы не можем понять, что с ним происходит. Когда он резал себя на сцене, разрушал себя, писал новые тексты, с каждым разом все мрачнее и мрачнее, что мы делали? Ничего. Продолжали играть. Тошия задумался над его словами и в итоге проговорил: – Возможно, если бы мы поступали по-другому, пытались как-то влиять на него или давить, все было бы еще хуже… – Пожалуй. Но, думаю, он все-таки не болен. Я уверен в том, что все, что он делает, он делает совершенно сознательно. Скорее всего, он совершает нечто вроде побега от реальности. Возможно, это просто очередной этап его существования. – Может, и так, – пожал плечами Тошия. – Но я, в любом случае, не собираюсь просто сидеть и ждать непонятно чего. Пусть ты и говоришь, что это не болезнь, а все равно словами тут уже не поможешь. И если к врачу он не пойдет – а он к нему не пойдет – значит, я сам приведу к нему доктора. И мне абсолютно наплевать, что он на это скажет. Я не хочу становиться его сиделкой, как Дай, или упорно делать вид, что ничего не происходит, как Каору… – Ну и чем же таким увлекательным в рабочее время занимается ритм-секция? После упоминания своего имени лидер тотчас же появился за спиной у Тошии и Шиньи, словно возник из-под земли. Тошия даже вздрогнул от неожиданности. – Никогда больше не делай так, черт побери… Мы с Шиньей говорили о том, как помочь Кё. Каору склонился к монитору и, пробежав глазами по строчкам, нахмурился и холодно усмехнулся. – Невозможно помочь человеку, если он не хочет помочь себе сам. Надеюсь, вы закончили. Мы должны еще раз записать вступление. Тошия хотел было что-то возразить, но Каору развернулся и вышел из комнаты, словно хотел показать, что разговор на эту тему окончен. Через несколько дней Кё перестал реагировать даже на тех, кто к нему приходил. Он явно находился в сознании, но ни с кем не говорил. Дай по-прежнему пытался занимать его рассказами, просил его встать, хоть что-нибудь съесть, но Кё просто молчал и смотрел неподвижным взглядом куда-то в пустоту. И казалось, будто взгляд на самом деле был направлен вовнутрь, а не вовне, словно Кё бился над какой-то неразрешимой задачей и все не мог найти нужный ответ. Максимум, чего можно было добиться от него – короткие, обрывочные фразы. Слова, пропитанные болью и горечью. «Оставь меня». «Пожалуйста, уходи». «Оставьте меня в покое». Тишина, заполняющая дом, становилась настолько оглушительной, что любому человеку, который туда попадал, невольно хотелось зажать уши руками. Это было невыносимое ощущение, словно гул, который нельзя было вытравить из головы, рвал барабанные перепонки. Темнота сгустилась настолько, что, кажется, стала подобна покрову, окутавшему все, до чего она могла дотянуться. В ней можно было утонуть, как в толще воды, опускаясь на дно, когда давление уже готово раздавить ослабевающее тело. Все слова, которые слышал Кё, были подобны отголоскам каких-то неясных звуков, словно на поверхности воды тускло светились блики далекого солнца. Слова просто не долетали по ту сторону сознания, как будто между ним и миром разверзлась огромная темная бездна. Конечно же, он боролся. И ворох одеял с шумом обрушивался на пол, но тело, скованное слабостью, безвольно лежало на голой кровати, изогнувшись в неестественной позе марионетки. Приходилось напрягать мышцы, пока к ним не возвращалась спасительная чувствительность, до боли впиваясь ногтями в кожу и сдирая ее, словно цепляясь пальцами за край пропасти. Тогда боль даже спасала, удерживая сознание от ухода в глубины кромешного делириума. Эти битвы выигрывались на грани поражения. Но после них телом владела такая слабость, что можно было только смотреть, как меняются оттенки теней, заполняющих комнату, или как сочатся болью случайные раны. И в какой-то из этих моментов оцепенения ему показалось, будто кто-то лег с ним рядом, обняв со спины, и прошептал что-то теплое, манящее, призывное и в то же время очень опасное. «Пойдем… пожалуйста, пойдем. Давай уйдем отсюда, Кё». Но был ли это кто-то из внешнего мира или, напротив, кто-то из мира тишины и пустоты, завладевшего всем вокруг вплоть до его собственного тела, он так и не мог понять. Голос Каору в телефонной трубке прервал мрачные размышления Тошии, который вот уже несколько минут находился в полной прострации. – Алло, Тотчи? Где ты сейчас? – Боюсь, тебе не понравится то, что я скажу. Тошия еще раз, без особых надежд, постучал в закрытую дверь, но за ней по-прежнему было тихо. – Я стою перед домом Кё. Со мной здесь специалист из центра лечения расстройств сна. Но дверь закрыта, и внутри тихо. И Кё не отвечает на звонки. Некоторое время в трубке не слышалось ничего, кроме помех, но потом Каору все-таки отозвался: – Я понял. Уезжайте. От удивления Тошия чуть не выронил телефон. – Ты в своем уме? А если с ним что-то случилось? – Я сам обо всем позабочусь. – Ну уж нет. Думаешь, я смогу спокойно сидеть дома и ждать новостей? Голос Каору сорвался на крик: – Завязывай со своим гребаным альтруизмом! Вали домой! Я знаю, о чем говорю. Не успел Тошия что-то ответить, как в трубке уже раздались гудки. Доктор украдкой посмотрел на часы и деликатно спросил: – И что же мы будем делать, Хара-сан? Тошия продолжал гипнотизировать взглядом то дисплей телефона, то закрытую дверь, и только задумчиво проговорил: – Даже не знаю. Не прошло и получаса, как к дому Кё подъехала машина Каору. – С дороги, – скомандовал Каору, отодвинув от дверей доктора и Тошию. Он со всей силы долбанул по двери ногой и прорычал: – Ну все, засранец, тебе не поздоровится. – Позвонить в полицию? В скорую? – взволнованно спросил Тошия, который все это время не находил себе места. Каору промолчал. Он осмотрел дверь, которая была слишком тяжелой для того, чтобы просто сбить ее с петель, и через газон направился к окнам. На ходу он обернулся и крикнул Тошии: – Не ходи за мной. Если что-то случилось, я сразу тебе сообщу. Каору поднял с земли камень и высадил стекло. Подтянувшись на руках, он отодвинул защелку, на которую закрывалось окно, и распахнул его. Через несколько секунд он уже исчез за шторами, словно темнота дома поглотила его. – Если ты думаешь, что я буду тебя уговаривать, как другие – ты ошибаешься! – Каору шел по коридору и орал в никуда, озираясь по сторонам в поисках Кё. Он щелкал по всем выключателям, чтобы избавиться от мерзкого ощущения заброшенного, нежилого пространства, которое сразу возникло у него, стоило ему попасть в дом. – Хочешь бросить все, чего ты достиг – валяй! Я сам не потерплю в группе такого слабака. Он открывал все занавески, чтобы выгнать из своего угла каждую мертвенную тень, притаившуюся там. – Хочешь сдохнуть – это твой выбор. Мог бы найти более быстрый способ. Наконец, Каору добрался до спальни, и именно на ее пороге ему стало действительно страшно. – Кё? – позвал он негромко, прежде чем войти. Он взялся за ручку и повернул ее, но и эта дверь оказалась закрыта. Внутри у него все похолодело. – Твою мать, Кё, скажи хоть одно гребаное слово! Каору прислонился к двери и нервно сглотнул. Варианты дальнейшего развития событий проносились у него в голове один за другим, и каждый из них был хуже и страшнее прежнего. Он усилием воли вытеснил уродливые образы из своего сознания и уже готов был пуститься на поиски инструментов, чтобы выломать дверь, как вдруг из глубины спальни раздалось глухое «Уходи!»… Конечно же, голос принадлежал Кё, но в нем появились какие-то странные незнакомые интонации. В нем было что-то глухое, хриплое… что-то похожее на рык. Каору испытал и злобу, и облегчение. – Слушай сюда, засранец. Я не дам тебе сидеть здесь вечно. Если завтра же ты не выйдешь из дома, я выволоку тебя силой. И буду силой тащить до гребаной студии. Или больницы. Или психушки. Только не думай, что я прощу тебя за то, что ты делаешь! Каору со свей силы ударил по двери кулаком и стиснул зубы от боли. – Ты для меня – пустое место! Как и любой, кто так просто отказывается от своей цели. Разве не ты говорил, что хочешь превзойти всех вокалистов на свете? Разве не ты говорил, что хочешь достичь таких высот, которых не достигал ни один певец? – Уходи! – раздался из-за двери нечеловеческий рев, похожий на рык раненого дикого животного. – Я сам не в восторге от этой реальности, но не собираюсь проигрывать ей. Она бросает нам вызов, и я отвечаю. Потому что я знаю, что я должен сотворить реальность, которая будет гораздо лучше этой. А не прятаться от нее в собственном сознании... – УХОДИ! – раздалось в третий раз, и дверь содрогнулась от удара, обрушившегося на нее с другой стороны. Каору невольно отшатнулся, перевел дух и ответил, на этот раз совершенно спокойно: – Я ухожу, Кё. Он вышел из дома, и к нему тут же бросился взволнованный Тошия. Доктор, который был с Тошией, уже уехал. – Ну как, он в порядке? – спросил Тошия обеспокоенно. – По крайней мере, он жив. Это все, что я знаю, – сухо бросил Каору и направился к машине. Свет горел в доме всю ночь, только окно спальни по-прежнему зияло пустой глазницей, словно там был последний оплот темноты, ее сердце. Время шло к рассвету, но тьма не желала уступать свои владения, поэтому трудно было увидеть очертания предметов, находящихся в комнате, отличить живое от неживого, заметить еле различимые движения. Было слышно, как, превозмогая слабость, затворник поднялся, выпутываясь из сетей удушающей плотной черноты, заполняющей легкие подобно свинцу. И вот он с усилием сделал вдох, так, что спазм полоснул грудную клетку, выждал несколько секунд… И в следующее мгновение по дому раскатился такой силы рев, словно множество голосов слились в агонии страшной боли смерти или рождения. Кажется, вздрогнули стены, а темнота забилась по углам пустых комнат. В этом крике было столько настоящей боли, будто все дни забвения соединились в одном, завершенном и совершенном моменте. В этом звуке было столько мощи, словно их издавало не человеческое существо, а силы, которым оно осмелилось заглянуть в глаза. Эхо прокатилось по дому, как волна, сметающая все на своем пути, и все стихло. На следующий день Шинья встретил Тошию у входа в здание студии, победоносно улыбаясь. – А я все-таки был прав, Тотчи. Тошия смерил его усталым взглядом и без особого энтузиазма спросил: – И в чем же ты, интересно, был прав? После событий прошлого вечера он и места себе не находил, поэтому и наутро напоминал лишь свою блеклую тень. – Я же говорил, что то, что происходит с Кё – это просто этап. Период, который он должен пережить. – Да какая к черту разница. Объяснений может быть много, а на деле все остается по-прежнему, – горько бросил Тошия, не особенно настроенный на содержательные беседы. Он отвернулся и медленно поплелся в студию. – Так вот, все закончилось, – сказал Шинья. Тошия остановился и посмотрел на него с недоумением. – Что закончилось? – Весь этот кошмар. Кё вернулся. Тошия смотрел на Шинью, и было видно, что лицо его меняется на глазах. Боль в глазах не ушла, но губы задрожали, расходясь в широкой и радостной улыбке. Когда они появились на пороге студии, они увидели, что Кё сидит и увлеченно перебирает какие-то листы с нотами и текстами, погруженный в работу. Рядом с ним стоит Дай, улыбаясь во всю физиономию, и вся эта картина кажется настолько естественной, близкой и знакомой, словно то же самое происходило и вчера, и позавчера, и не было этого жуткого месяца тишины и неизвестности. Единственное, что бросалось в глаза – странная худоба Кё и несколько бинтов, выглядывающих из рукавов его куртки, но главное, что он все-таки был здесь, и он был прежним. Заметив Тошию, Кё слегка улыбнулся и поднял руку в знак приветствия. Тошия подлетел к Кё и обнял его, смеясь от радости, а Кё смущенно погладил его по спине и тихо проговорил: – Здравствуй, Тотчи. Прости, если заставил волноваться. В этот момент на пороге появился Каору. Все обернулись на него, не зная, какой реакции от него ожидать, но он окинул комнату спокойным взглядом и произнес совершенно обычную, будничную фразу: – Я вижу, все уже в сборе. Ну что, начнем работать? Все постепенно возвращалось на круги своя. Каору позвал несколько человек из персонала, и они помогали музыкантам с настройкой инструментов и оборудования. Кё в это время слушал в наушниках материал, который они записали без него, и, кажется, что-то продумывал. Как только он встал и направился к микрофону, Дай подошел к нему и участливо спросил: – Ты уверен, что уже можешь петь? Может, тебе стоит немного прийти в себя? Кё усмехнулся: – И полежать пару дней дома? Нет, знаешь, как-то не хочется. – Ладно, смотри. Но все равно не перенапрягайся. Дай перекинул ремень гитары через голову и хотел было отойти, но Кё его окликнул. – Дай… Спасибо тебе за всю твою заботу. С меня ужин. Вернее, с меня очень много ужинов. Дай улыбнулся и махнул рукой. – Ерунда. Я рад, что ты снова с нами. Наконец, раздались первые звуки гитар, тяжелые и надрывные, и ухнуло на заднем плане глухое эхо ударных. Мелодия развивалась, подчиняясь заданному ритму, и, наконец, притихла на доли секунды в тот момент, когда должен был вступить вокал. И вот зазвучал голос Кё. Чистый вокал сменился раскатистым насыщенным гроулом, а потом взвился вверх до пронзительного скриминга. Его голос был сильнее и ярче, чем когда-либо. В нем чувствовалась необузданная энергия, которая, казалось, способна уничтожить все на своем пути, если ее не сдерживать. Словно Кё открыл внутри себя какой-то новый источник сил, еще на шаг приблизился к пониманию истины, заглянул за тонкую грань небытия. В сочетании с игрой остальных музыкантов его голос получал завершенную форму, и, казалось, в их музыке было нечто такое, что делало ее чем-то большим, чем просто музыка. В ней разрасталась, трепетала, теплилась какая-то магия, создавалась и оживала душа. Песня закончилась, но все застыли, словно не хотели разрушить зыбкое совершенство мгновения. Первым заговорил Дай: – Черт, как ты это сделал? Твой голос… Он как будто бы изменился. Кё отложил микрофон и сдержанно улыбнулся. – Разве это не очевидно? Проходя через испытания и боль, люди познают себя и открывают в себе новые возможности. На этом, считай, основаны все религии… Ну что, мы продолжим? В комнате еще некоторое время стояла абсолютная тишина, словно все только сейчас осознали истинный смысл произошедшего. Репетиция и запись продолжались допоздна – все отдавались игре, не чувствуя времени. Расходиться начали глубоко за полночь. Кё вышел на улицу и увидел, что там его ждет Каору. Тот смотрел куда-то в звездную тьму неба и курил. Кё заговорил первым. – Ну что же, ты действительно никогда меня не простишь? Каору покачал головой. – Конечно, не прощу. О, ты себе не представляешь, насколько я бываю злопамятным. Некоторое время они стояли молча, но потом Каору перевел взгляд на Кё и продолжил: – Просто я подумал, что, может быть, сегодня тебе не захочется возвращаться домой. После всего, что там происходило. По крайней мере, стекло, которое я разбил, точно надо заменить. Кажется, его интонации становились теплее. Кё задумался, теребя бинты на руке, а потом взглянул на Каору тяжелым взглядом своих темных глаз и кивнул. – Хорошо, можем куда-нибудь пойти. Все равно мне пока не хочется спать. И, кстати, я хотел показать тебе несколько новых песен, которые я написал. Каору усмехнулся и выбросил сигарету. – И когда, интересно, ты писал эти песни, если ты и с кровати-то не поднимался? – Тогда и писал. Ты не представляешь себе, какие мне снились сны, – загадочно проговорил Кё. – По дороге расскажешь пару, – усмехнулся гитарист, садясь за руль. Свет фар вспорол уличную тьму, и еще несколько секунд огни таяли в холодном ночном воздухе.

[05.2011]