***
«В дымной компании смех и веселье. С милой малышкой на новой постели. Ты — не она мне, ты — это зелье. С неба на голову сыпется зелень Всё изменилось. Не ангел, извянки. На мне побывали все нимфоманки. Люблю это дело, а ты недоступна. Я вечером с новой, тупой проституткой»
В воздухе оседает тяжёлый смог от крепких сигарет. Атмосфера буквально заряжена пьяной похотью и расслабленностью. Широкоплечий блондин открывает слипшиеся глаза и нервно вдыхает. Это похмелье даётся ему с трудом. Он переворачивается на другой бок, пытаясь скрыться от нарастающей тягучей боли в шее, но ему это плохо удаётся. Парень лишь обнаруживает под боком какую-то очередную незнакомку «на ночь», которая сейчас мирно спит ожидая, что когда она проснётся, ей наконец заплатят, и она сможет покинуть этот притон. Парень щурится и понимает, что его вчерашние друзья валяются кто-как на диванах, стоящих чуть поодаль, и почти рядом с каждым из них валяется по несколько тёмных стеклянных бутылок. Воспоминания вчерашнего дня смутно приходят в голову. Адриан Агрест пытается дышать в унисон с окружающим миром. Но с тех пор, как из его жизни исчезла она, у него плохо это получается. Ровно пять лет он живёт словно не в своём теле.***
— Что, прости? Она смотрит на него своими пронзительно голубыми глазами, от чего по коже пробегает лёгкий холодок. Адриан слегка ёжится от неудобства. Но это его беспокоит сейчас в последнюю очередь. Её слова отражаются о стены черепной коробки ещё несколько секунд, пока она в неуверенной позе стоит около него и жалостливо смотрит исподлобья. Этот взгляд пронзает его изнутри, заставляя кончики пальцев дрожать. — Мы не можем быть вместе, — шепчет она побелевшими от волнения губами. — Ты… другой. Уже ничего не изменить. — Маринетт опускает взгляд в пол, пытаясь скрыться от него. — Извини. Его глаза стремительно темнеют, руки опускаются в карманы, и эту немую сцену разрушает лишь скрип его разворачивающихся подошв. Напоследок Дюпен-Чен поднимает свои мокрые от слёз глаза и слышит его надорванный, сиплый голос, просто надрывающийся сарказмом. — Удачи тебе, леди, блять.***
«Ты даже не палишь, что ты много выше: Тебя не заманишь уикендом в Париже. И ты же поставила в ряд тех парнишек, Бросающих в небо папины тысячи! Тебя не волнуют: ни тачки, ни кассы; По-жизни привыкла сама подниматься! Достойна оваций! Everything stylish! Тебе хотят все, но ты их динамишь!»
А её день начинается кардинально по-другому. Дюпен-Чен пытается вслушиваться в размеренные удары об землю своих кроссовок, но ей мешает какая-то бодрая песня в наушниках. Лицо брюнетки ласкают прохладные потоки ветра, а волосы хаотично развеваются где-то сзади. В мыслях — планы о том, что она наденет в университет сегодня. А пока она довольствуется серым спортивным костюмом и болью в горячих мышцах, медленно начинающей разливаться по телу. Прежнюю неотступающую сонливость словно рукой снимает. Она пробегает мимо типичной парижской кафешки и заворачивает в подъезд с кованной дверью. Пока девушка поднимается по лестнице, держась за перила, она медленно вытаскивает наушники из ушей. В общем, пробежка удалась. Дрожащими пальцами «мисс Париж» прошлого года выуживает из кармана толстовки ключи от квартиры и вставляет их в замочную скважину. В квартире душно и пахнет чем-то древесным: хвоей или елью. Девушка, пытаясь отдышаться, заваривает себе кофе. Через полтора часа начинается утренняя пара, и Маринетт не может её пропустить — через полгода выпускные экзамены. Она и не знает, зачем всё это делает. Просто она не может подвести мать. А сейчас подвести мать, значит осквернить её память.***
Всю ночь шёл дождь, и поэтому земля была мокрая и вязкая. Подошвы её туфель скользили, словно пытаясь уронить хозяйку, но Маринетт было не до этого. Она держала в руках скромный букетик цветов, который купила несколько десятков минут назад у улыбчивого продавца в лавке на окраине. Где-то вдали шумел гром, так неназойливо, но в то же время часто. Девушка ёжилась то ли от холода, то ли накатывающих с новой волной слёз. Она плакала не жалея недавно накрашенных глаз. Непроизвольные шумные выдохи то и дело вырывались из её глотки. Она честно пыталась слушать слова отца, произнесённые так громко, чтобы все присутствующие их услышали, но не могла. Не могла свыкнуться с мыслью, что матери больше нет. Дюпен-Чен принимала всё новые и новые соболезнования от родственников и друзей, но чувствовала, что ей от них не становится лучше. И вот сейчас она смотрит на полированную крышку тёмно-бордового гроба и плачет. Плачет так горько, как никогда не плакала.