Выбор Бруклина, 2 часть трилогии

Если кто-то решится выбирать за меня, я безусловно позволю тому сделать это… но потом вытаскивать меня из многочисленных передряг придется ему самому. Потому что я и пальцем не пошевелю, чтобы облегчить его участь… Все считают меня ребенком. Даже смертная Элиза, которая на самом деле на полвека меня младше. Отец считает, что имеет право решать, что для меня лучше. Гудзон считает, что я чрезмерно рискую жизнью, и что мне стоит больше времени проводить в башне. Конечно, мне же еще яйца откладывать! Бруклин считает, что я стерва, и что меня следует изолировать от мира. На самом деле, ему это, конечно, наплели его дружки-мутанты: последнее время он хорошо спелся с Когтем и его компанией… Бродвей считает, что я должна провести остаток времени взаперти, выращивая наших детишек. В этом его мысли сходны с суждениями Гудзона. Даже Лексингтон считает. Правда, считает он всего лишь количество символов в коде программы. Но кому от этого легче? И только Бронкс ничего не считает. Только порой смотрит на меня с таким укором, что мне становится не по себе. А я хочу свободы! Всем кажется, что я простая и наивная, как цветок ромашки. И это порой очень обижает. Очередная ночь – моя очередь идти в рейд. Только противные родственники все как один уговаривают меня остаться дома. - Мы сами справимся, - безапелляционно заявляет Голиаф, и все, кроме Лексингтона, улетают. Лекс не ходит в дозор с тех пор, как гаргульи летают с наушниками. Он вечно за монитором, следит, чтобы с нашими ничего не случилось… До откладки яиц еще больше недели, и мне обидно, что мне не разрешают летать. От нечего делать я подсаживаюсь к другу. На мониторе его компьютера игра Counter Strike. Безобидная стрелялка, ее любят многие школьники. Вот и Лекс тоже на нее подсел. - Чего грустишь? – не отрываясь от пальбы по противникам, спрашивает он. Я вздыхаю. - Папа считает, что мне нужно поберечься. Иначе я могу потерять детей… Лексингтон далек от всего этого. Иногда кажется, что он вообще не в нашем мире живет. Поэтому сейчас он нажимает кнопку «паузы» и, положив джойстик на стол, изумленно смотрит на меня. - Каких детей? Я заливаюсь искреннем смехом. - Лекс, ну ты чего? Я же беременная. Парень хлопает глазами. - Да ладно? А от кого? Смех становится истерическим. - От Бродвея, конечно. Странный вопрос. - А, ну да, - Лексингтон вздыхает, - отстал я от жизни. - Да уж совсем. В этот момент в углу монитора всплывает красное окошечко с надписью «Тревога!» Лекс поспешно сворачивает игру и открывает камеру слежения и радар. Включает микрофон. - Голиаф, что случилось? - Напали, - в колонках дикий треск, - Севариус! Создал опять каких-то тварей! Посмотри. На экране появляется присланное Элизой изображение. Больше всего чудища похожи на розовых слонов с крыльями, только на лапах у них жуткие когти. - Бродвею подрали крыло, - сообщает Бруклин, - Гудзон несет его в башню. - Он жив? – кричу я в микрофон и слышу недовольный голос отца: - С ним все нормально. Полегче, Анжела, тебе нельзя волноваться. Я тихо рычу и резко встаю с места. - Я лечу к ним! - Анжела, не надо, - в голосе Лексингтона такая мольба, что я невольно оборачиваюсь. – Голиаф убьет меня, если ты улетишь. Если ты мне друг… Я стискиваю зубы и складываю крылья. - Ну хорошо. Никогда мне еще не было так плохо… Гудзон прилетает быстро. Я обрабатываю Бродвею крыло и сажусь возле него. Дневной сон вылечит его, но до рассвета еще далеко… главное, чтобы не попала инфекция. Бродвей в сознании. Он грустно смотрит на меня и молчит. И скребет когтями повязку. Когда он в очередной раз тянется к крылу, я мягко перехватываю его руку. - Не трогай. Хуже будет. - Чешется, - жалуется он. - Значит, проходит, - я улыбаюсь. – Потерпи. До рассвета недолго… Бродвей сжимает мою ладонь. - Люблю. Я глажу большим пальцем тыльную сторону его ладони. Я знаю, что он чувствует. Он говорил мне это бесчисленное количество раз. И я рада, что он со мной. В колонках вновь слышится треск. - Армия Севариуса улетела раны зализывать, - Элиза от души радуется победе. – Так им! - Их было много, но мы их разгромили, - Бруклин тоже доволен. Голиаф молчит. Но его тяжелое сопение слышно хорошо. Когда они прилетают домой, первым делом отец интересуется состоянием Бродвея. - Уже все хорошо, - мой возлюбленный слабо улыбается. – До рассвета остался какой-то час. Переживу. - А ты как? – Голиаф окидывает меня пытливым взглядом. Ну конечно. Как всегда. Яйца, яйца… будто я племенная свиноматка… Однако никто никогда не узнает о моих мыслях. Я же невинный непорочный ребенок, я не должна думать о плохом… Бруклин хлопает Бродвея по плечу со здоровой стороны, а на меня даже не смотрит. - Выздоравливай, друг. Проходит мимо. Элиза стаскивает с себя полетный «скафандр», в свое время позаимствованный у Каменотесов, и задумчиво смотрит багровой молнии вслед. - Что с ним? Я замечаю, что мы остались втроем – Гудзон с Голиафом вышли, а Бродвей вряд ли следит за разговором. И я решаюсь. Элизе можно пожаловаться, она же мне как мама… хотя скорее больше как подруга. - Бруклин считает меня стервой, - повторяю я свои мысли. – Я нравлюсь ему, но я, видите ли, некрасиво поступила, что стала… с Бродвеем. Элиза хмурится. - Ты ему что-то обещала? - Нет. - Тогда о чем речь? Ты пробовала поговорить с ним? - Он со мной уже больше двух недель не разговаривает. - Та-ак. Непорядочек в строю, - женщина вздыхает, - я сама с ним пообщаюсь. Посмотрим, что он скажет. - Только Голиафу ничего не говори, хорошо? Он… лучше пусть он будет не в курсе. - Ну ладно. Она уходит, и я остаюсь с Бродвеем. Но тот дремлет, и мне остается только вздыхать. Никогда еще я так не радовалась рассвету… …Каменная шкура опадает, и я разминаю мышцы. Всё тело полно энергии, и никто мне не запретит сегодня полетать. Я же драться не собираюсь! Бродвей отряхивается и поднимается на ноги. - Ты как? – я улыбаюсь ему. Он делает пару взмахов крыльями и улыбается в ответ: - Все хорошо! Каменная спячка исцелила меня! - Я рада за тебя, - я касаюсь пальцем того места, где еще вчера была рана. Иногда я пытаюсь изучать наш метаболизм, но мозг скукоживается, я начинаю зевать и прекращаю это глупое занятие. И всё же, как мы так быстро излечиваемся? - Бродвей, у тебя когда-нибудь был насморк? – спрашиваю я заинтересованно. Возлюбленный вскидывает брови. - А что это такое? - Хм… Ухожу, не сказав ни слова. Догадка ведет меня вперед. Первый на пути Гудзон, сидит у телевизора с книгой. Поразительное сочетание. На экране фильм по детективному роману Агаты Кристи. В руках гаргульи – тот же самый роман. Сравнивает, что ли? - Привет. - Здравствуй, Анжела, куда путь держишь? – улыбается мне старик, поднимая глаза от книги. Он всегда мне улыбается. Кажется, он меня считает еще младше, чем я думала. - Гудзон, ты когда-нибудь кашлял? Ну, не от пыли, а от болезни? Мужчина хлопает глазами. - Да не припоминаю… у меня катаракта была, это да. Но меня тогда вылечили, и с тех пор проблем нет. Мне ужасно любопытно. Наверное, глаза блестят. То, что ему делали операцию, я помню, и потому спрашиваю: - А от чего развилась катаракта? - От старости, наверное… - Гудзон пожимает плечами. – Или же, как предположил мой слепой друг Роббинс, это из-за этой моей магической травмы. Просто со временем она повлияла и на второй глаз. - Спасибо, Гудзон! – не помня себя, я срываюсь с места. Лексингтон как всегда за компьютером. - Привет, - с порога кричу я, - Лекс, у тебя когда-нибудь болели уши? - Что? – он отрывается от игры и жмет на паузу. – Однажды кто-то из стаи сильно зарядил мне кулаком в ухо, и оно да… болело. Но до рассвета. А потом все прошло. А что случилось? - Ничего, спасибо! Вот это да! Потрясенная своими размышлениями, я не замечаю, как налетаю на Голиафа. - Здравствуй, отец. Мужчина изображает странную гримасу, и я понимаю, что он одновременно улыбнулся и нахмурился. - Куда ты летишь? Я краснею, насколько возможно при наличии фиолетовой кожи, и, смущенно улыбаясь, говорю: - Да так, спросить хотела… у тебя когда-нибудь болел живот? Ну, там, сердце, желудок и другие внутренние органы… - Сердце у меня болит, когда ты лезешь, куда не просят, - заявляет Голиаф и тут же сменяет гнев на милость: - А что случилось? Живот болит? - Да нет… - я еще больше смущаюсь, но все же решаюсь поделиться. – Просто интересно стало. Мы ведь не болеем человеческими болезнями? Простудой, ангиной, язвой желудка, например… любые увечья организма проходят с восходом солнца. А что, если бы мы, к примеру, не спали неделю или месяц? Говорят, в России, за полярным кругом, полгода день – полгода ночь… так вот… если бы мы не каменели, к примеру, неделю, мы бы заболели? А помогали ли бы нам тогда человеческие лекарства – от кашля, насморка или гастрита?.. Отец слушает меня с таким снисхождением во взгляде, что мне становится совсем стыдно. Под конец моего монолога он улыбается и гладит меня по голове. - Анжела. Дочка. Не забивай свою хорошенькую голову подобной ерундой. Он уходит, а я остаюсь в смятении. Не так-то часто он называет меня дочкой… Из-за двери ближайшей комнаты слышатся голоса. Я моментально выныриваю из мыслей и приникаю к створке. Оп-па! Бруклин и Элиза! - …ну ты тоже не объективен. - Она мне сердце разбила, а ты меня не объективным называешь! Что вообще это за слово такое некрасивое… - Это значит, что ты оцениваешь ее только с той стороны, что она не с тобой, а с Бродвеем. А то, что она нравится тебе, только добавляет кислорода на пожар. - Говори по-человечески. - От кого я это слышу? Я приникаю глазом к замочной скважине. Бруклин, сложив крылья на груди, стоит у окна спиной к нему. А Элиза сидит на кровати. - И всё же вы все не правы, - говорит Бруклин недовольно, - вы считаете её ангелом, а она… - Она не виновата, что вы все резко на ней так… помешались. - Не все. Лекс женат на своем мониторе. - А у Бронкса любимая на Авалоне, - Элиза скептически оглядывает Бруклина, - ну слушай. Неужели ты действительно считаешь, что она нарочно сначала завоевала тебя, а потом отправила? Багровая молния смотрит на женщину, а потом качает головой: - Я уже ничего не знаю. И в этот момент предательская дверь, которая, оказывается, открывается вовнутрь, распахивается, и я вваливаюсь в комнату. Четыре глаза смотрят на меня с возмущением. Я сдавленно охаю, пунцовею и, пробормотав: - А я просто мимо проходила! – вылетаю прочь. Да… веселая сегодня ночка… Я взлетаю в воздух и думаю о том, что только что услышала. Бруклин обижен. Но не настолько, что до кровной вражды. Значит, действительно стоит поговорить с ним… Нарезая круги вокруг башен, я внезапно замечаю, что кто-то соскользнул с восточной стены. Приглядевшись, я узнаю Бруклина. Проследить, что ли за ним? Сменив направление, я лечу за другом, стараясь быть незаметной. Бруклин летит на восток, к пограничным градирням. При подлете к огромным трубам он уменьшает скорость и медленно снижается. Он опускается на площадку и оглядывается по сторонам. И тут я вижу тень. Кто-то выходит из-под крыши крайнего навеса. И я очень изумляюсь, потому что вижу свою родную мать.