Колыбельная.

      Альфреда всегда сопровождала громкая музыка. В наушниках, в голове, в колонках. Но она всегда была.       В детстве он запирался у себя в комнате и затыкал уши наушниками. Нирвана едва ли заглушала крики родителей снизу. Элис воспринимала все слишком близко к сердцу, а Франциск, наоборот, не мог отнестись к чему-либо серьезно. Скандалы по вечерам можно было снимать и отправлять на телевидение. Альфред забывался в роке, скрим заглушал все. Мэтью, его младший брат, часто приходил к нему в комнату и, дрожа, жался. Альфред не слышал, что он бубнит себе под нос, обхватывая его поперек туловища, но подозревал, что это молитвы вперемешку с проклятиями.       Элис в очередной раз собиралась на гастроли. Она хотела взять мальчиков с собой, показать им Европу, но Франциск ехать не хотел (его здесь держала новая любовница, и он не хотел бы её терять). Они ехали за Мэтью. Родители опять ссорились. Мать сидела за рулем, стараясь одновременно следить за дорогой и за выпадами Франциска. Плеер Альфреда разрядился, и ему приходилось слушать. Ему казалось, что эти крики напоминают какую-то мелодию из так любимого рока. Обвинения, словно барабанная дробь, нарастали, бас-гитарой подвывали неуслышанные аргументы. Скандал нарастал, близясь к кульминации. Которой стал звук машины, вминавшейся в заграждение. Идеально вписался в песню ненависти и ссоры.       Альфред не помнил, как его вытаскивали из машины. Помнит лишь раздирающий голову писк в ушах. Словно по концертным колонкам пустили запись ультразвука, а Альфред совершенно случайно оказался зажат между двумя.       Врачи разводили руками. То, что он выжил — уже чудо. И писк в ушах — совсем не большая плата. Даже если он постоянный.       Антонио, старый знакомый родителей, взял их с Мэтью к себе. Мэт накинулся на него с объятиями, едва Альфред пересек порог больницы. Они ничего не говорили. Только Мэтью протянул ему плеер, вокруг которого обернуты наушники. — Это может помочь.       Он оказался прав. Писк не пробивался сквозь громкую музыку. Альфред облегченно выдохнул и рассмеялся, не слыша своего смеха. Мэтью вторил ему. Пока они ехали в аэропорт, Мэт что-то бубнил себе под нос. Кажется, молитвы вперемешку с проклятиями. Или размышления вслух.       Новый дом, новая школа. Братьев приняли хорошо. Оба были со своими странностями, но влились в коллектив. Учителя фыркали, глядя на молодого человека вечно в наушниках. Но ткнутая им в нос справка не давала высказаться.       Антонио классный. Хоть и глухой. Играл на гитаре, хоть и не слышал не одной ноты. И мог рассмешить воспитанников в любой ситуации. Альфред был ему за это благодарен.       Потом Альфред понял, что не обязательно использовать наушники. В клубах музыка играла настолько громко, что услышать стук собственного сердца было нереально. Уходя с очередной девицей, Альфред знал, что клубные биты заглушают не только писк в ушах, но и тонны лживых слов вокруг него. Он жалел, что мог читать по губам. Годы в наушниках научили его этому.       Иногда писк проходил. Альфред слушал тишину, ветер, гудки машин за окном. И наслаждался. Недолго, писк возвращался спустя пару часов.       Громкая музыка в наушниках не дала ему услышать, что сзади кто-то приближается. От тычка в плечо он упал, плеер откатился в другую сторону. Что им нужно было, Альфред так и не понял. Он не слышал их, а темнота мешала прочитать это на их губах и рожах.       Первый удар кулаком пришелся в живот. Потом ногой в спину. И ещё. Ещё. Ещё. Сколько это продолжалось, Альфред не знал. Слезящиеся глаза зацепились за фигуру, оттаскивающую хулиганов от него. Он с трудом узнал своего брата. Мэту тоже влетело пару раз, но банда ушла, матерясь и сплевывая под ноги.       Перед глазами Альфреда потемнело, когда мир прояснился, он осознал себя лежащим на коленях Мэтью. Тот смотрел на него невозможно большими глазами, полными слез, и что-то шептал. Альфред едва разобрал на дрожащих губах «скорая», «врачи», «прости, я не успел». Мир перед глазами перестал крутиться и менять окрас с сепии на негатив и обратно. Асфальт холодил спину даже сквозь куртку, на которой он лежал. — При свете Луны, Пьерро, друг мой, — Альфред вдруг услышал сквозь писк тихий голос Мэтью, который успел давно забыть, -Одолжи мне свое перо, чтобы кое-что написать. — Голос дрожал, срывался, а Мэтью тихо напевал, уверенный, что Альфред его не слышит. — Моя свеча погибла, у меня больше нет огня. — Альфред понял, что писк уходит. Как если у него в ушах грохочет рок. — Ради Бога, открой мне дверь.       Альфред лежал, не имея возможности пошевелиться из-за появившейся боли во всем теле. Лежал и слушал тихий брата, заглушающий сводящий с ума писк. — При свете Луны там можно увидеть совсем чуть-чуть. — Мэтью поглядывал на телефон, следя за временем. Кажется, он вызвал скорую. — Искали перо, искали огонек. — Его пальцы вновь прошлись по слипшимся от грязи и крови волосам Альфреда. — Я не знаю, что же нашлось в этих поисках… — Однако, я знаю, что они закрыли за собой дверь. — Альфред прошептал, вторя голосу Мэтью. Тот растерялся, глядя на брата.       Альфред улыбнулся. Когда они были маленькими, и Мэтью приходил к нему во время ссоры родителей, он не разговаривал — он пел, чтобы успокоиться и успокоить брата. Даже если тот не слышал. И когда они ехали из больницы, Мэт напевал. И когда забирал его из клубов — подпевал радио. — Я слышу. Черт возьми, я слышу. Писка в ушах нет.       Альфред прикрыл глаза. Все время он искал исцеления в громкой музыке, хотя лекарство было всегда рядом — тихий голос брата.