Кретин

Когда ты посвящаешь жизнь литературе, то сам становишься персонажем. Ты знала об этом. О, как хорошо ты об этом знала — и мечтала именно об этом. Стать той девушкой, о которой пишут все писатели — интересной, захватывающей, веселой и по—своему прекрасной для каждого читателя. Стать той, которая встретит с в о е г о мужчину, благодаря которому ее сердце, наконец, забьется в том ритме, который поможет ей жить, а не существовать. Той, кто в конечном итоге будет самой счастливой, и на кого захотят быть похожей. Но в итоге ты превратилась в ту, о ком забывают еще в середине книги сами писатели, и не вспоминают уже никогда. Потому что не хотят вспоминать о той, с разбитым сердцем, серым потухшим взглядом на жизнь и трясущимся голосом, который звучит в голове у читателей, словно кто-то провел ногтями по доске — до боли неприятно, что хочется скорее закрыть уши руками. «Бойтесь своих желаний» — сказал какой-то мудрец. Правда, потом добавил «Они имеют обыкновение сбываться». В твоем случае, желание сбылось только на половину — ты стала книжным персонажем. Только не тем, которым хотела. Ты чувствовала себя полностью разбитой. С трудом преодоленная и почти забытая депрессия навалилась на тебя с новой силой — теперь с троекратной силой. А виновник ее все тот же — ведь что-то должно остаться прежним, да? На этот раз она протекала совсем по-другому. Если в прошлый раз ты сидела в зоне своего комфорта — в своем доме — безвылазно, словно черепашка, спрятавшаяся в свой панцирь, чтобы никто не видел — то сейчас ты была где угодно, только не дома. Потому что дома незримо существовал о н. И ты боялась снова с ним встретиться. Клариссу ты терроризировала довольно долго. Ненавидела себя за то, что так отягощаешь ей жизнь, но продолжала лежать на диване и пялиться в телевизор, где шла какая-то незамысловатая передача. Кларисса даже позаботилась и нашла канал, где не крутят драмы и мелодрамы про любовь. Потому что увидев только одну сцену из «Титаника», там где Роза и Джек плюют с борта лайнера, ты не выдержала и заперлась в ванной на двадцать минут. Как иронично — всегда испытывать отвращения к таким эмоциональным девицам, и в итоге стать такой же. Возможно, нужно начать испытывать отвращение к эмоционально сильным и всегда жизнерадостным девушкам? Тед всегда был рядом. Такова была политика Клариссы — рядом всегда должен был быть мужчина, которому можно было доверять. Именно мужчина — потому что иначе ты могла и вовсе потерять доверие ко всем, у кого ниже пояса что-то отличалось от твоего. Ты была очень сильно благодарна им за все, что они делали для тебя: что они были рядом, терпели и никогда не срывались. Спокойно помогали тебе пережить случившееся. Но на предложения остаться еще ты ответила строгим отказом — нельзя было больше сидеть у них на шее, свесив ножки. И никакие «Ты нам не надоела!» тебя не переубедят — ты знала людей, и абсолютно каждого рано или поздно начала бы выводить девушка, которая занимает место в гостиной и своим серым лицом делает лондонскую погоду еще хуже. А допустить ты этого совсем не хотела. Но вместо своего дома поехала к маме. Потому что того дома, где ты могла бы спрятаться от всего, больше не осталось. Потому что, прежде всего, хотелось спрятаться от воспоминаний. А их там было… Очень много. У мамы было сложнее. Потому что она — не Кларисса. Она не могла терпеть твою кислую мину даже нескольких часов, отговариваясь, что «Это нормально. Это пройдет. Нужно время». Она хотела, чтобы все прошло немедленно, и к ней вернулась та ее дочь, которая освещает ее дом, словно лучик солнышка. Наверное, этого тебе отчасти и не хватало. Кларисса с Тедом позволяли дать тебе слабину — потому что иначе ты бы просто сошла с ума. Мама же заставляла тебя быть сильной, взять себя в руки и, наконец, махнуть рукой на произошедшее, каких бы усилий это не стоило. И ты старалась. Как могла, старалась — вместо амебного лежания на кровати, ты начала что-то делать по дому, старалась шутить и улыбаться, смотрела вместе с мамой фильмы (даже романтику!). Но драмы и мелодрамы все еще обходила стороной, но уже по другой причине. Мама их не особо любила — еще потом за салфетками ходи, чтобы слезы вытирать… Но продолжаться долго это не могло, и одной ночью, когда тебя мучила бессонница, ты вдруг почуяла е г о запах. Потому что спала на правой стороне кровати, которая все еще провисала, и на которую был послан Мэдден после того, как опоздал на знакомство с твоей мамой. Тогда он впервые тебе померещился. Тогда ты почувствовала его руки вокруг тебя, щетину, чешущую открытый участок плеча, теплое дыхание, струящееся вдоль позвоночника… Маму, как оказалось, бессонница мучала тоже. Она зашла проведать тебя, и с ужасом поняла, что ее система твоего восстановления дала какой-то сбой: ты вжималась в левый угол своей кровати и прикрывала рот рукой, чтобы громко не всхлипывать. — Он обещал мне, — заговорила ты, когда она сделала к тебе шаг, — Обещал, что заменит мне отца. Говорил, какой он идиот, раз бросил нас. А потом сам пошел по проделанной дорожке… Мама не любила твоих слез, но остановить тебя сейчас было уже невозможно — она и не пыталась. Села на ненавистную правую сторону кровати и просто слушала. — Может, это просто не для меня. — рассуждала ты. — Вся эта любовь. — Не говори ерунды, — наконец, заговорила она, — ты утрируешь. — Тогда у меня нет других вариантов, — рыкнула ты, а затем опять расплакалась, — они бы тогда меня не оставили. Через некоторое время тебе стало лучше — возможно, тот разговор с мамой был тебе в помощь. Она выслушала тебя, а затем начала рассказывать историю своей жизни. В любое другое время ты бы закатила глаза — ее историю ты знаешь — иначе как бы ты писала о ней книги? Но в этот раз ты услышала их по-другому. Ей было хуже. Но она это пережила. И ты должна пережить. Мама не хотела отпускать тебя домой, но ты была настроена решительно. Ровно до того момента, пока не пришлось открыть дверь. Тебя замутило еще около ступенек на террасу — тех, на которых о н стоял, весь мокрый от проливного дождя, и отдавал выроненные ключи. В доме тебе стало совсем плохо — потому что о н начал тебе мерещиться. Повсюду. На диване, проверяющий твои рукописи. На кухне, заваривающий кофе. В ванной, завязывающий свой идеальный галстук. В спальне, уснувший с телефоном в руках, где писал Тине пожелания «спокойной ночи». В магазине поблизости, выбирающий сыр для салата. В детском отделе, держащий Тину за руку и советующийся с тобой по поводу куклы на праздник. Ты думала, что сходила с ума. И в один день, когда тебе померещились е г о шаги на лестнице, ты не выдержала, схватилась за декоративную вазу, и кинула ее ровно туда, где должен был стоять воображаемый о н. Затем в ход пошло все — в н е г о летели тюбики с кремами, когда о н выходил из душа, летели вилки, когда о н заходил на кухню на запах яичницы. И так, пока о н не подошел к гитаре, на который однажды играл. Ты схватила ее первой и ударила о стену так, что побоялась, что останется след. Но следа не осталось. Ни на стене, ни от самой гитары. Ты расколошматила ее настолько, что можно было растопить оставшимися деревяшками камин. Но, к сожалению, камина у тебя не было. После гитары о н исчез. Не появлялся ни на кухне, ни в спальне, ни в ванной. Если бы ты сходила к тому психологу, к которому ходила в прошлый раз, она бы, наверное, сказала, что выброс гнева, который у тебя случился, пагубно отразится на твоей психике. Но тебе казалось, что психика у тебя итак пострадала — раз ты видела чертового Ричарда Мэддена повсюду. А «выброс гнева» помог тебе его прогнать. Тебе стало лучше. Настолько, что ты нашла в себе силы продолжить писать. Два дня ты убила абсолютно впустую — просто сидела перед открытым, чистым вордовским документом. Но потом, видимо, Козерог вошел в Венеру (или как-там астрологи пудрят людям мозги?), и ты начала писать. Ты закончила писать раньше, чем вы планировали. Наверное, книга может выйти в тираж уже к Рождеству. Проблемой было то, что редактор у тебя был, только никакого взаимодействия с ним ты совершенно не хотела. К счастью, Генри, будто прочитав твои мысли, позвонил тебе, спросил, продвигаются ли творческие работы, и узнав, что все готово, попросил приехать. Ты согласилась, надеясь, что очередная паническая атака не накроет тебя где-нибудь в кабинете или в лифте. На этот случай ты выпила несколько успокаивающих и вызвала машину. Генри встретил тебя, как всегда, радушно. Бегло оценил распечатанный вариант твоей книги, затем вы сходили в редакцию и вместе выбрали самую удачную обложку, которая сможет привлечь читателя. Как известно, если обложка привлекательная — на нее положат взгляд — возможно, возьмут в руки — и возможно купят. Когда вы зашли к нему в кабинет, чтобы обсудить еще несколько вопросов, Генри внезапно поник. И ты прекрасно понимала, почему. — Софи сказала, что они ждут девочку, — вдруг заговорил он, и на секунду по-доброму улыбнулся, — Ты принесла нераспечатанный вариант? — ты кивнула, — Здорово. Я отправлю ей, она согласилась снова редактировать тебя. Сказала, лишними деньги теперь для нее не будут. Ты полезла в сумочку и достала флешку в виде единорога. Генри снова улыбнулся, но когда он положил ладонь на твою и сжал, вместо того, чтобы забрать флешку, улыбки на его лице уже не было. Он молча смотрел на тебя, и в этом взгляде читалось все, что он хотел тебе сказать, но не знал, какие слова подобрать. Человек, издающий книги, не мог подобрать слов. Собственно, ты, писательница, тоже сидела молча. — Мне очень жаль. Генри все помнил. Генри все знал. И Генри знает, что с вами приключилось. — Мне тоже. — шепотом ответила ты, отводя взгляд. Не зря приняла успокоительные. Больше в издательстве ты не появлялась — да и незачем было. Софи связывалась с тобой онлайн, и вы вместе довели твою книгу до совершенства и, в конце концов, отправили ее в печать. Теперь ты была абсолютно свободна. Выбиралась покутить с друзьями, спокойно ездила к маме, ходила в магазин без приключений. Даже купила себе машину и обновила водительские права! Больше ничего не напоминало о Ричарде Мэддене. Твоя жизнь стала прежней (если это можно так назвать). Ты готовилась ко встрече Нового года — достала коробки из кладовки, выставила их в ряд у стеночки и ждала, пока приедет твоя мама, чтобы помочь с украшением дома. Вы всегда праздновали Новый год вместе, и помпезное украшение дома — то, без чего не обходился ни один год. Когда ты выбирала, в чьей компании провести вечер — красного или белого полусладкого (выпивка — то, что помогало тебе вернуться в «прежнюю» жизнь), в дверь позвонили. Ты сильно удивилась — вроде, планировали с мамой на послезавтра? Не выдержала и вжала педальку в пол? Но когда ты открыла дверь, все мысли об украшении дома, о родной матери и предстоящем празднике улетучились прочь. Шапка и толстый вязаный шарф скрывали почти все лицо, но синие глаза, смотрящие на тебя с неподдельной радостью и явно замерзший красный нос, с забавной тающей снежинкой на нем, ты узнала мгновенно. — Ты что здесь делаешь?! — спросила ты, не в силах даже закрыть рот от удивления. Ты села на коленки и, не дождавшись ответа, продолжила:— Почему ты не с отцом? Тина, что ты тут делаешь?!