(Don't) hate it.

###

На свете нет ничего более одинокого и бестолкового, чем бессонница Донна Тартт

Говорят, что Нью-Йорк — это город, который никогда не спит. Келли Дюкейн готова поспорить с этим утверждением, используя в качестве аргумента подкрепленную опытом циничную уверенность: Майами тоже никогда не спит. Вечер пятницы. Уже слишком поздно — усталость привычно скапливается в висках глухим ритмом мигрени; цветные огни ночного города мельтешат, слепят, взрываются перед глазами яркими крохотными фейерверками. Это просто невыносимо. Келли слепо паркуется перед входом первого попавшегося здания. Слишком резко давит на тормоз, провоцируя очередной атомный взрыв боли, что растекается от висков к переносице, вынуждая ее прикусить язык, чтобы сдержать подступившую к горлу тошноту. Она склоняет голову, обессиленно упираясь лбом в руль. На удивление холодная поверхность дарит секундное облегчение; немилосердно короткое время на передышку, от которого ей никогда не станет по-настоящему легче, но, в черепной коробке крыльями усталой птицы бьется мысль, что это все же лучше, чем ничего. Она действительно ненавидит этот город. Зданием, перед которым она остановилась, оказывается какой-то крикливый ночной клуб. Названия Келли не запоминает — боль, бьющая молоточками в голову, попросту не позволяет ей поднять глаза и взглянуть на слишком яркую неоновую вывеску. Она толкает дверь, боком протискиваясь внутрь. Слепящие гирлянды света бьют прямо в глаза, рассыпаясь снопом искр; громко пульсирует идиотская музыка: откатывается от стен глухим эхом, прошивая ее тело болезненными вибрациями. Возле барной стойки творится смертоубийство. Кто-то пытается нагло облапать ее сзади — Келли, не глядя, дергает локтем. Раздается глухой стон; она не оборачивается. Бармен окидывает ее оценивающим взглядом и, ослепительно улыбнувшись, интересуется:  — Что вам налить?  — Виски, — ей приходиться повысить голос, чтобы перекричать дебильную музыку, за что она немедленно расплачивается очередным взрывом боли — перед глазами на секунду темнеет. Бармен поворачивается, чтобы стянуть из бесконечной шеренги бутылок нужную. Когда его рука тянется к непочатому «Маккалану»*, Келли вздрагивает так, будто ей влепили пощечину.  — Стойте! Парень замирает на полпути и вопросительно смотрит на нее.  — Не этот, — поясняет Келли; ее голос дрожит, срывается, звучит как визг бензопилы — даже для ее собственных ушей. — Не этот. Ирландский виски. Бармен безразлично пожимает плечами. Откупоривает нужную ей бутылку, наливает до половины. Келли завороженно наблюдает за тем, как струйка алкоголя льется в стакан, не в силах оторвать взгляда. Горацио ненавидел виски. Горацио ненавидел алкоголь в принципе — и никогда не пил ничего крепче кофе, но именно виски он терпеть не мог больше всего. Келли судорожно пытается вспомнить, когда сама притрагивалась к спиртному в последний раз, и внезапно ее прошивает осознанием — она будто стремится разозлить его. Словно он появится рядом по мановению волшебной палочки, стоит ей только сделать глоток. Она хочет причинить боль человеку, которого больше нет. Келли пьет залпом. Виски обжигает горло, но Горацио так и не появляется рядом. Он больше никогда не появится рядом — ее бунтарская ярость ничего не изменит. Мигрень постепенно стихает. Келли задумчиво болтает остатками виски в бокале, не собираясь, впрочем, заказывать еще одну порцию, чтобы боль исчезла совсем. Она думает о Ребекке, которая, должно быть, уже давно заснула — волосы разметались по подушке, одеяло как всегда сбилось на пол. Дышать становится немного легче, а вот обмануть себя мыслью, что ей тоже удастся заснуть — получается не очень. Горацио тоже не мог заснуть. Даже после того как они поженились, Келли часто просыпалась ночами, почувствовав на себе его пристальный взгляд — взгляд, что светился в темноте ярким лихорадочным блеском, словно он боялся, что стоит ему закрыть глаза, и она тут же исчезнет.  — Почему ты не спишь? — спрашивала она тихо, прижавшись щекой к его груди. Он пожимал плечами. Он мог бы придумать миллион отговорок, которые вполне могли оказаться правдой — сослаться на шум прибоя снаружи, что никогда не стихал; сказать, что проснулся от кошмара, а она просто не услышала, потому что спала слишком крепко, но он никогда не лгал. А будь у него кошмар — она непременно проснулась бы. Настоящих причин было слишком много, и Келли не нужно было спрашивать, чтобы знать их все. Она целовала его плечо, покрытое россыпью золотистых веснушек. Прижималась к нему покрепче, вслушиваясь в беспокойное биение сердца. В конце концов, он всегда засыпал. Но теперь он был мертв. Он был мертв, а Келли больше не могла сомкнуть глаз Кто-то присаживается на соседний стул. Келли едва удостаивает его взглядом; музыка по-прежнему слишком громкая, но Келли вдруг понимает, что ей плевать.  — Вы выглядите слишком одинокой для такого места. Она поворачивается лицом по направлению к голосу. Высокий брюнет с резко очерченными скулами, в дорогом костюме, смеривает ее вполне однозначным взглядом. Келли устало вздыхает; сил на подлинное раздражение у нее попросту не осталось. Ей просто безумно хотелось спать.  — Меня более чем устраивает мое одиночество. Она допивает остатки виски. Швыряет на стойку смятую двадцатидолларовую бумажку. Брюнет резко хватает ее за руку, не позволяя уйти. Келли замирает, прожигая его презрительным взглядом, но ей слишком очевидно, что этот не тип не успел заметить висящий на ее поясе значок.  — Отпустите мою руку, — произносит она; в обманчиво спокойном голосе звенит металл.  — Может, все-таки передумаете? — брюнет обольстительно улыбается; Келли едва удерживается от того, чтобы не скривиться в гримасе. — Мы могли бы хорошо провести время.  — Вы не в моем вкусе.  — А кто в вашем вкусе?  — Рыжие, — ответ больше похожий на плевок, слетает с ее губ прежде, чем Келли успевает остановить себя. Но она больше не удивляется той ненависти, что она слышит в собственном голосе. От неожиданности, мужчина выпускает ее руку. Келли усмехается, со злорадным удовлетворением наблюдая за его выражением лица, а затем уходит, даже не оглянувшись. В машине, Келли с усталым вздохом защелкивает ремень безопасности; поворачивает ключ в замке зажигания. Мотор оживает с послушным тихим ворчанием; она сжимает переносицу пальцами. Глаза слипаются, но Келли не тешит себя ложной надеждой — она все равно не заснет. Она нажимает на педаль газа. Машина резко срывается с места. Келли Дюкейн ненавидит Майами. Она ненавидит город, что лишил ее сна.