Дверь

— Дети, идите в свою комнату, уже поздно. Голос забытый, такой родной. Я с нечеловеческим усилием разжимаю руки, и мои дети, смеясь и толкаясь, выбегают из комнаты. Дженсен молниеносным движением кобры оказывается возле меня. От неожиданности я шарахаюсь прямо спиной в дверь. Секунда, и меня прижимает горячее тело к холодному дереву еще сильней. Горящие ненавистью зеленые глаза совсем рядом, близко-близко. Дженсен дрожит от ярости, я не не помню его таким. — Наконец-то наша блудливая мамаша явилась. Натрахалась и вспомнила о детях. Неужели этот твой любовник настолько хорош, что ты забыла даже позвонить? — тихий бархатный голос полон такого презрения и яда, что крупные мурашки страха поползли по спине. Забытый запах табака и лимона и еще чего-то волнующего заполняет меня. Смысл слов доходит позднее. Я изменяю мужу?! Это настолько невозможно, что я замираю в полнейшей растерянности. Странный какой-то загробный мир у меня. Все это вдруг показалось настолько невероятным, что меня пробирает приступ истерического смеха. Я изо всех сил пытаюсь удержать идиотское хихиканье, но губы предательски разъезжаются в улыбке. — Тебе кажется это настолько забавным?! — шипит мне в ухо Дженсен, отталкивает меня и дергает дверь на себя. — Джей, — это были мои первые слова в этот невероятный вечер. Он вздрагивает, как от удара. Резко развернувшись, хватает меня за плечи и так сильно встряхивает, что мои черные волосы рассыпаются по спине. — Никогда не смей меня так называть. Да, я обещал, что ради детей буду вести себя прилично. Что каждый будет жить своей жизнью. Но это не значит, что ты можешь издеваться надо мной. Дрянь. Мне, наверное, должно быть обидно или больно. Но невозможная близость любимого тела смягчает всю остроту. Я лишь смотрю на родное лицо и млею от наслаждения. Дженсен ушел спать в кабинет и закрыл за собой дверь. Я же иду в детскую и сажусь между детскими кроватями. Всматриваюсь в лица свои детей, подмечая знакомые черты и любуясь их чистой детской красотой. Глажу волосы, поправляю одеяло. Я боюсь уснуть и проснуться в своем старом мире. Сколько я так просидела, не знаю, но усталость сморила меня. Я проваливаюсь в темноту. Просыпаюсь резко, подскочив на кровати. Я в своей спальне, в пижаме и в полнейшей тишине. Сижу в равнодушном оцепенении, не в силах даже пошевелиться. Сколько времени я вслушивалась тишину, даже не представляю. Я определенно схожу с ума. Тяжело вздохнув, плетусь в ванную. Переодевшись, сажусь на кровать. Сегодня выходной, чем мне занять себя? Тихий детский шепот оглушительно громок. — Дин, а может, она уже проснулась? Давай посмотрим, ну пожалуйста. — Папа же сказал не будить маму, она заболела. — Но я хочу блинчиков. Я срываюсь с места, вновь покрываю поцелуями нереальные лица. Это утро похоже на сказку. Или на сумасшедший бред. Заплетаю косички Сэм, споря с Дином, какая футболка круче. Мы смеемся, шутим и много говорим. Взгляд зеленых глаз раскаленной дорожкой прошелся по мне. Я поднимаю голову и, увидев самое красивое лицо, судорожно вздыхаю. Дженсен стоит в дверях и задумчиво смотрит на меня. Молча разворачивается и уходит, а мы с детьми спускаемся в огромную кухню. Дин слезливым голосом просит заказать пиццу, а Сэм умоляюще смотрит на меня. — Мамочка, ты так давно не готовила блинчики. Прошу тебя, — притворюшка с карими глазами и улыбкой отца. Я с улыбкой смотрю на лица детей. Именно такими я себе их и представляла, о таких мечтала холодными пустыми днями. — Я люблю вас. Дин, закажи себе пиццу. Сэм, сейчас я сделаю тебе огромную кучу блинчиков. Заглядываю в шкаф и не вижу муки. Нужно идти в кладовку, она дальше по коридору. Беру большую чашку и выхожу из кухни в коридор. И утыкаюсь в крепкое горячее тело. Дженсен стоит в коридоре, привалившись спиной к стене. От неожиданности он обхватывает меня сильными руками и еще крепче прижимает к себе. Смесь растерянности, восторга, желания закружила меня. Запах тела, дорого одеколона, лимона тягучей волной проходится по нервам. Я не поднимаю глаз — не хочется увидеть обжигающее презрение. Рассматриваю жилку на шее, отчаянно бьющуюся под тонкой загорелой кожей. Дженсен не отпускает, от его близости у меня пересыхает во рту. Теплое дыхание шевелит волосы у меня на висках. — Ты куда? — глупее вопроса просто придумать невозможно. — Я — туда. Крепкие руки отпускают меня, и я походкой зомби иду в кладовку. Закрыв за собой дверь, пытаюсь унять бешено стучащее сердце. Насыпаю в чашку муку и выхожу из кладовой. Дом встречает меня пустотой и мертвой тишиной. Мука засыпает снегом дорогой паркет. Сворачиваюсь клубком возле двери и тихо плачу.