Петербург

Июнь 2988 года. Окрестности Тосно.       Дорога петляла, непроходимые чащобы вдоль тракта сменялись редкими проплешинами, поросшими кустарником. Время шло к девяти вечера, но темнеть решительно не собиралось. Они шли уже четвёртый час, но вокруг был лишь дикий лес, перерезанный широким шоссе, вероятно, некогда оживлённым, а теперь уже полностью заброшенным. На шоссе то там, то здесь торчали куски асфальта, поросшие мхом; трава на обочине местами доходила до пояса.       — Вот ведь скотина! — женщина лет тридцати хлопнула себя ладонью по щеке, убивая комара. — Юль, ну скоро уже?!       — Маш, не знаю! Ты сама со мной увязалась, а тут тайга, если ты заметила! Терпи теперь.       — Я думала, тут цивилизованная тайга. А тут — днище долбаное! Лучше бы в Воронеж поехала! Хоть и с этим довольным пьяным рылом, зато там море!       Обе путешественницы, не сговариваясь, остановились и бросили свои рюкзачки на обочину. Юля плюхнулась в траву и закурила, а Маша, пристроившись рядом, стала смазывать лицо и руки кремом от комаров.       Спутницы были одного возраста и дружили с детства, хотя общего у них было мало. Яркая блондинка Маша, жизнерадостная тусовщица, работала менеджером в банке и находилась в процессе замены третьего мужа на четвёртого. Археолог Юля была хрупкой брюнеткой с грустными глазами, замкнутой, нелюдимой и немного странной.       — Нет, ну полное днище! Мобила не ловит, кругом одни комары! Юль, учти, если придётся ночевать в лесу, я тебя убью! — Маша раздражённо зыркнула на подругу. — А у твоего отшельника наверняка даже электричества нет. Поселит нас в сарае каком-нибудь. Он хоть не буйный?       — Отшельник-то что? Говорят, тут ещё гули водятся, — Юля произнесла это зловещим шёпотом, запрокинув голову и выдыхая табачный дым.       — Какие еще гули?!       — Живые мертвецы. Говорят, во время Большой Войны применили какое-то оружие, которое не убивало, а наоборот, делало своих жертв бессмертными, но превращало их в кровожадных зомби-людоедов.       — Совсем бессмертными?! — в байку о гулях Маша, конечно, не поверила. Но, на ночь глядя, сидя на опушке непроходимого леса, пришлось на всякий случай испугаться.       — Не совсем! — Юля загадочно улыбнулась. — Убить их можно только пулей из специального сплава и только в голову, сами же они не умирают. За восемьсот лет их истребили порядочно, а раньше окрестные болота гулями просто кишели.       Ненадолго они замолчали. Несмотря на позднее время, было тепло. В вечерних сумерках петляющая разбитая дорога казалась широким городским проспектом, уходящим прямиком в дымно-багровое зарево. Они встали и пошли в закат. Юля продолжала курить на ходу, а Маша мысленно проклинала всё на свете и старалась не думать о зомби-людоедах. Где-то прокричала сова, просвистели крылья летучей мыши — лесные шорохи делались всё тревожнее, и Маша нарушила молчание:        — И что же ты хочешь найти в этих болотах?       — Я же тебе говорила!       — Значит, расскажи ещё раз — так хоть идти веселее.       — Город. До войны где-то здесь, на севере, был огромный город, который назывался то ли Петербург, то ли Петроград, то ли ещё как-то…       Юля остановилась, на мгновение задумалась и тихим шёпотом нараспев прочла: В Петрополе прозрачном мы умрём, Где властвует над нами Прозерпина. Мы в каждом вздохе смертный воздух пьём, И каждый час нам смертная година. Богиня моря, грозная Афина, Сними могучий каменный шелом. В Петрополе прозрачном мы умрём — Здесь царствуешь не ты, а Прозерпина.       — Долбаное днище! Весёленькие стишки! Особенно на ночь глядя!       — Весёлые тоже есть. Много стихов, я не все помню! И не только стихов. Город постоянно упоминается в самых разных источниках. Стоял он в дельте большой реки, каналы, мосты, дворцы. Представляешь?! Целый город из гранита и мрамора! Говорят, там даже подземный трамвай был!       — Сказки. Подземный трамвай и в Москве-то только строят, мне всю улицу перед домом перерыли, скоты! — Маша недовольно поморщилась. — И что, за восемьсот лет его никто найти не мог?!       — Искали, — Юля тяжело вздохнула. — Многие на этом с ума сходили. Многие просто пропадали. Потом искать перестали. Решили, что это миф. Красивая сказка, как ты сказала. А в прошлом году… — Юля снова вздохнула. — В прошлом году нашли.       — Кто нашёл?! И какого рожна мы тогда в этой глуши комаров кормим?!       — Мы же и нашли. Наша экспедиция. На дне Белого моря, у дельты Северной Двины.       Маша остановилась и в полном недоумении уставилась на подругу.       — Пошли, а то скоро гули проснутся, — Юля засмеялась. — Одинцов, директор нашего института, он сказочный мудак! В существование Петербурга он никогда не верил, но деньги на экспедицию выбить сумел. По источникам, по всем данным, река, на которой стоял Петербург, должна впадать в море, протекая с востока на запад, а другой такой реки на современных картах нет. Вот и искали под фонарём, где светлее. А в городишке том жило от силы тысяч триста. И ни дворцов, ни мрамора, ни гранита… Правда, бронзовую статую легендарного царя Петра со дна подняли и в Москву привезли. После чего этот придурок объявил вопрос закрытым, себя — гением, а дальнейшие поиски Петербурга — антинаучной ересью.       — Я всегда знала, что ты чокнутая! Дался тебе этот Петербург! Что в нём такого?!       — Как тебе объяснить: три ангела парят над бездной, но бездна не властна над ними. Там сходятся все пути. Там сфинксы не загадывают загадки, но разъясняют смысл видений. Там красная луна не предвещает несчастья. Змий под камнем не воспрял, и лик его не отразился в водной глади.       — Что за чушь ты несёшь?! Какой «змий»?!       — Это цитата. Есть такой древний текст, который называется «Инкеримаанская заповедь блуждающим в лабиринте», оптимисты определяют его возраст в четыре тысячи лет, но большинство считает фальшивкой, правда, ещё довоенной. Текст, действительно, очень туманный. Но даже если это мистификация.       — Юль, замуж тебе пора! А то совсем свихнёшься!       — Не зовёт никто! — Юля смущённо усмехнулась.       — Есть у меня один на примете — Сисадмин наш. Такой же больной на всю голову. Но пацан улётный! Хочешь, познакомлю?       — Да ну его! Он наверняка храпит по ночам и раковину после бритья не моет! Ты лучше послушай, как соловьи поют!       Юля остановилась, вслушиваясь в пение птиц, и снова закурила.       — Дай и мне сигарету. Мы точно не заблудились?       — Тут нельзя заблудиться. Дорога одна, вокруг болота и лес непроходимый.       — А этот твой отшельник… Ты давно его знаешь?       — Я вообще его никогда не видела. Его адрес мне Пономарёв дал.       — Ну, здрасьте вам! Ещё и мужик незнакомый! — Маша возмущённо взмахнула руками. — И у него что, в этом захолустье интернет есть?!       — Не электронный адрес. Обычный. Я от него два месяца ответа ждала.       — Ну ты даёшь!       В ответ Юля лишь равнодушно пожала плечами.       — Слушай, а правда, что у этого царя Петра член до колена был?       — Это всё, что ты про него знаешь?! — Юля едва сдерживалась от смеха.       — Куда уж нам! — Маша обиженно надула губки.       — Маш, ну как ты себе это представляешь?!       — Как представляю?! Обыкновенно! Мужик с большим членом!       — Знаешь, статуя в мундире была, — Юля с усмешкой покачала головой. — Он же не древний грек какой-нибудь. За тысячу лет столько всяких небылиц сочинили.       — Вот и Петербург твой сочинили! Мыслимо ли, город в болоте строить?! Да и реки здесь нет!       — Тихо! — Юля вскинула руку и прислушалась. — Слышишь?       — Нет! — Маша насторожилась.       — Вот и я не слышу! Птицы замолчали!       Лес, действительно, словно бы вымер. Было тепло, сумерки не собирались сгущаться, и на фоне закатного зарева, в которое упирался разбитый тракт, темнел одинокий силуэт высокого человека в плаще с капюшоном.       Когда фигура из сумрака шагнула им навстречу, Маша завизжала, а Юля молча стала оседать на землю.       — Да прекрати ты орать, дура! Всю живность вокруг распугаешь! — голос, произнесший это, был глухим, но не слишком низким.       — Юрий Владимирович, это вы? — Юля едва справлялась с дрожью.       — А кого ты надеялась тут увидеть? Шишигу болотную?       — Кого?! — Маша разом прекратила истерику и недоумённо уставилась на отшельника.       — Маш, — Юля, устыдившись за подругу, толкнула её локтём в бок, — шишиги — это нечистики такие, большей частью безобидные.       — Безобидные они, пока вы про них диссертации пишете, а доведётся встретиться — мало не покажется. Сейчас как раз и шанс такой выпадает, — тон отшельника сделался издевательски сочувственным. — Через кладбище идти придётся. Промахнулись вы, девоньки, с большака надо было раньше сворачивать.       — Какое кладбище?! — Маша снова была на грани истерики. — Я не пойду!       — Тут ночевать останешься? Смотри, в этом лесу и пострашнее нечисть водится!       — Адово днище! Я не пойду!       — Ну и оставайся, — Юрий Владимирович равнодушно пожал плечами и повернулся к Юле. — Ты-то идёшь?       — Вы, правда, готовы её здесь бросить?! Николай Тимофеевич характеризовал вас как человека.       — А кто это?       — Николай Тимофеевич Пономарёв.       — А, Котя — добрая душа! Он всегда видел в людях больше, чем в них есть… Так! — отшельник нетерпеливо хлопнул в ладоши. — Вы идёте?! А то у меня ещё коза не доена!       Академику Пономарёву, почётному члену всех на свете академий и участнику самых престижных симпозиумов, было заметно за семьдесят. Отшельник выглядел не старше пятидесяти, а с учетом того, что жизнь вдали от цивилизации накладывает свой отпечаток, ему было едва ли больше сорока. И вдруг «Котя»…       И вообще, внешний вид Юрия Владимировича как-то не очень соответствовал образу отшельника. «Плащ с капюшоном» оказался армейской плащ-палаткой, из-под которой выглядывали довольно старомодные, но вполне пижонские сапоги. Пахло от него дорогим одеколоном, и, кажется, он даже был гладко выбрит, хотя в сумерках трудно было судить об этом со всей определённостью.       И вот этот болотный мачо вопросительно посмотрел на девушек, развернулся и медленно побрёл куда-то вглубь леса.       — Маш, пойдём, он уходит!       Перспектива ночевать на разбитом тракте посреди незнакомого, зловещего леса подруг не радовала, и вскоре они уже брели по тропинке вслед за Юрием Владимировичем.       Шли молча. Лишь отшельник тихо насвистывал себе под нос какую-то заунывную мелодию.       Непроходимый ельник, обступавший тропинку, постепенно сменился светлым сосновым редколесьем, по которому, насколько хватало взгляда, были беспорядочно разбросаны огромные могильные плиты. Вроде бы погост как погост, но правильная прямоугольная форма и одинаковые размеры этих надгробий сразу же привлекли внимание Юли. Все они были ярко-белого цвета и чуть ли не светились в темноте, что добавляло этому месту мрачной загадочности.       — Юрий Владимирович, а что это за кладбище?       Отшельник продолжал насвистывать свою нудятину, не обращая внимания на Юлин вопрос.       — Юрий Владимирович! Вы меня слышите?!       — А?! — он остановился и вздрогнул, словно бы проснувшись. — Не называй ты меня так! Я уже отвык. Слишком давно меня так звали. И кажется, что уже не меня.       — А как нам вас называть?       — Деда Жора, — отшельник снова зашагал по тропинке. — Меня все здесь так зовут.       — Все?! А здесь кто-то ещё есть?!       — А как же?! Коза моя, Дуська, кошечка Лёпа и попугайчик волнистый, ему я имя так и не придумал.       — Вы издеваетесь?! — Юля и сама уже жалела, что связалась с этим психом, а уж какой ушат помоев выльет на неё подруга, это она сейчас представляла в красках и подробностях!       — А что, не похож на деда? — отшельник хмыкнул. — Сам я себя так называю. Больше ведь и поговорить не с кем.       — Вы про кладбище так и не ответили!       — Три цветка воссияют над Градом, принеся избавление, чистоту и свежесть. На поле презренного ратника погаснет огонь, поднимутся те, кто был слеп, исполнившись жизни от источников сих. А зловещий Атакан-камень извергнет воды, и возвратится он в бездну, откуда и взят был.       Юрий Владимирович декламировал текст с пафосным надрывом, кривляясь и юродствуя, но, несмотря на тон отшельника, сердце Юли сжалось от радостного предчувствия.       — «Инкеримаанская заповедь»?! Только вы неверно цитируете! В каноническом списке не «на поле презренного ратника», так ведь даже не звучит, а «на ратном поле»; и не «извергнет воды», а «низвергнется в воды»! И причём здесь это кладбище?!       — Больно грамотные все стали! — отшельник недовольно поморщился и сплюнул. — Днём сама всё увидишь.       — А сейчас увидеть нельзя? У меня фонарик есть.       — Фонарик у тебя сейчас под глазом будет! Под ноги смотри! Фонарик у неё? Нельзя! Эта красна девица, подруга твоя, — отшельник кивнул через плечо, — сейчас от страха богу душу отдаст.       — У этой красной девицы, — услышав, что говорят про неё, Маша встряла в разговор, — между прочим, имя есть.       Юрий Владимирович остановился, развернулся в сторону Маши и недовольно покачал головой.       — На кой-хрен мне твоё имя?! Ты у шавермы часто спрашивала, как её при жизни звали?       Маша остановилась как вкопанная и злобно сверкнула глазами.       — Всё! Меня это уже достало! Я дальше никуда не пойду, пока этот хам…       — И не ходи! Испугала! Тоже мне!       — Юрий Владимирович! — Юля была готова взорваться. — Вам не кажется, что это уже слишком?!       — Ладно, девушки! — отшельник смутился. Казалось даже, что он искренне раскаивается. — Я был невежлив, вы уж простите! Зато мы уже пришли.       Они, действительно, стояли на краю большой поляны, посреди которой темнел силуэт двухэтажного дома с тремя башенками, обнесённого прочным деревянным частоколом. Войдя в дом, хозяин щёлкнул выключателем, и они увидели просторную гостиную с круглым дубовым столом, старинными стульями, камином и микроволновкой.       — Электричество?! — кажется, Маша готова была забыть все свои страхи и обиды. — А отшельникам можно? Ну, электричество.       Юрий Владимирович добродушно улыбнулся.       — Вы располагайтесь, а я пока ужин разогрею.       На ужин была варёная картошка и какая-то дичь. Хозяин поставил по глиняному горшочку перед каждой из девушек, сам же сел напротив и с нескрываемым любопытством наблюдал, как они жадно набросились на еду.       — Юрий Владимирович…       — Деда Жора!       — Деда Жора, — Юля чуть не поперхнулась, произнося это, — а вы есть не хотите?       — Я чаю с вами попью. Ужинал перед тем, как вас искать идти.       — А как же коза? — Маше хотелось в отместку хоть чем-то поддеть отшельника.       — И козу подоил. Это я, чтобы вас поторопить.       — А мне хотелось бы увидеть, как такой, как вы, доит козу, — Маша не унималась.       — Увидишь ещё. И сама научишься.       — Что?!       — А ты думала, на курорт приехала?!       Маша захлопала глазами. Между тем Юрий Владимирович убрал со стола опустевшие горшочки и налил всем троим чаю. Вернувшись на место, он подпёр подбородок сложенными в замок руками и с ядовитой усмешкой посмотрел на Юлю.       — Петербург, значит, ищем? Почему здесь?       Этот хамоватый дятел в павлиньих перьях был Юле не очень приятен. Но человек, наизусть цитирующий «Инкеримаанскую заповедь», хоть и с ошибками, не мог её не заинтересовать.       — По целому ряду причин.       — По целому ряду? — отшельник хмыкнул. — И сколь длинен этот ряд, позвольте спросить?       — В корпусе местного фольклора есть элементы, свидетельствующие…       — Мы, девонька, университетов не кончали. Нам бы попроще бы.       Юля почувствовала, как наливаются жаром её щёки. Украдкой она посмотрела на Машу, ища поддержки, но та была увлечена вишнёвым пудингом, и всё вокруг перестало для неё существовать.       — У здешних вепсов есть поверье, — продолжила Юля с дрожью в голосе, — что, если в ночь на «Ивана Купала» забраться на самое высокое дерево в лесу, то можно увидеть, как в лунном свете сияет шпиль главного собора Петербурга. И тому, кто это увидит, будет даровано исполнение всех желаний. Это свидетельствует о глубокой укоренённости петербургского мифа в сознании.       — А если в полнолуние выйти голой на перекрёсток семи дорог, то можно и не такое увидеть?       От нахлынувшего гнева Юля стиснула зубы и кулаки.       — Если вы не прекратите разговаривать в таком тоне, то я…       — Побежишь искать самое высокое дерево? — отшельник глумливо улыбался. — Или перекрёсток?       Девушка вскочила, метнув на Юрия Владимировича злобный взгляд.       — Вы!.. Вы!.. Вы!..       Ошалевшая Маша, оторвавшись от десерта, часто заморгала, переводя взгляд то на Юрия Владимировича, то на подругу. Отшельник поднял глаза, и улыбка почти исчезла с его лица.       — Паутиной Соколиного Рога сплетены воедино Троицкий храм и Петровская крепость. Здесь разрывается кольцо вечности, пылает огонь дерзновений, изливается благодать любви и ангелы трубят славу бессмертному граду!       От удивления Юля остолбенела.       — У вас есть этот список?! Есть этот апокриф?! — глаза девушки сверкали, но уже не гневом, а азартом и любопытством. — Вы покажете мне?!       О «Соколином списке» «Инкеримаанской заповеди» ходили легенды. Никто из живущих ныне исследователей его не видел. Известен он был лишь по работам историков прошлого, да и то только отдельные выдержки. Вторую часть цитаты Юля и вовсе слышала впервые.       — Ты сядь сперва и остынь. Может, тебе и впрямь в болоте искупаться?! От тебя же прикуривать можно!       Девушка покорно села.       — Покажете?!       — Покажу, если вести себя хорошо будешь, — он хитровато прищурился. — Что такое «Соколиный Рог»?       — Вероятно, речной мыс, — Юля пожала плечами, — на котором был построен Троицкий собор, давший начало Петербургу и ставший впоследствии главным храмом города.       — Вероятно, что у моей козы пятна, — Юрий Владимирович продолжал глумиться. — Это мыс в Азовском море, девонька! — отшельник назидательно поднял вверх указательный палец. — А-зов-ском!       — Ну, знаете! — Юля засмеялась. Очередную «девоньку» она предпочла пропустить мимо ушей, но откровенный дилетантизм собеседника её коробил. — Эта маргинальная точка зрения давно не поддерживается большинством серьёзных исследователей. Но даже если и так. Единственное упоминание в сомнительном апокрифе ещё ничего не доказывает.       — Надо же! Маргинальная! Сомнительный апокриф! То-то у тебя глазки загорелись! А что думают серьёзные исследователи на предмет того, откуда у православных храмов шпили?       — Ну, это же совсем просто! Огромное влияние на царя Петра оказала его мать, шотландская аристократка из рода Гамильтон, которая…       — Юр… Деда Жора, а вы с Урала? — Маше, которая к этому времени покончила с пудингом, не слишком нравилось, что о ней забыли.       Юля, сконфузившись, замолчала, отшельник, казалось, тоже был несколько обескуражен.       — Почему с Урала?       — Ну… — Маша облизала десертную ложку. — Ведь только на Урале говорят «шаверма».       — Разве?!       — Ну, конечно! — Маша, довольная тем, что на неё обратили внимание, оживилась. — Нигде так больше не говорят!       — Разве мы вообще говорили о шаверме?! — на иронию Маши Юрий Владимирович предпочёл не обращать внимания. — И что, царь Пётр, — он снова обращался к Юле, — под воздействием мамани своей шпили вместо луковок упромыслил?       — Не только. Западнические веяния затронули все стороны общественной жизни. Николай Тимофеевич, например, считает, что царь Пётр даже вынашивал план обращения Руси в католицизм.       — А шотландцы у нас разве католиками были?       — Ну, не православными же?! — невежество отшельника продолжало умилять Юлю.       — Ты, кстати, откуда Котю знаешь?       Юля смущённо потупилась. Ей не очень хотелось обсуждать с этим, мягко говоря, странным человеком подробности сложных отношений её мамы с академиком Пономарёвым и о том, что в какой-то момент он заменил ей отца.       — Сосед он её! — снова встряла Маша. — На одной лестничной клетке живут. Он её в археологию и привёл.       — Надо же! В католицизм! — Юрий Владимирович откинулся на спинку стула и улыбнулся. — А Котя, он — толковый мужик, хоть и с тараканами в голове.       — Какими тараканами? — Юля напряглась и приготовилась к очередному хамству. — Вы так говорите…       — Как какими?! Католическими и металлическими. Одного понять не могу, — он обвёл подруг взглядом, словно видел их впервые, — зачем вас ко мне-то принесло?       Вопрос прозвучал настолько странно, что Юля не нашла, что ответить. Впрочем, ответа отшельник и не ждал.       — Ладно! — вставая, Юрий Владимирович решительно хлопнул ладонями по коленям.— Утро вечера мудренее! Спать вам пора!       — А как же «Соколиный список?! Вы обещали!       — Ты ж над ним до утра провозишься! Знаю я вас! А завтра день тяжёлый. Вот завтра всё и увидишь.       Юрий Владимирович отвёл девушкам две комнаты на втором этаже своего просторного дома. Сил скандалить с подругой у Маши уже не оставалось, и они, пожелав друг другу спокойной ночи, отправились спать. Юля поначалу даже вздремнула. Кошмар, преследовавший её с детства, снова напомнил о себе — резкий запах керосина, сопровождающийся странным гнетущим гулом. Что бы ей ни снилось, пасторальные ли картинки по мотивам прочитанных книг или сюжеты, навеянные унылыми буднями, этот запах и этот звук не предвещали в её снах ничего хорошего. На этот раз видения были сладостными и лёгкими, но сменялись с такой быстротой, что не успевали откладываться в памяти. Запомнилось лишь, как она проплывала на пароходе под каким-то мостом, который то исчезал, то вновь появлялся. Над палубой кружились чайки, дул солёный морской ветер, ярко светило солнце — лето было в самом разгаре. И вдруг пароход качнуло сильной волной, запахло керосином, в уши ворвался протяжный гул, и от разом навалившихся тревожных предчувствий Юля проснулась. Оказалось, что спала она всего минут двадцать. Где-то вдалеке бушевала гроза, и шумел дождь за окном — это реальность вошла в её сны, заставив окунуться в многократно пережитые тревоги. Но запах? Он тоже остался наяву, и его происхождение было сложно объяснить. Проворочавшись в постели ещё около часа, она поняла, что уснуть больше не сможет. Ей захотелось курить и, накинув ветровку поверх ночнушки, Юля, стараясь не шуметь, спустилась в гостиную.       Юрий Владимирович не спал. На краешке стола, заваленного грязной посудой и остатками их ужина, он раскладывал пасьянс. Заметив Юлю, он оторвался от своего занятия и кивнул на входную дверь.       — Удобства во дворе. Проводить? Там льёт.       — Я только покурить.       — Кури здесь. Пепельница возле умывальника.       — А не опасно? У вас в доме так керосином пахнет, что…       — У тебя какое образование, девонька?       — Исторический… — вопрос застал Юлю врасплох.       — И ты по запаху отличаешь керосин от бензина? Или ацетона?       Юрий Владимирович, кажется, и не ждал ответов на свои вопросы. Он снова погрузился в пасьянс, бормоча какие-то легкомысленные стишки. Юля взяла пепельницу, села на табурет у окна и закурила.       — Вам тоже не спится?       — Сложный пасьянс! — пробубнил он себе под нос. — Как видишь.       — Вы гадаете?       — Ага. На то, кто из вас вкуснее.       — Вы всегда паясничаете? — Юля тяжело вздохнула.       — Все равно не сошёлся! — Юрий Владимирович смешал карты на столе и стал медленно собирать их в помятую пачку. — Нотацию собираешься мне прочитать?       — И прочитала бы! Если бы имело смысл! Вы ведь совсем здесь одичали!       — Ты именно об этом хочешь поговорить? — он наконец собрал карты, положил их на стол и нахально уставился на Юлю.       — А вы можете предложить другую тему? И прекратите мне тыкать! Я не настолько вас моложе…       — Ну, дорогая, — он осекся. — Хорошо, Юлия Павловна, если вам так угодно, то извольте.       — Постойте… Откуда вам известно моё отчество? Я ведь не писала.       — Вероятно, оттуда же, откуда и «Инкеримаанская заповедь»! И если вы позволите, то я могу пояснить.       — Я… Позволю… — Юля почувствовала, что у неё пересыхает во рту.       Гроза гремела уже прямо над головой, совсем близко. Очередной раскат грома заставил дребезжать оконные стекла, шум дождя усилился.       — «Войти сможет только тот, чью память хранят камни. Но лишь выжженное сердце знает путь домой» — вам никогда не казалось странным это место «Заповеди»?       — Там много странных мест.       Юрий Владимирович подпер щеку ладонью и хмыкнул.       — А не казалось ли вам странным, что никакой канонической версии этого документа никогда не существовало? Всегда ведь есть некоторый канон, вокруг которого наматывается клубок апокрифов. Даже у срамных анекдотов. А здесь не так.       — Почему же не так? Есть «Соколиный список», а есть разрозненные обрывки того, что мы потом назовём каноном. Просто мы никогда не имели дело с полным текстом. Он постоянно пополняется, но и до сих пор мы не можем с уверенностью говорить о его полноте.       — А это не казалось вам странным? Даже самые закоренелые скептики оценивают возраст документа в тысячу лет. И вы хотите меня убедить, что за тысячу лет нельзя было собрать всё воедино?!       Юля задумалась. Эта мысль никогда не приходила ей в голову. А между тем Юрий Владимирович продолжал свою лекцию.       — Вы знаете, какой объем занимала «Заповедь», когда была написана? Четыре страницы. А теперь?       — Погодите… Как вы можете с такой уверенностью делать выводы о первоначальном объёме документа тысячелетней давности?       — Потому, что я его написал.       — Вы?! — Юля поднялась с табурета и снисходительно, почти брезгливо улыбнулась. — Юрий Владимирович, Деда Жора, вам не кажется, что в вашем доме столь же сильно пахнет шизофренией, как и керосином? Или ацетоном? Не знаю уж, что вы здесь храните.       Он ничего не ответил и лишь, прищурившись, улыбнулся в ответ.       — Кстати, вы не угостите меня сигаретой? Я хотела бы еще покурить перед сном, но у меня закончились.       — У меня папиросы.       — Жаль. Папиросы я не курю. Доброй вам ночи, — она развернулась и быстрым шагом пошла в сторону лестницы.       — Эти тебе понравятся! Лови!       Юля едва успела обернуться, как пачка прилетела ей прямо в руки. На выцветшей от времени зеленоватой бумаге была изображена пышная блондинка, чем-то напоминавшая Машу, в руках блондинка держала блюдце с двумя половинками груши. Надпись на пачке гласила: «Папиросы «Дюшес». 20 шт. 6 коп. Табачная Фабрика Колобова и Боброва. С. Петербург.»       В глазах потемнело, ноги подкосились и она почти рухнула на пол. Снова ударил гром, электричество в гостиной погасло, оконные стекла со звоном вылетели, и в дом хлынула затхлая болотная вода. Юля понимала, что подняться уже не сможет. Болотный смрад смешивался с запахом керосина, и накатившая тошнота отнимала последние силы. В ужасе она искала взглядом Юрия Владимировича, но его в доме уже не было. Юля попыталась ухватится за ножку стола, но та рассыпалась прогнившей трухой от одного прикосновения.       — Помогите! — она попыталась закричать, но вместо крика сумела выдавить из себя лишь жалобный хрип.       Собрав волю в кулак, Юля рывком встала, но водный поток сбил её с ног. Однако упала она не на пол. Чьи-то руки подхватили её, и она обвисла на них нелепой тряпичной куклой.       — Кольцо вечности уже разорвано, теперь бы успеть, — шёпот Юрия Владимировича звучал у неё прямо над ухом. — Идти сможешь?       Тяжело дыша, она утвердительно закивала.       Свои силы она явно переоценила, ему пришлось буквально волоком тащить её до дверей.       — Три ангела, твою мать, парят над бездной! — он выбил дверь ногой. — Но бездна, сука, не властна над ними!       Их качнуло сильной волной и выбросило на песчаный пляж. Голова по-прежнему продолжала кружиться, но солёный морской бриз обдувал прохладой, дышать становилось легче, и вскоре дрожь во всём теле сменилась пьянящей истомой. Жаркое июньское солнце было уже в зените, но всё вокруг словно бы вымерло, лишь крики чаек над огромной рекой и тихий плеск волн напоминали о течении времени.       Юрий Владимирович сидел рядом, опустив голову, и тяжело дышал.       — Где мы? — вопрос сам слетел с губ Юли.       Отшельник продолжал молчать, не в силах справиться с одышкой. Наконец, он поднял голову, и по его бледному лицу скользнула тень загадочной улыбки.       — Оглянитесь вокруг, Юлия Павловна, — на его щеке блеснула скупая слеза. — Всё позади, девочка моя, всё позади!       Там, за рекой, насколько хватало взора, раскинулся величественный город. Дворцы, мосты, колонны, где-то совсем далеко — купол собора, ослепительно сияющий в лучах полуденного солнца…       Ударил колокол, выстрелила пушка. Звуки заставили Юлю обернуться.       Совсем рядом, за каменной стеной, в небо убегал золочёный шпиль с расправившим крылья ангелом наверху. От пронзительной синевы бездонного неба и солнечных бликов на золотых крыльях снова закружилась голова. Не веря своему счастью, боясь спугнуть это сказочное наваждение, Юля закрыла глаза.       «Я всё ещё сплю… Этого не может быть… Это сон, мираж… Но как же он чудесен!»

***

      Ночью к Юрию Владимировичу кто-то приходил. Где-то севернее прошла гроза, и далекие раскаты грома разбудили Машу. Чужие голоса звучали невнятно, Маше удалось разобрать лишь слова «общак» и «делиться». Отшельник что-то отвечал, но и его слова тонули в шуме ночного леса. Говорил он уверенно, но без присущих ему резкости и насмешливости.       «А наш отшельничек-то — не так прост! Ганджубас он здесь, что ли, выращивает?»       Когда голоса умолкли, Маша подошла к окну и распахнула ставни настежь. Стало заметно свежее, хотя дождя и не было. Северо-запад изредка озаряли грозовые сполохи — греметь не переставало.       «Хорошо!»       Маша вдохнула полной грудью и прикрыла глаза.       «А парниша-то бесхозный… Не пропадать же добру… И не такой уж он и старый…»       Она ещё немного постояла у окна, наслаждаясь ночной прохладой, и, слегка прикрыв ставни, пошла в постель.       «Завтра ещё козу доить…»       Развеселившись собственным мыслям, девушка повернулась на бок и очень быстро уснула. А когда проснулась, время приближалось к полудню. Юли в доме уже не было. Из окна было видно, что Юрий Владимирович, по пояс голый, сидит у дома на табурете и чистит картошку. Ночной дождь с грозою прошёл стороной, солнце припекало по-южному безжалостно, и выходить из дому не хотелось, но оставаться одной было скучно. Приведя себя в порядок и надев легкомысленные шортики и топик, Маша вышла во двор.       При свете дня лес, окружавший дом со всех сторон, выглядел не таким уж и мрачным. Даже мысль о походе на странное кладбище не казалась столь ужасающей, как вечером.       Зеленела трава, небо звенело трелями жаворонка, и Юрий Владимирович, словно передразнивая небеса, насвистывал что-то заунывное. Увлечённый своим занятием, Машу он не замечал.       Она подошла, поставила обнажённую ногу на соседний свободный табурет и некоторое время наблюдала за его неуклюжими движениями. Чистить картошку Юрий Владимирович не умел.       — Вы поразительно похожи на моего первого супруга.       — Чем? — он поднял глаза и скользнул взглядом по её ноге.       — Рукожопостью. Чем же ещё?!       Юрий Владимирович бросил нож в траву, устало вздохнул и поднялся с табурета.       — Кто умеет, пусть сделает лучше!       Маша пожала плечами и с видом манекенщицы, демонстрирующей новую коллекцию от кутюр, принялась чистить картошку. Отшельник куда-то ушёл, но вскоре вернулся с двумя чашками горячего кофе. К его приходу с картошкой было уже покончено, и Маша торжествующе скучала.       — У вас есть сигареты? К кофе бы не помешало!       — Папиросы, — он достал из кармана и протянул ей старую потрёпанную пачку.       На этикетке была изображена надменная коротко стриженная брюнетка в элегантной шляпке и с папиросой в зубах. Частью затёртая надпись гласила: «Папиросы «Десертъ». Табач. Фабрики Колобова и Боброва…»       — Обалдеть! «Десерт»! Никогда даже не слышала о таких! — Маша удивлённо покачала головой. — Чувиха на Юльку похожа… Кстати, где она?       — Пошла в могилах рыться. Думаю, до вечера мы её не увидим.       — Эту дрянь я не курю. Потом у Юльки стрельну, — возвращая папиросы, она как бы невзначай взяла его за руку.       Юрий Владимирович поднял брови и оценивающе посмотрел на Машу. Та кокетливо улыбнулась и попыталась притянуть его к себе, но ножка табурета треснула, и они с грохотом рухнули в траву, осыпая друг друга ласками и поцелуями.       Когда всё закончилось, они ещё долго лежали на спине и молча смотрели в глубокое, голубое небо. Поодаль шумела листва векового дуба, стрекотал кузнечик, время, казалось, остановилось.       — Юр…       — У?       — А кто к тебе приходил ночью?       — Местные гули, — он приподнялся на локтях, вид у него был заспанный. — Требовали одну из вас в общак отдать. Голодают они.       Маша подавилась смешком.       — Юр, а ты давно здесь?       — Давно. Только не Юра, а деда Жора.       Кровь ударила Маше в лицо, внезапно нахлынувшая обида выплеснулась наружу. Она схватила свои трусики, лежавшие рядом, и швырнула в его ухмыляющуюся физиономию:       — Да пошел ты! Мудак!       Маша вскочила и побежала в сторону леса.       В лесу она остановилась и в изнеможении прислонилась к сосне, чтобы отдышаться — стало невыносимо душно. Оглядевшись, Маша поняла, что она уже на кладбище. Могильные плиты, ночью казавшиеся ярко белыми, были самыми обычными. Потемневшие от времени и поросшие мхом, они не производили никакого впечатления, ни мрачного, ни величественного. Между двумя соседними могилами валялись вещи Юли, но самой подруги нигде не было. Одна плита была уже расчищена, работа над второй была, видимо, в самом разгаре.       Маша подошла поближе, и от увиденного у неё засосало под ложечкой.       «Долбаное днище!»       Надпись на расчищенной плите гласила «Юлия Павловна Кузьмина»; и чуть ниже, уже курсивом: «Здесь разрывается кольцо вечности».       Чудовищная догадка заставила сердце сжаться от ужаса, и Маша бросилась к соседнему надгробию. «Мария Викторовна Антонова» — значилось на плите, нижняя часть которой была завалена инструментом Юли. Маша схватила какой-то шпатель, смахнула прочь всё остальное и стала лихорадочно соскребать мох с почерневшего камня.       — Не трудитесь, Мария Викторовна, я помню, что здесь написано, — Юрий Владимирович стоял неподалеку в своей плащ-палатке и, скрестив руки на груди, хладнокровно наблюдал за Машей. — На вашей плите написано: «Терзающим город бедам — конец!»       — Что это?! — На фоне накатившего ужаса его внезапное появление её даже не испугало. — Долбаное днище! Что это за бред?!       — Это «Инкеримаанская заповедь»! — он был по-прежнему спокоен. — Вернее сказать, не заповедь, а летопись. Все, кто ищет Петербург, оставляют на этих плитах свои имена. Сегодня ночью, — он кивнул на расчищенную плиту, — здесь появилось имя вашей подруги.       — Я! Я-то здесь причем?!       — А ваше имя... — он немного помолчал. — Ваше, Мария Викторовна, было здесь всегда! — отшельник поднял глаза к небу, и голос его приобрел зловещую торжественность. — Перед лицом белокурой всадницы померкнет Красная луна. В огненной колеснице она трижды объедет город, очищая Петербург от скверны. Злая вода отступит, злой огонь погаснет. Трижды она произнесёт заклятие, трижды от её гласа содрогнётся бездна, и трое ангелов будут вторить ей: «Терзающим город бедам — конец!»       — Какой Петербург?! — мысли понеслись кубарем, и Маша была уже не в состоянии справляться с ужасом и гневом. — Придурок! Какая колесница?! Совсем крыша поехала?! Ты меня сжечь собираешься?!       — Пророчество уже исполняется! — он грустно улыбнулся. — Дело за малым…       С яркой зеленой вспышкой молнии к Маше начала возвращаться память. Прямо над ними раздались оглушающие раскаты грома, небо стало резко темнеть, но совсем другое небо, окрашенное звездопадом давно позабытой июньской ночи, воскресло сейчас перед её взором. Стоявшая рядом сосна вспыхнула как спичка. В уши ворвался протяжный гул, запахло керосином, и глаза обожгло огнём. От жгучей боли Маша ослепла и упала на землю. Теряя сознание, она понимала, что вокруг пылает уже весь лес.       «Господи! Как же там Юля?!. Терзающим… город… бедам…»       И вдруг все кончилось. Сквозь щели наброшенной на Машу плащ-палатки хлынула прохладная невская вода. Боль отступила, глаза прозрели, и взору открылось петербургское небо, раскрашенное нежной акварелью северного лета.       Маша сидела на Сенатской площади, прислонившись спиной к холодному Гром-камню, под самой дланью Медного всадника. Вдали сиял шпиль Петропавловского собора, с Невы веяло прохладой. Напротив, скрестив ноги, сидел отшельник и жевал травинку.       — Еще чуть-чуть и не успели бы, — он улыбнулся. — Жалко, трусики забыли, швыряться теперь нечем.       Еще не вполне осознав случившееся, Маша всмотрелась в его бледное, усталое лицо, пытаясь воскресить его в памяти.       — Кто вы, Юрий Владимирович?       — Не важно, кто я. Важно — кто ты.

***

Июнь 2188 года. Окрестности Петербурга.       Они дружили еще с училища, хотя многих это удивляло. Эффектная брюнетка Юля была полной противоположностью невзрачной белобрысой Маше, которая всегда находилась в тени окружённой постоянным вниманием мужчин подруги.       С самого детства очарованная величием и таинственностью родного Петербурга, Маша мечтала посвятить себя разгадкам его пленительных тайн и стать историком.       Этим планам помешала война. В боевую авиацию её поначалу не брали, но мужчины гибли, и им на смену приходили женщины. В летном училище Маша и повстречалась с Юлей. В ней Машу с самого начала привлекло то, что даже на войне, там, где, казалось бы, нет места нежным чувствам, счастью и веселью, Юля умела оставаться женщиной, умела любить и радоваться жизни такой, какая она есть.       Потом были десятки совместных боевых вылетов. Они делили кров, делили скудную фронтовую пищу, губную помаду и кабину аэроплана.       Конечно, были и ссоры. Маша была тайно влюблена в командира их эскадрильи Юру Белосельского. И когда Юля тоже положила на него глаз, подруга устроила ей истерику, которая чуть не закончилась тасканием друг друга за волосы.       Потом Юра погиб, а Маша так и не успела рассказать возлюблённому о своих чувствах. Застенчивость и робость преследовали её с детства, а после гибели командира Маша и вовсе замкнулась в себе, проводя краткие минуты фронтового досуга уткнувшись в одну из своих книжек. Юля переживала за подругу, но понимала, что сделать с этим ничего нельзя.       Тем вечером их полк подняли по тревоге. С аэродрома под Тосно взлетели десятки машин и взяли курс на северо-запад. Летели молча. Над ними раскинулось усыпанное яркими звездами небо, впереди полыхал багровый закат, в воздухе повисло напряжённое ожидание грядущего боя.       Но боя не было. Когда вдали уже показался купол Исаакиевского собора, сиявший в лучах заходящего солнца, Машин изумлённый голос тихо прошептал в наушниках:       — Юль, что это?! Ты видишь?!       Над Петербургом, одна за другой, начали осыпаться звёзды.       Спустя мгновение Юля поняла, что сейчас произойдет. Она заложила вираж, пытаясь уйти от взрывной волны, но взрыв оказался настолько мощным, что аэроплан отбросило километра на три. Одна вспышка, вторая, третья… Взрывы поднимали в воздух тысячи кубометров земли и освещали ночное небо сотнями солнц. Машина вспыхнула, словно пучок сухой соломы, и стала падать. Руль заклинило, запахло керосином, взорвался топливный бак в хвостовой части аэроплана, и от истошного вопля подруги у Юли сжалось сердце.       — Маша! Держись! Я сяду! Я посажу нас!       Руки не слушались, от ярких вспышек глаза отказывались видеть. Горящая машина падала и наворачивала круги над обречённым городом. Один круг, второй…       Голос в наушниках умолк. От неимоверного жара и гари стало нечем дышать, подступила тошнота. Но вдруг обезумевшим шёпотом Маша принялась читать стихи. Или нет! Не стихи? Слов всё равно было не разобрать. Что-то из своих нелепых книжек. Что-то…       — Маша! Мы вернёмся! Ты слышишь меня?!       Очередным взрывом аэроплан подбросило вверх, и Юля, ударившись виском о стенку кабины, потеряла сознание. Спустя несколько минут аэроплан рухнет в болото, где его в считанные мгновения поглотит затхлая вонючая жижа. Но пока голос Маши всё ещё будоражил эфир, хотя его уже никто не слышал. Падали звёзды, а огненная колесница заходила уже на третий круг над уходящим в небытие Петербургом.       Юля открыла глаза. Гремела внезапно налетевшая гроза, по лицу стекали крупные капли по-летнему тёплого дождя, смешавшиеся с радостными слезами возвращения. Память вернулась к ней, а она вернулась домой. На шпиле Петропавловки парил золотой ангел, осеняющий своими крылами бессмертный город, а напротив сидел Юрий Владимирович, бледный, уставший, но, как всегда, довольный собой.       — Кольцо вечности разорвано! — глядя Юле в глаза, он торжественно и грустно улыбался.       — Кто я теперь?       — Это тебе решать! — он пожал плечами. — Иди, Маша ждёт тебя на Сенатской.       Юля встала, пригладила мокрые волосы рукой и нерешительно двинулась в сторону Дворцового моста. Пройдя несколько шагов, она остановилась и обернулась. Юрий Владимирович лежал на мокром песке, подложив руки под голову, и смотрел в низкое грозовое небо.       — Кто вы? Как мне вас называть?       Он приподнялся на локтях и удивлённо поднял брови.       — Ты все забыла, девонька! — он снова ёрничал. — Деда Жора. Хотя, не уверен, что это теперь важно… Эпилог.       Когда академик Пономарёв забил тревогу, под Тосно отправили поисковую экспедицию, но никаких результатов она не принесла. Престарелый отшельник, судя по состоянию тела, умер от истощения еще весной. Точный ответ на этот вопрос могла дать только экспертиза, но её проводить не стали.       Следов девушек ни в его развалившейся чахлой лачуге, ни вокруг неё обнаружено не было, видимо, они так и не добрались до его пристанища, заблудившись и сгинув где-то в окрестных болотах.       Манящий и пьянящий миф призрачного Петербурга уже давно сам стал зловещим камнем Атаканом, неустанно собирающим свою кровавую жатву.       Их искали всё лето и всю осень, а с наступлением холодов перестали. И никто не заметил, что на древнем кладбище, неподалёку от хижины отшельника, стало на две могилы больше.       Просто потому, что их и до этого никто не считал.