Осенняя соната

Ещё ранняя, но уже такая цветная осень! Порыжевшие верхушки клёнов грациозно вздымаются в пасмурную серость неба, оставаясь на его фоне красочными пятнами. Бледное, вылинявшее за лето солнце светлым разводом отражается на стальной глади воды пришкольного озера. Порывы ветра разрядами пробегают по воде, и от этого озёрная поверхность покрывается мурашками, по серой глади пробегает мелкая рябь и блики света. Мокрые после недавнего ливня солнечно-жёлтые и мрачно-красные листья слетают с веток и тихо ложатся на исколотый тротуар. Аккуратно ступает по земле дождливый печальный сентябрь — так и я ступаю по дороге, выложенной старыми плитами, глазами ища в лужах капли солнечного света как последние капли августа. — Ольховская, ну куда ты так несёшься?! Я обречённо вздыхаю и оборачиваюсь. Ну конечно — Вера, наша староста. Умеет ведь всю романтику испортить! Но начальству лучше не перечить, поэтому я останавливаюсь и жду, когда толстушка-Вера преодолеет дистанцию от школьного крыльца до меня. — Догнала! — староста наконец достигла меня, опёрлась на моё плечо и сделала несколько глубоких вдохов, пытаясь отдышаться. — Я кричу-кричу, а ты не слышишь. Идёшь и идёшь... — Ну да, домой хочу скорее, — растерянно пробормотала я. Неправда. — Ты же помнишь, что у тебя конкурс чтецов? — Вера наконец-то смогла реабилитировать своё дыхание и теперь просверливала во мне дыру требовательным взглядом. Ей бы не старостой быть, а сразу надзирателем в колонии. Приняли бы на ура. — Как я могу помнить то, чего не знаю? — отбилась я встречным вопросом. Есть у нашей школы своя фишка: записывать учеников на свои внутренние мероприятия, а самих участников мероприятий оповещать о них когда-нибудь за пару дней до самого события. Или когда отказываться будет уже поздно. — Ну ты даёшь! — выпучилась на меня Вера. — Листовки же по всей школе висят — в каких облаках ты витаешь? Вера-афера. Вера-мегера. Вера-премьера, карьера, сфера. Не староста, а целый полигон для рифм. — Ну Марина! — уже почти жалобно крикнула Сфера-Карьера-Афера. — Ты хоть сделай вид, что слушаешь. В понедельник конкурс, мы тебя заочно записали, ты же придёшь? Да, именно в таком порядке. Сначала «мы тебя заочно записали», а потом — «ты же придёшь?» — Вер, знаешь… — я замялась. — Я вообще-то в этом году хотела пропустить: мне не до этого сейчас, прости. Глаза старосты округлились так, будто я ей только что открыла сакральную тайну, перевернувшую с ног на голову её маленький мир. Вроде той, что Деда Мороза нет, а подарки под ёлку кладут родители. — Ты это серьёзно?! Ты правда хочешь не прийти? — выдохнула она, и вдруг слова посыпались из неё, как горошины: — Ну Мариночка, ну миленькая, ну приходи, ну как так, ну ты ведь два года подряд первые места брала, ну кого там ещё слушать, кроме тебя, ну у тебя же такие стихи отличные, ну надо же ими с общественностью делиться, — Вера сделала страшные глаза и полушёпотом выдала главный аргумент: — Ну мы же тебя уже записали! Каждый раз, когда Вера приводит такой аргумент, мне становится до страшного интересно: куда и чем они нас записывают? Ведь, скажем, если ручкой на бумагу или печатным текстом в вордовский файл, то убрать из списка одно имя и одну фамилию не должно составлять особых проблем. А вот если они высекают имена несчастных на старинных скрижалях, видавших ещё Моисея, — а судя по суматохе со всеми этими списками, именно это и происходит, — то я вполне могу понять и посочувствовать. И посодействовать. — Хорошо, я приду, не переживай, — догадку про скрижали я решила Вере не высказывать, а то она и так на меня странно смотрит. — Мариночка! — взвизгнула староста. — Спасибо! Спасаешь! — Вера круто развернулась и, послав мне на бегу воздушный поцелуй, устремилась обратно к школе, хотя уроки и закончились. Наверное, ещё кого-нибудь записывать. Её, кажется, хлебом не корми — дай кого-нибудь записать. А я засунула руку в карман пальто в поисках наушников и побрела по тротуару в сторону парка.

***

«Похмельный синдром равносилен взгляду уже не любящему, уже. Стели мне жестче: приду и лягу ладони на свечке жечь. Чтобы в жилах тёк виноградный сок, а потом продирала дорогу соль. Чтобы в голосе лето играло фолк и ещё сентябрь, Даниель Дефо», — пела Вольта в моих наушниках. Вольта мне нравится, а Дефо — не очень. К его фамилии нельзя подобрать точную рифму. Хотя чья бы корова мычала: я-то вообще Ольховская! Хоть я и сказала Вере, что спешу домой, планы у меня были другие. Сейчас я сидела в холодном пустынном парке под раскидистым клёном и пыталась сосредоточиться на чтении. На коленях у меня лежал сборник стихов Фета — затёртый маленький томик, отвоёванный мною у школьной библиотекарши: его должны были списать в этом году, но после моих долгих уговоров тётя Зина по старой дружбе разрешила оставить его у себя. Зина-тина, Зина-рутина, Зина-корзина, резина, синий. Наш библиотекарь красит волосы в синий цвет. Ей это не очень-то к лицу, но никто ей об этом прямо не скажет. По-хорошему, мне сейчас не афанасиев фетов всяких нужно читать, а тургеневскую «Асю»: не за горами урок литературы, где мы будем её обсуждать, и меня спросят — чувствую, что точно спросят. Но прозу я с некоторых пор принципиально не читаю — совсем. Когда-нибудь я расскажу, как так вышло. Зато стихами могу зачитываться часами, днями, неделями напролёт. Пушкин и Бродский, Лермонтов и Некрасов, Блок и Ломоносов, Фолкнер, Гёте — мне нравятся все, нравится вытаскивать на свет божий из недр библиотек старые сборники с пожелтевшими страницами, между которыми хранятся истории — не только записанные автором, но и многочисленные судьбы прежних владельцев книг: в карандашных пометках на полях и прямо в тексте, в грязных пятнышках на страницах, в загнутых уголках, забытых закладках. Чем книга старше, тем лучше — тем длиннее цепочка историй в ней. Правда, на мне многие из этих историй и прерываются: обратно в библиотеки добытые сборники я возвращаю редко. Да их там особо и не ищут: многие и рады избавиться от книг, буквально крошащихся в руках, обузой висящих в списках инвентаризаций. А если совсем по-хорошему, то мне не помешало бы и впрямь пойти домой: колючий ветер пробирает до костей даже через свитер, пальто и шарф. Я в который раз забыла перчатки, поэтому пальцы уже онемели от холода. Если я умудрюсь заболеть за выходные и остаток пятницы, то подведу Веру и конкурс чтецов, на котором, кроме меня, слушать и впрямь некого. Но домой нельзя: там мама… Небо заволокло тяжёлыми набухшими тучами. Вдалеке, смягчённый расстоянием, пророкотал раскат грома. На стихотворение Афанасия Фета «Зреет рожь над жаркой нивой» шлёпнулась увесистая дождевая капля. Вот теперь точно домой. Я подобрала с асфальта лежащий у моих ног пурпурный кленовый лист, вложила его между страницами и захлопнула книгу.