Эпилог вдовы

Виктория посещает Брокет-холл: иначе ей не найти удовлетворения.

***

Когда с ней не обращались как со скорлупой, носящей ценное содержимое, когда над ней не тряслись и лебезили, как над разукрашенной куклой в витрине магазина, Виктория находила жизнь беременной королевы весьма скучной. Наполнить такую жизнь можно было лишь чрезмерными раздумьями, что для женщины, для которой сердечная боль стала неразлучной подругой, было занятием далеким от приятного. Ее заперли в четырех стенах из страха навредить грузу, хранимому в ее утробе, запретили делать всё то, что она любила делать более всего на свете. Она выражала желание выехать на прогулку верхом — ей говорили, что это крайне неразумно. Она хотела проехаться по парку в открытом экипаже — ей говорили, что и этого ей нельзя. Она просила позволить ей просто прогуляться по саду — ей рекомендовали оставаться во дворце. И поедая глазированные орехи, проживая нескончаемые дни за прутьями роскошной клетки, Виктория то и дело думала о том единственном, мыслей о котором не могла ни избежать, ни принять всецело. Ее разум неустанно ворочал и ворошил подробности их разговора в тот день, когда она узнала о своей беременности. После того дня она еще не раз встречалась с премьер-министром, однако встречи эти были краткими и безличными, какими — оба они знали — им и положено быть. Совсем не такими содержательными и отнюдь не такими болезненными, как в тот самый день. Она мысленно возвращалась к событиям того дня снова и снова, обдумывая новую информацию, анализируя то, что она уже знала о своем премьер-министре, и то, что он еще не рассказал ей. Она знала, что его мать занимала высокое положение в обществе. Ей было известно о репутации леди Мельбурн. Однажды за ужином она услышала историю из уст некоего вельможи, не потрудившегося в рассказе своем выбирать выражения, несмотря на присутствие за столом юной принцессы. Дескать, леди Мельбурн велела подать себя первому виконту Мельбурну на серебряном блюде нагишом*. Мать, едва не подавившись, буквально вскрикнула, неловко прикрывая Виктории то уши, то глаза, будто это могло помешать ей запомнить услышанное, а маленькая Виктория улыбалась такому безрассудству, раздумывая, какой гарнир сопровождал бы ее. О первом виконте Мельбурне она знала мало, видимо, потому, что тот не мог похвастаться экстравагантностью и обаянием своей супруги. Он был политик и виг, как его сын, и Виктория смутно припомнила, что однажды видела миниатюрный портрет первого виконта и заметила, что у него очень маленький рот. У лорда Мельбурна был не такой маленький рот, как у его отца. Ей это показалось странным. Что если его отец был ему не отец… От этой внезапной мысли она, ахнув, едва не выплюнула очередной глазированный орех на свой выступающий живот. Он ведь сказал, что его мать быть любовницей дяди Джорджа! О, не может быть! Если так, то лорд Мельбурн, может статься, королевской крови. А если лорд Мельбурн королевской крови, стало быть, он ее кузен. Я думаю, что брак между кузенами — не слишком мудрое решение, мэм. Ей сделалось очень нехорошо, и она отложила тарелку с орехами на стол, отодвинула подальше. От приторного запаха мутило. Она уже испортила одну вазу и не хотела испортить еще одну — или ковер, если на то пошло. Прикрыв глаза, Виктория глубоко дышала, пока комната не перестала вращаться, а желудок не успокоился. Когда она открыла глаза, в голове у нее прояснилось. И тогда Виктория приняла решение, более приличествовавшее наивной восемнадцатилетней девочке, чем взрослой замужней женщине, которой, как ей казалось, она становилась. Она упрямо и отважно решила посетить Брокет-холл. В выходные — она не видела проблемы в таком визите. Да, она замужняя женщина, но в Брокет-холле для нее всегда приготовлена комната, и премьер-министр обрадуется ее обществу. Она знала, что может взять экипаж и устроить всё почти без сучка и задоринки, а еще она знала, что разум ее не будет знать покоя, пока она не получит больше информации от лорда Мельбурна. У нее были вопросы, и она надеялась, что в уединении собственного дома он даст ей на них ответы. Это будет не визит женщины к любовнику, думала она, убеждая себя в разумности принятого решения, а просто дружеский визит королевы к премьер-министру. Кроме того, нигде в английской конституции не записано, что королева обязана повсюду брать с собою своего супруга. Ведь вполне можно понять ее желание провести пару тихих дней в сельской местности за обсуждением политических вопросов с премьер-министром. Любому, кто усомнится в разумности этого визита, она скажет, что в Брокет-холле обширная библиотека, где она полагала отыскать ответы на некоторые вопросы относительно… относительно… закона и тому подобного. Выразив эти желания Лецен, она получила в ответ привычное уже беспокойство и уговоры переменить решение, на что она сказала просто, что она королева и желает отправиться в Брокет-холл повидать своего премьер-министра. Это было заявление, не терпящее возражений, и любой, кто посмел бы противоречить, должен был опасаться обвинения в государственной измене. Посему был приготовлен экипаж, и на следующее утро Виктория отправилась в Брокет-холл. Ее спросили, не желает ли она, чтобы лорда Мельбурна известили письмом о ее визите, однако она отказалась. Сюрприз внесет некоторое оживление в его однообразные одинокие дни, подумала она. Путешествие по сельским дорогам, ведущим в Брокет-холл, было чрезвычайно романтичным. Она пыталась убедить себя, что это не так, просто чтобы уменьшить чувство вины, но слабый солнечный свет, озарявший вершины холмов, тянувшихся, казалось, бесконечно в самую глубь леса, падал ей на лицо и на коронки растущих по обочине дороги нарциссов, и она чувствовала, как тянет за жилы ее сердца невидимая нить, привязывавшая ее к тому, в чем она отказывала себе. В чем мир отказал ей. И слова, что были ныне горсткой пепла, всплыли из глубин ее разума сами: я люблю вас, я люблю вас, я люблю вас. Она пыталась развеять их из памяти, понимая, какую опасность они таят, но слова просто отказывались сгорать дотла. Экипаж остановился у Брокет-холла, и Виктория подумала, не заметил ли он уже ее прибытие, и как он это воспринял. А может быть, он читает книгу в библиотеке — или пишет книгу — и объявление о ее прибытие станет для него потрясением. Это было бы не в первый раз: она с нежностью вспомнила, как однажды застала его в его кабинете растрепанным. Как он вскочил тогда с кресла! Это было так потешно, что воспоминание и по сей день смешило ее. Лорд Мельбурн очевидно не заметил ее прибытия, поскольку у двери ее встретил дворецкий, чьи глаза при виде королевы сделались как две плошки. Он воскликнул: — Ваше ве- — Т-с-с! — прошипела Виктория, склоняясь к дворецкому и шепча: — Я хочу, чтобы мое появление было сюрпризом! Она сдержала смешок, и дворецкий неловко прыснул, не зная, какой полагается быть реакции на королевские забавы. Сама королева, однако, так давно не участвовала ни в каких забавах, что ей всё это казалось немного чудным и в то же время волнующим. Ей будто снова было восемнадцать. Дворецкий сообщнически открыл для нее дверь, взял у нее шляпку и провел к библиотеке, где, как он утверждал, премьер-министр сидел за работой. Он спросил, по-прежнему стараясь говорить шепотом, не желает ли ее величество, чтобы о ней объявили. Нет, ответила она с тенью лукавой улыбки на лице, ее величество не желает, и добавила, что дворецкий может удалиться. К серьезности они с лордом Мельбурном были приговорены стенами дворца, а здесь эти правила были неприменимы. Она тихонько толкнула дверь, и та скрипнула. Она затаила дыхание, не желая, чтобы он сразу обернулся и увидел ее. Сунув голову за дверь, она осмотрела шкаф за шкафом, пока взор ее не упал на седеющие кудри милого ее лорда М, сидевшего в кресле спиной к двери. Она протиснулась в комнату, отчаянно борясь с рвущимся наружу смехом, плотно сжимая губы и сосредоточенно дыша. — В чем дело, Джейкс? — спросил он. Его голос прозвучал так резко — он никогда не был так резок, говоря с ней. Более того, Виктория всегда отмечала, сколько мягкости в его голосе. Ей весьма понравилась его резкость — она ощутила покалывание в коже. — К вам посетитель, сэр, — ответила Виктория, старательно изображая грубый мужской голос. За пример она взяла голос лорда Конингема, который всегда считала забавным — лорд старательно говорил голосом наигранно низким и грубым, как низкопробный актер, будто опасался, что окружающие могут усомниться в его мужественности. Спина лорда Мельбурна слегка дернулась, но он не обернулся, а только покашлял и спросил: — Ты болен, Джейкс? — Слегка, сэр. — Кто посетитель? — Старый друг, сэр. — Грубый голос начал подрагивать под натиском девичьего смеха. — Бога ради… — начал Мельбурн, теряя терпения. Он стремительно поднялся с кресла, и обернулся с каменным выражением лица. Увидев королеву, он шумно вздохнул и сделал неловкий шаг назад. — В-ваше величество! — воскликнул он, неуклюже пригнувшись в некоем подобии поклона, глядя на нее глазами, по размеру превзошедшими даже глаза Джейкса, что королева нашла крайне изумительным. — Простите, мэм, за подобную манеру обращения. — Она позволила себе рассмеяться, весьма дерзко, и приблизилась к премьер-министру, протягивая руку. Опомнившись, он двинулся навстречу, взял ее руку и поцеловал. В отличие от его визитов во дворец, на сей раз он дольше не выпускал ее руку, наслаждаясь прикосновением. В отличие от его визитов во дворец, он чаще улыбался ей. И вели они себя непринужденнее. Он отметил ее растущий животик и то, как она светится. Она сказала, что не испытывает от беременности удовольствия, что все обращаются с ней как с сосудом, хранящим ценный груз. Он рассмеялся этому сравнению, и она рассмеялась тоже, хотя и не находила сравнение забавной. — Чем обязан удовольствию, мэм? — спросил он, предлагая королеве сесть, и садясь напротив. Виктории нравилось, каким настоящим он казался здесь. Она не видела его таким спокойным с первого визита Альберта — с тех пор прошло, казалось, много лет. — Мне нужно было кое о чем с вами переговорить, лорд М. Дело не терпело отлагательств. Я надеялась погостить у вас в выходные, если это возможно. Нам многое нужно обсудить, и мне известно, что у вас на случай моих визитов подготовлена комната. — Разумеется, мэм. Вы желанный гость в Брокет-холле в любое время, — ответил лорд Мельбурн, не выказывая беспокойства, которое всколыхнулось в нем от перспективы два дня обитать под одной крышей с замужней женщиной. И не просто с замужней женщиной — с замужней королевой. И не просто с замужней королевой — с замужней королевой, в которую он был пылко влюблен, и которая, как он знал, хотя она не произносила этого вслух, была влюблена в него. Если это откроется, разразится скандал, пусть даже разговоры между ними будут политического, а не преступного характера. — Что именно вы желали обсудить? — О, политические вопросы. Ничего особенного. У нас на это будет достаточно времени! Не лучше ли для начала устроиться поудобнее? — Вы ведь понимаете, мэм, что любые политические вопросы вы можете задать сэру Роберту Пилю. Он в вашем распоряжении. Нет необходимости утруждать себя долгой поездкой. — Ах, лорд Мельбурн! Разумеется, говорить я желаю не о политике! — воскликнула Виктория, воздевая руки к небу, словно мать, сетующая на непослушное дитя. Мельбурн подавленно молчал. — Кроме того, вам известно, что сэр Роберт мне и вполовину так не по нраву, как вы. — И от ее лести он воспрянул духом. — Если говорить вы желаете не о политике, мэм, — сказал Мельбурн, подавшись вперед, — тогда позвольте спросить, почему вы озаботили себя поездкой в Брокет-холл. Виктория вздохнула. Неужто он ни на миг не может перестать задавать вопросы и колебаться, а просто позволить себе жить? — Если честно, лорд М, я хотела провести выходные с другом. У меня теперь не так много друзей. И когда мы с вами видимся, за нами всегда наблюдают, и нам никогда не удается сказать то, что мы хотим сказать. Вы не согласны? С пересохшим от волнения ртом лорд Мельбурн вспомнил ее письмо. — Я не понимаю, что вы имеете в виду, мэм. — Несколько месяцев назад вы рассказывали мне о своей матери, и нас прервали. С тех пор меня беспокоит то, что хотя мы и называем друг друга друзьями, я мало что о вас знаю — помимо того, что могу найти в книгах и сплетнях! Я рассказала вам всё о себе, лорд М! Но вы не ответили мне тем же. — Боюсь, мэм, моя жизнь была бы вам не интересна. — О, какая ерунда! — рассмеялась она. — Почему бы нам не проверить эту теорию опытным путем, лорд М? — Она одарила его ослепительной улыбкой, призвав на помощь всё свое очарование. Он рассмеялся в ответ, положив ладони на колени, откинулся на спинку кресла — и словно окунулся в озеро света. Глаза его засияли так волшебно, что смех Виктории стих, у нее перехватило дух. Он поднял руки, предлагая ей продолжать, и Виктория вздернула брови. Странно. Во дворце она без раздумий нашла бы для него миллион различных вопросов, но теперь, когда он готов был слушать, ей в голову не приходило ни одного. А она думала, что он не позволит ей спросить ничего вообще. Как никогда не позволял прежде. Впрочем, говоря откровенно, она никогда и не пыталась спрашивать. — Вы говорили, что здесь прошло ваше детство. — Лорд Мельбурн кивнул, с любовью оглядывая библиотеку: бледно-голубые стены в квадратах солнечного света, красный ковер, некогда плюшево пружинивший под его маленькими босыми ступнями, вазы, портреты людей, которых он никогда не встречал, но которые были ему хорошо знакомы, как давние друзья, белые с золотом книжные шкафы по всем четырем стенам и жемчужина в этой короне — чиппендейловский. — Расскажите, как это было? — Это была идиллия, — сказал он просто и легко, будто иначе и быть не могло. Виктория улыбнулась, прислушиваясь к эху тысячи воспоминаний, заключенных в каждой стене, в каждом шкафу Брокет-холла. Ей слышался смех покойной Элизабет Лэм, наблюдающей за сыновьями, бегающими по дому без единой заботы и мысли о будущем, о том, что готовит для них мир, и каким они его найдут. Она ощущала влажный весенний ветерок, колышущий цветущие ветви деревьев и гладящий оконные стекла. Она чувствовала, как дом ловит свет, отражая и рассеивая его. — Моя мать была склонна к театральности. Вон там она… — Покажите мне, — попросила Виктория, прикусив губу, практически дрожа от предвкушения. Она чувствовала, как он открывается ей — медленно, словно бутон пиона. Мельбурн встал и повел ее в коридор, а оттуда в бальный зал. Захватывающее зрелище! Гроздья хрусталя струились с огромной люстры, дробя солнечный свет на тысячи огоньков, пляшущих по потолку, расписанному силуэтами прекрасных дам, облаченных в шелка, призывающих бронзовыми факелами рассвет, и бородатых мужчин, будто парящих по бледному небу, ловя вихры облаков. Виктория не могла оторвать от потолка глаз. — Потолок обошелся в половину расходов на весь дом. — Как можно столько потратить на потолок? — воскликнула Виктория. — Разве он не стоит потраченных денег, мэм? — усмехнулся Мельбурн, вглядываясь в любимую фигуру Каролины: женщина в красном платье, лежащая на земле. — Да. Да, вы правы, очень красиво, лорд М. Очень. Мельбурн мысленно улыбнулся, радуясь, что королеве нравится. Он подвел ее к небольшому алькову у дальней стены зала — Виктория подумала, что здесь размещался во время балов оркестр. Интересно, когда звуки музыки в последний раз посещали эти стены и ублажали обитателей этого потолка? — А тут мы по настоянию матери разыгрывали спектакль. Я уже едва помню, что это была за пьеса — пожалуй, что-то, в чем было больше художества, чем содержания! Я никогда не имел актерского дарования, как и мои братья и сестры. Моя мать садилась в первом ряду, вон там, шепотом подсказывала нам наши реплики, когда мы их забывали, и без конца подбадривала нас восклицаниями и аплодисментами. Она очень любила наш маленький театр. — Мельбурн вошел в альков и встал, развернувшись лицом к предполагаемой публике, совсем как в детстве. Вот только теперь он был гораздо выше, а дом — гораздо тише. Виктория с удовольствием слушала рассказ о его детстве. Он казался таким счастливым, и его голос искрился смехом прошлых лет, переливался светом, приведшим его в этот мир и пронизывавшим летние дни его юности. Он улыбался, и улыбка его была настоящей. Виктория и Мельбурн бродили по дому, не переставая беседовать о всяческих деталях жизни лорда Мельбурна. Он говорил обо всем, не дожидаясь вопросов, и говорил подробно. — Отправившись в Итон, я невыразимо скучал по дому, хандрил и тосковал. Впрочем, мать часто навещала меня. Она всегда говорила, что «пестует мое величие». Не думаю, что мне удалось достичь тех высот, которых она от меня ожидала. — Какие глупости, лорд Мельбурн. Вы премьер-министр величайшей империи на земле! Вы самый дорогой друг величайшей королевы, которую этой стране когда-либо доведется знать. — Мельбурн рассмеялся. — Вы чрезвычайно скромны, мэм. — Виктория застыла вдруг у одного из окон, выходящих на сад с его прекрасными цветами. Мельбурн сделал еще несколько шагов, прежде чем заметил, что королева остановилась, и, испугавшись, что слова его были неуместны, повернул назад и подошел к ней, встав рядом, лицом к ней. Ее на миг посуровевшее лицо засияло улыбкой, затмевавшей по яркости ласкающее его солнце. — Но ведь это правда, не так ли? И мне не удалось бы добиться таких успехов, если бы не вы, лорд М. — От ее слов его щеки порозовели, и он заставил себя опустить взгляд к складкам ее юбок, избегая голубизны глаз. — Вы сотворили меня. — И вы же меня убиваете, закончила она про себя, слушая, как неистово протестует ее сердце против бездействия ее тела. Как он мил, как приятен с ней. Она едва сдерживала чувства, грозящие выплеснуться из ее уст приливной волной, бурным потоком слов восхищения и обожания к нему. С ним она чувствовала себя самым красивым существом на свете — и он был тем же для нее. Ей казалось, что с ним она может говорить всё, что угодно. Его глаза открывали ей весь мир, и она ничего так не желала, как погрузиться туда. — Позвольте спросить, лорд М. Вы сказали, что ваша мать была любовницей дяди Джорджа. Но она была замужней женщиной, ведь так? — Мимолетная тень скользнула по его лицу. — Верно, мэм. Моя мать была доброй женщиной, но верность в число ее добродетелей не входила. У нее были романы. Как и у моего отца. Это считалось приемлемым, — сказал он. Он подумал было рассказать ей и о собственных связях, но не стал, понимая, что некоторые стороны его жизни лучше оставить в тени. Он не вынес бы, если бы упал в глазах королевы. — Вы не его сын? — спросила она. Подобная прямота была, мягко говоря, невежливой, однако он нашел это очаровательным. Пусть она и стала взрослой женщиной, но навыком тактичности ей овладеть еще не удалось. — Нет, мэм. Они познакомились уже после моего рождения. Если вы опасаетесь нашего родства, то я могу заверить вас — мы с вами не кузены, — объяснил он. Тяжело повисли между их душами невысказанные слова. Понимая, что не может жениться на королеве, Мельбурн был тем не менее рад, что это возможно. Виктория ощутила его радость и поняла, чему именно он рад. Ее грудь молила о свободе для спеленатого в ней сердца, чтобы то могло излиться потоком чувств. И этот пыл дал ей сил для следующего вопроса. — Вы признались, что и вы имели любовницу. Вы были женаты тогда? — спросила Виктория, без единой нотки осуждения в голосе, просто с беспечным любопытством. Мельбурн впервые за весь день замешкался с ответом, немо раскрыв рот. Виктория испугалась было, что зашла слишком далеко. Он тяжело втянул воздух в легкие и выдохнул. — Да. Да, я был тогда женат. — Вот как. — Понимаете, мэм, это… — Я не стану думать о вас хуже, лорд М. Не тревожьтесь. — О. Пауза. — Женатый мужчина может позволить себе романтические связи, верно? — спросила она. Ее взгляд метался от глаз лорда Мельбурна к его губам. Ее грудь мелко подрагивала от частого неровного дыхания. Мельбурн кивнул, тяжело сглотнув. — И замужняя женщина тоже? Ее рука поймала его руку, будто ловя обрывок облака, рассеивающегося в ее пальцах. — Мэм, — выдавил он, задыхаясь так, что мольба прозвучала неубедительно. — Лорд М, — прошептала она, и слова, донесшись до его ушей, всколыхнулись шипящим пламенем, которое он усыпил так давно. Он прикрыл глаза, с присвистом выдыхая через ноздри, чувствуя, как опадает грудь и сжимаются ребра, как пульсирует вена под тонкой кожей запястья — как касается пульса палец. Не его палец. Он отпрянул, разражаясь потоком бессвязной речи. — Вы, должно быть, утомились, мэм, после такого долгого пути. Ваши покои всегда готовы принять вас, возможно, вам лучше отдохнуть. Я велю приготовить что-нибудь на ужин, хотя, учитывая обстоятельства, не могу обещать ничего выдающегося. Тогда и продолжим беседу. — Ерунда, я чувствую себя вполне хорошо, чтобы беседовать с вами. Она произнесла это слово, «беседовать», так, будто их беседа была самым обычным и простым делом на свете. Будто они просто разговаривали, как разговаривают любые два человека, будто это было безвредно, невинно и хорошо. Она сказала это так, будто не причиняла ему наимучительнейшей боли. Будто их сердца не обливались кровью, стремясь друг к другу. Мельбурн снова отступил от нее и воскликнул не без гнева: — Зачем вы мучаете себя? Зачем мучаете меня? У вас есть муж, ваш ровесник, который любит вас. Неужели оба мы не можем найти в этом удовлетворения? — Я не знаю, лорд Мельбурн — вы, вы это можете? — спросила она печально, хороня, усыпляя собственную ярость. Лицо Мельбурна, на котором, словно волны бушующего моря, сменяли друг друга смятение, сожаление, отчаяние, вдруг смягчилось и застыло, и глаза его стали печальными, как у нее самой, отвечая ей без слов: конечно, не может. — Разве вы не видите? Мы можем безупречно играть роли королевы и премьер-министра, но удовлетворения нам не найти никогда. Он не ответил. Издав раздосадованный крик, она подлетела к Мельбурну, схватила его руки и, поднеся их к своему лицу, с силой прижала упрямые ладони к своим щекам, заставив колеблющиеся большие пальцы коснуться ее губ, мизинцы — пушистых волос за ушами. Она заговорила легко и тихо, но слова ее значили больше, чем всё, что она произнесла до сего момента. — Неужели вы этого не хотите, лорд М? Он опустил взгляд на ее лицо — на раскрытый бутон самого красивого на свете цветка в своих ладонях, бархатного на ощупь, ищущего у него любви, которой он не мог дать. — Разумеется, хочу, мэм. Это всё, чего я хочу. — Так позвольте это себе, — молила она. — Позвольте. — Его взгляд потеплел, его ладони на миг перестали нуждаться в ее подсказках, его дыхание невесомо коснулось ее шеи. Решив, что теперь он ее поцелует, она подалась навстречу, плавясь под его прикосновением и жаждая его, того заветного мгновения, когда встретятся их губы. Но руки опустились на ее плечи, распрямляя ее ослабевшее туловище. — Вы устали, мэм, — сказал он, и ее плечи напряглись под его пальцами. — Вы полагаете, что лишь потому, что я позволяю себе, нам, капельку счастья, я непременно устала? Что это помутнение рассудка? — Вы действительно верите, что незаконная связь принесет нам счастье? — воскликнул он, разжав руки, отшатнувшись от нее, словно обжегшись. — Вы сами сказали: нам никогда не найти удовлетворения. Не в этой жизни. Не в этих обстоятельствах. — Но разве это не сводит вас с ума? — воскликнула она в ответ. — Прошлое. Разве вы не чувствуете, как оно ищет вас, зовет в глухой ночи, когда вы уже убедили себя, что теперь вы в безопасности? Когда вы уже сказали себе, что готовы жить дальше? Когда вы решили, что почти уже всё забыли? Разве вы не слышите, как оно подкрадывается к вам? Почему мы не можем уступить? — О, он точно знал, каково это: чувствовать, как подкрадывается прошлое. Смолк последний слог последнего слова Виктории, но тишина не успела вступить в свои права, разорванная его собственной болью. — Я люблю вас! — крикнул он. Он смотрел прямо на нее. Не отводя глаз. Не играя словами. Не суетясь. Безо всяких «мэм». Без отговорок в виде королевства и правительства. Просто три слова, никогда прежде не колебавших воздух между ними. И теперь это произошло. Произошло всего за миг, такой краткий, слишком краткий. И не затрубили фанфары. Не запел ангельский хор. И она не бросилась в его объятья. Не озарил их божественный свет. И не ждал их брак. Дети. Совместная жизнь. Она не могла даже ответить. — Но вы были правы, говоря, что мы не можем действовать согласно нашим чувствам. Не можем, пока вы замужем. Мы должны крепиться. — Я тоже люблю вас, — всхлипнула она, найдя наконец в себе силы заговорить. — Я знаю, — вздохнул он. — Знаю. Королева и премьер-министр по обоюдному согласию решили, что королеве нежелательно и невозможно провести выходные в Брокет-холле, поскольку обоим того не позволяют многочисленные неотложные дела. Время было позднее, и королева заночевала в Брокет-холле, в одиночестве и тишине, а наутро вернулась экипажем в Букингемский дворец. В следующий раз они увиделись лишь тогда, когда королева родила ребенка. Девочку. Викторию Аделаиду Марию Луизу. А после на разговоры у них не было времени.